Девушка в темной реке

«Теперь, когда смерть подошла совсем близко, я понимаю, что ошибалась: Ты – это мое все».

Что говорят о людях, которые чудом выжили там, где остальные погибали? О мужчине, который отпилил себе руку, чтобы выбраться из горной расщелины? О девушке, которая после крушения самолета спустилась по заснеженной горе, будучи в одной мини-юбке, даже без трусиков? О девочке-подростке, которая несколько месяцев прожила, трясясь от лихорадки и страдая от укусов насекомых, в джунглях Амазонки, выпав из развалившегося в воздухе коммерческого самолета и спланировав в пассажирском кресле, как семечко с парашютом? О мужчине, который несколько месяцев дрейфовал на плоту в океане? У каждого из них была причина жить: они превозмогали себя ради кого-то. Ради любимых. Эта мысль придала им сил победить смерть и вернуться домой. «Я должна справиться ради Тебя. Я должна жить ради Тебя. Это все меняет. Я не могу Тебя подвести, ведь я – все, что у Тебя есть».

Медленно нашарив перепутанные корни, она дюйм за дюймом подтянулась на берег. Задержав дыхание, она напрягла все силы, чтобы схватиться за узловатый ком корней повыше. Тело пронзала боль, но женщина только радовалась: болит – значит, жива. Она боролась со смертью, зная, что один промах, одно неверное движение – и она снова скатится по скользкому берегу в реку. А рядом уже водопад.

Вот и край обрывистого берега. Остановившись, она отдышалась и собралась с силами, давясь подступающей рвотой. Сверху надвинулся туман, плотный от влаги и сгустившейся темноты, и в нем женщина вновь почувствовала чье-то присутствие. В душе шевельнулось странное сочетание надежды и ужаса. Очень медленно, страшась того, что она увидит, женщина подняла голову – и сердце у нее замерло.

Темный силуэт между деревьев. Неподвижный. Безмолвный. Наблюдающий из темноты за ее отчаянными усилиями.

Или ей показалось? Зашумел ветер, ветки изогнулись, и силуэт двинулся. Идет к ней? Или это просто тени танцуют от ветра?

С трудом отпустив пригоршню травы, рискуя съехать в реку, женщина вытянула руку к приближающейся фигуре.

– Помогите… – прошептала она.

Неизвестный остановился.

– Помогите, пожалуйста. – Она подняла руку выше, едва балансируя на склоне.

Ответа по-прежнему не было.

Она замерла в недоумении и вдруг поняла очевидное. Прозрение стало тяжким ударом. Когда она поняла, что происходит, всякая надежда пропала. Из нее будто вытекли последние капли силы. Вытянутая рука нарушила баланс, и женщина заскользила к воде. Сила тяжести словно пришла в восторг, вновь отвоевав свою добычу, и потащила ее где ползком, а где и кубарем, к реке. С громким всплеском рыбачка вновь упала в воду, и течение немедленно подхватило ее, будто обрадовавшись. Человеческая фигура неподвижно стояла на краю обрыва среди деревьев. Последняя мысль вспыхнула в угасавшем сознании, когда женщину потянуло ко дну: «Такие страдания, и чтобы за это никто не ответил? Невозможно! Но кто же ответит, если я утону? Как Ты добьешься справедливости? Откуда люди узнают правду? Ведь мертвые не могут говорить…»

Глава 1

Воскресенье, 28 октября

Двадцать четыре года спустя

Шестидесятипятилетний Бадж Харгривс заметил лисички сразу, едва войдя в рощу: перевернутые золотистые конусы пробились через ковер сосновых игл и молодых побегов. Крошки жирной черной земли на шляпках казались следами шоколадного пирога, которые забыли стереть с губ.

Его охватил азарт грибника. Вот удача! Он успеет собрать эту красоту прежде, чем опустятся сумерки. Он перелез через поросшее мхом бревно толщиной с него самого, вздрогнув, когда громко щелкнуло артритное колено.

Бадж присел на корточки среди гигантских папоротников – с козырька кепки скатились дождевые капли, – аккуратно поддел ножичком крупную лисичку, стер влажные иголки и понюхал гриб. Почти фруктовый аромат, как у абрикоса, слегка пряный. В отличие от ядовитых говорушек, это оказалась настоящая лисичка.

Бадж бережно опустил находку в сумку с жестким дном, надетую поверх люминесцентно-оранжевого жилета. Такер, его белый пойнтер, тоже щеголял в оранжевом жилете, а к ошейнику был прикреплен колокольчик. Конец октября – разгар охотничьего сезона, и Бадж не имел ни малейшего желания, чтобы в чаще наамишского леса его или Така приняли за оленей. Прошлой осенью в нескольких милях к востоку отсюда два дурака-охотника наповал застрелили черного лабрадора, а после оправдывались, что приняли собаку за черного медведя.

Вот дятлы! В этих местах охота на медведей традиционно запрещена, а у них всего-то и были разрешения на добычу оленя, так какого лешего заряжать ружье жаканами, раз идешь на оленя? Бадж поднял голову, спохватившись, что уже давно не слышит колокольчика Така. Пес любил убегать вперед и самостоятельно обследовать окрестности, но обычно он не исчезал надолго.

Бадж посвистел – три коротких сигнала и один длинный, давно усвоенная Таком команда подойти. Но в чаще не послышалось треска веток, через которые пойнтер стремглав бросался к хозяину. Не звякнул и колокольчик. У Баджа упало сердце. Он снова посвистел и посидел, прислушиваясь к звукам леса.

Дождь тихо и часто барабанил по плечам куртки из гортекса, затекая под воротник. Тяжелые капли копились и срывались с густых крон древесных исполинов, шлепаясь на листья размером с тарелку у жирной заманихи, вымахавшей выше метра. Пахло влажной землей – лесной, плодородной. Бадж расслышал обрывки голосов, долетевшие от реки, которая расширялась в дельту метрах в двухстах ниже лесистого склона. Наверное, любители рыбной ловли, которые спускались сегодня по реке на моторках.

Бурундук гневно заверещал, когда Так вдруг выскочил, как молния, из зарослей папоротника. Мгновенный испуг у Баджа тут же сменился облегчением. Пес часто дышал, глаза возбужденно блестели, морда была вымазана черной грязью. Бадж ухватил Така за ошейник и принялся наглаживать пойнтера, приговаривая:

– Куда дел колокольчик, а? За ветку зацепил и сдернул? Признавайся, где ты так перемазался, что ты там вынюхал? Нашел что-нибудь вонючее и интересное? Или разорил запасы этого бурундука, а?

Так неистово вилял обрубком хвоста, стараясь лизнуть хозяина в щеку.

– А ну, малыш, сдай назад, ты так мне лисички помнешь! – Бадж шлепнул Така по заду, позволив псу снова скрыться в кустах и откапывать то, что там привлекло его внимание. Под густыми кронами быстро темнело, а им еще предстояло возвращаться к тому месту, где он припарковал свой пикап – у старой лесной трелевочной дороги. Вчера Бадж набрал всего около двух килограммов опят. Сегодня ему, считай, повезло, если он управится до темноты.

Быстро собирая лисички, Бадж все больше углублялся в чащу. Лес становился все гуще, мшистее и производил впечатление первобытного, нетронутого. Звуки стали глуше, с исполинских кедров свисали зеленые «ведьмины волосы», черные лишайники густо покрывали кору. Вдруг по спине Баджа пробежал холодок, и он замер. Ему стало жутко: туман сочился между стволов, будто тянулись пальцы призрака. Что-то шмякнулось ему на длинный козырек. Бадж отпрянул и, не удержавшись, грузно сел на пятую точку. Напугавший его предмет сорвался с козырька в траву.

У Баджа забилось сердце при виде того, что падает здесь с деревьев: гнилой рыбий скелет. Бадж задрал голову: вон еще один болтался на высокой ветке – белый, склизкий и блестящий. Орлы, подумал Бадж, падальщики чертовы! Каждый год прилетают на север к концу сезона нереста лосося. Когда рыба, выметав икру, погибает, орлы выхватывают лососей из воды и пируют на верхушках деревьев.

Медведи тоже затаскивают крупных рыбин в чащу. Бадж раньше был лесорубом и по кольцам на спиле дерева мог сразу сказать, рыбный ли выдался год: в такие годы в почве было много азота. Но чтобы тухлый рыбий скелет падал на макушку в треклятом тумане и сумерках? Нет, это чересчур для старого «моторчика». Бадж поднял нож, который выронил от испуга, от души выругался и решил – на сегодня хватит.

Хрустнув коленями, он распрямился.

– Такер! – крикнул он.

Ответа не последовало.

– Такер! Куда тебя черт унес? Уходим! – кричал Бадж, продравшись сквозь колючую ежевику и хрустящие папоротники на маленькую поляну. На краю, в зарослях дикой малины, происходила какая-то возня и слышалось рычание. Бадж замер. Холодок под ложечкой разливался все шире, затопляя грудь. – Такер! Это ты, что ли? – Он осторожно двинулся к сопенью, сжимая в кулаке нож. – Что там, малыш?

Он обошел куст папоротника и замер: Такер, уставясь на него нехорошо горящими глазами, рычал, сжимая в зубах длинную кость с налипшей грязью.

– Иисусе!.. Дай, дай сюда. Мы уходим. – Бадж потянулся к кости, но пойнтер попятился, не желая отдавать находку. Он нагнул голову и снова зарычал – уже с угрозой. Шерсть на холке поднялась дыбом.

– Черт побери, Такер, я кому сказал! Тебе говорили не брать с земли, говорили? А ну, брось сейчас же!

Пес еще ниже нагнул голову, но нехотя подчинился. Бадж наклонился рассмотреть, какого же зверя эта кость, мельком бросил взгляд на разодранный когтями Така мшистый ковер – и кровь заледенела в жилах.

Из влажной черной земли выступала грудная клетка. Бадж с трудом сглотнул. Выше ребер виднелся череп – на боку, словно во сне, и глазница забита грязью. На левой стороне черепа вмятина.

В ушах Баджа толчками зашумела кровь. Это не вам пуля охотника. Перед ним не лось и не крупный олень, подстреленный, но скрывшийся и издохший в чаще.

Череп был человеческий.

Глава 2

Энджи Паллорино крутнула запястьем, пытаясь хотя бы силой воли забросить мушку туда, куда целилась, но из-за запутавшейся лески получился недолет. Чертыхнувшись, Энджи принялась выбирать шнур из воды. Шли последние часы четырехдневной рыбалки на реке Наамиш, и сегодня они с детективом Джеймсом Мэддоксом удили рыбу в широкой дельте ниже водопада. Паллорино рассчитывала к этому времени научиться ловить нахлыстом, но это искусство, видимо, было доступно лишь немногим избранным. А Энджи не любила, когда ей что-то не давалось. В раздражении она смотала шнур на катушку удилища, готовясь снова попытать счастья.

– Старайтесь не бросать против ветра, вон он как поднялся, – подсказала сидевшая сзади молодая проводница, умело направляя рулем дрейфующий катер.

«Ага, это делай, того не делай, попробуй снова!» Впрочем, Клэр Толлет была права: ветер разошелся не на шутку, покрывая гладкую заводь сильной рябью, будто ероша. На сидящих в лодке то и дело веяло ледяным холодом, принесенным с припорошенных снегом горных пиков. Энджи нетерпеливо натянула вязаную шапку на уши, снова покрутила запястьем и сделала бросок. Выругавшись, когда мушка снова оказалась на воде всего в нескольких метрах от лодки, Паллорино уселась наблюдать за леской.

– А вот эта попытка была уже лучше, – похвалил Мэддокс. Энджи до сих пор чаще звала его по фамилии, чем по имени, и виной тому была не только недолгая совместная служба. Мэддокса никто не называл Джеймсом, даже он сам. – Вот увидишь, насколько легче все будет в следующий раз! – Мэддокс стоял над Энджи с удилищем в руках, еле заметно подергивая леску, отчего его мушка скользила по воде, как настоящая.

– В следующий раз? – с ударением переспросила Энджи.

– Конечно, мы же еще вернемся, – улыбнулся он, отчего синие глаза засияли, а лицо стало таким, что у Энджи потеплело на сердце. В непромокаемом комбинезоне и рыбацком жилете, с взъерошенными ветром иссиня-черными волосами, Мэддокс выглядел настоящим Зверобоем, а вовсе не проницательным копом из убойного в костюме и галстуке, на которого Паллорино так сразу и сильно запала год назад. Но тут ей вспомнился вопрос, который Мэддокс задал в машине по дороге в лодж.

Паллорино отвела глаза и принялась с удвоенным вниманием наблюдать за своей мушкой. Внутри шевельнулась тревога. Предложенная Мэддоксом «осень на Наамиш» выглядела очень романтично: поездка задумывалась как отдых на природе, вдали от мобильных телефонов и профессиональных стрессов, с целью вернуть отношениям былую нежность.

Но слова Мэддокса, его единственный вопрос, вывел Энди из равновесия, прежде чем они даже доехали до лоджа.

«Ты когда-нибудь думала о том, чтобы завести детей?»