В жерновах

– Спасибо, дядь Захар, дай бог табе здоровица и чиво не боялся урага народа подвезть.

– Ну да, будя, чи на сибе нёс. Но-но-но, – дернул за вожжи, и кони шагом затопали в гору.

С горы Раиса увидела большое из красного кирпича здание.

Вот так школа, не то, што хуторская, деревянная мазанка. Раиса обрадовалась: «В каком красивом здании, с такими большими окнами будут учиться мои дети».

Во дворе пусто, значит идут уроки. Она тихо открыла дверь и вошла в большой длинный коридор с множеством дверей, на которых были проставлены цифры, а в самом конце коридора на двери было написано: «Директор». Раиса шла на носочках парусиновых чириков, чтобы не нарушить царящую тишину коридора. Подойдя к двери, она тихо постучала, и оттуда приятный мужской голос сказал: «Войдите».

– Здрасьте, вот вам записка, – она протянула навстречу идущему директору школы. Подтянутый, в туго застегнутом кителе, в пышно отдутом галифе и до зеркального блеска начищенных хромовых, собранных в гармошку сапогах, с легким скрипом.

– Здраствуйте, присядьте вот сюда, пожалуйста – указал на стул, стоявший ближе к столу.

Читая записку, он провел рукой по седой, молочного цвета голове, вздернув густыми черными бровями, под которыми прятались серые холодные пытливые глаза.

– Раиса Иосифовна, я возьму ваших детей в школу, а в интернат пока не могу, нет мест. Рядом со школой живет женщина. Работает у нас в школе. В 33-м в голодовку она потеряла пятерых детей, а этим летом увезли мужа, как и вашего. Она с удовольствием возьмет ваших детей на квартиру. Я сейчас её позову, она школьный звонарь. Он приоткрыл дверь и окликнул;

– Полина Ивановна, пожалуйста, зайдите.

В кабинет вошла маленькая, худая лет пятидесяти женщина с уставшими зеленовато – серыми глазами.

– Полина Ивановна, я вам предлагаю взять на квартиру под вашу опеку троих детей вот этой женщины – Раисы Иосифовны. Я думаю, что вам не будет так одиноко и детишкам будет у вас хорошо. Как вы? – вопросительно посмотрел на Полину Ивановну.

– Да, да конечно же, с удовольствием. Кто же – девочки, мальчики? Да, впрочем какая разница, – залепетала она глядя на Раису. – Я, как бывший педагог, найду контакт общения, как с девочками, так и смальчиками.

– Полина Ивановна, дочка Нюра, и два сыночка. Дети дюже послушные, вы с ними хлопот больших не будете знать. – расхваливала Раиса своих детей.

– А когда вы их привезете? – радостно заволновалась Полина Ивановна – Мне так скучно, тяжело одной, быстрее везите.

Директор стоял довольный, что помог этим двум несчастным женщинам.

– Большое вам спасибо, – Раиса, кланяясь и директору, и Полине Ивановне, – значить, ишо есть добрые люди, а то я упала в отчаяние.

Завтра, а може послезавтра придём, до свиданица.

«Ой, Господь бог оглянулся на нас, хоть добрых людей устретила» – думала Раиса и как на крыльях летела к своему гнезду, к своим птенчикам.

Хоть дорога и не совсем близкая, но она пришла ещё далеко до захода солнца. Вытащив мокрую тряпку из-под грудей, в первую очередь начала кормить Петюшку.

– Маманя, как вы тут, Наташа, а иде ж Манюшка?

– Няня, да Манюшка ишо спить у обедах молока парнова попила и опять легла. Слабая она, худая, косточки и кожа. Да ишо кашляеть дюже. Няня, ты б поглядела, какие у неё подошва и пятки потрепанные аж до крови, – с жалостью глядя в Манюшкину сторону, говорила Наташа.

Арина с внучками Нюрой и Дусей чистили резаную лопатой картошку, которая не подлежала хранению.

– Будя, сонце заходить, надобно разбудить её, а то голова будя болеть, – поглядела Арина в сторону Манюшки и добавила: – У 28-м, кады их раскулачили, дак она как Дуся была, а зараз гляди, как уремя летить, уже невеста навыданьи.

– Маманя, какое выдания! Долго ишо надо выхаживать, коли б не дыхала, дак покойница и усё. Аж откуля бедненькая пришла. Усе слухайте за Манюшку, нихто никому ничево не гутарить, хоч хто и пытать будя. А она нихай у хате да базу. Не дай господи ишо раз забяруть, помреть. – Докормив ребенка, Раиса положила в люльку.

– Дак мы с отцом гутарили, дак он уже усем наказал, – вытерала слезы краем завески Арина.

– Нюра, покачай люльку, нихай спить да растеть братец твой, – и сама подошла к Манюшке. Просывайся, сестрица, снце заходить, ишо голова будя болеть.

Манюшка открыла глаза и заплакала. То был плач ребенка, уже столько пережившего и повидавшего горя. Раиса стала целовать её лицо, руки.

– Успокойся, Манюшка. усёж уже, считай, ты ужо дома, у родных местах. Мы ж тибе не обидем, как своих деток, буду любить тибя. Рассказывай, как там у Сибири наши, – со слезами на глазах Раиса обнимала Манюшку.

– Наши? Какие там ужо наши? Папаня один там осталси, коли ишо не помер. Маманя уже лет пять как померла, а за нею и браты, как начала их валить чахотка, дак усе и перемёрли. Чажолая у них работа, лес валяли, а у Сибири зима длинючая, морозы крепкие. Мы усе жили у землянке. Там усе у землянках, костер затопють, тепло, тольки дыму дюже много. На хвои спали – ни пярин, ни подушек. Картоху мёрзлую варили да ели, хлебу по сто грамм, и то по какимся бумагам давали, по карткам. И холод, и голод. Ишо кедровых орехов у шишках насбираем, пакалупаем да камянюкою набьем, и как горсточку съем, тады и воды усласть напьеся. Люди, как мухи перед Покровом помирали. Дак папаня мине и отправил, говоря: Иди, дочка, може, выживешь, дойдешь до дому, до братки, Александра.

Арина слушала и крестилась, приговаривая:

– Царство небесное их душечкам, царство небесное Ефросиньи и её сыновьям: Денису, Федору, Михаилу, Степану и Алексею.

Крестясь, она подошла и зажгла лампаду, висевшую перед иконами.

– Нихай погорить, господи праведный, усе перемерли, а какие ж ребята были.

– Манюшка, как же ты сама ишла? Александр Павлович с дитями какуюсь картку разглядывали. – Дак я слыхала, што дюже далеко, да ишо леса и реки большие. – Как же ты, Манюшка, одна? – еще крепче обнимала Раиса измученную голодом, горем и страданиями Манюшку.

– Дак, проводил мине папаня. По тайге шли удвоем долго, а кады вышли на дорогу большую, переночевали уместе. Утром, кады снце начало усходить, он сказал: « Утром сонце будить у спину светить, у обедах у левый бок, а у вечере прямо у лицо. Так усе уремя, аж до самого дома.» Вот бумагу дал, – она вытащила из – за пазухи аккуратно завернутую в тряпку бумагу, на которой были записаны хутора, станицы, станции, города, реки и речки. – Усе энто он писал как ишо туды, у Сибирь гнали, – Манюшка показав бумагу, стала снова заворачивать её в тряпку и положила за пазуху.

– Манюшка, а иде ж ты грамоте навчилася, чи у школу ходила, чи как? – спросил всё время молчавший дед Осип.

– Да папаня научил, на речке песок разровняить, возьметь, палочку и мене дасть и пише буквы, и мине говорить, какие, а потом я пишу и читаю, вот и научилась, – с детской гордостью рассказывала Манюшка.

– Манюшка, ну а чиво ж сват Павло Иванович не пошёл домой уместе с тобой? – интересовался Осип.

– Он сказал, што уже не дойдеть и будя помирать у Сибири. – все притихли, переваривая горестные новости, принесенные из Сибири.

Ужасы гражданской войны, разрухи, неразберихи – кто друг, кто враг и, вообще, кто ты сам, потрясали жившие в то время поколения.

– Манюшка, братку твого Александра не дюже давно у тюрьму забрали, как урага народа. Нам жизни нету, хату хтось поджог, дитям покоя не дають, и бьють, и оруть на них «ураги, ураги», вон, проклятые красные дьяволы. Тольки на господа бога и уповаем. «Господь бог терпел и нам велел», – жаловалась Раиса.

– Папаня, как нарёк наперёд неладное приказал, идти сразу к свату Осипу. Вот я сюды и зашла.

– Манюшка, тибе нихто не видал? – спросила Раиса – Ну кады ты хутором ишла?

– Дак хто ж мине узнаить чи я ж такая давеча была мине ж ишо дитем отцель увязли. По хутору ишла, ни с кем не устречалася.

– Ты днём дюже на баз не выходи. Я усем приказала молчать, што ты у нас, а то ишо беда будя, – сказала убедительно Раиса.

– Сестра, а мой братушка Митюшка живой чи не? Папаня гутарил: убег Митюшка на шахты, дык там кажен день с жизнею надо прощацы. Дюже за нево переживали.

– Ишо по весне на Пасхальных празниках был у нас, дитям разных сладких вытребенек привозил. Был живой, крепкой, а зараз, бог его знаить, може на Покрова, на престол приедить.

– Папаня, иде чан чи долбенка, надо Манюшке выбаница, да и детей заодно скупать.

– Зараз принясу усё у сарае. Становите чугуны на печку, да он нихай, ребята хорошо хворосту накидывають, у печку нагреица быстро, – выходя из хаты, приказывал Осип.