Утонувшие девушки

Отец поднялся на ноги – горячий итальянский темперамент раздул его грудь, окрасил щеки, метал молнии из глаз.

– Черт побери, почему ты вечно злишься из-за всего подряд! – Отец наставил на дочь указательный палец: – Это все твоя работенка! Из-за нее ты подозреваешь всех вокруг!

Энджи, не двинув бровью, встала, собрала тарелки и приборы и сказала:

– Мне пора ехать. Посуду вымою.

Отнеся тарелки в кухню, она с грохотом свалила их в раковину и постояла с опущенной головой, упершись руками в столешницу. Тревога стиснула виски. Как отец останется один в этом большом пустом доме на берегу океана, тем более в Рождество? Как же Энджи ненавидела всю эту праздничную мишуру! Ей вообще претил любой фарс.

Чувство вины тяжело легло на плечи. Стало стыдно за свой эгоизм: нехорошо забывать родителей, а у нее не было ни времени, ни желания приезжать. Только отцовских нотаций ей не хватало! Но теперь она ему необходима.

В январе у родителей юбилей свадьбы…

Стареющие родители, возрастные родственники – это всегда нелегко: столько любви, боли и острой жалости перепутано в один клубок, а сейчас добавилось еще и ощущение упущенного времени – утекло, как вода под мост, непонятно когда. Теперь уже поздно – матери нет. Нет как прежней личности. Глубоко вздохнув, Энджи начала отмывать тарелку, успокаиваясь от прикосновений пальцев к синей цветочной кайме. Память, как ярко-желтый солнечный луч, осветила прошлое: этот сервиз они с матерью покупали осенью в большом старом «Хадсон-бей компани». Мама обожала этот супермаркет – может, в минуты просветления и до сих пор любит, но вспомнит ли она тот день и сервиз с васильками, который выбирала вместе с дочерью?

Это было восемь лет назад. Машина Мириам была в ремонте, и Энджи пообещала отвезти мать в центр, но голова была занята текущим расследованием – ее тогда только повысили до детектива, а мать всю дорогу причитала, что прекрасный столовый сервиз из тридцати двух предметов наверняка кто-нибудь увел у них из-под носа. Энджи бесила одержимость матери всякой ерундой.

И вдруг дальше жизнь пошла без нее. Однажды Энджи проснулась утром, а матери нет – ушла в себя, и драгоценные воспоминания стерлись с ее жесткого диска. А ведь воспоминания определяют суть, «самость» человека. Забыв себя, видишь в зеркале лицо незнакомца, становишься мухой, бьющейся в липкой паутине постоянного настоящего, без единой вехи в будущем или прошлом…

Энджи с усилием прогнала эту мысль, вымыла вторую тарелку и поставила на сушку. Вытерев руки, вернулась в гостиную за курткой.

Отец сидел у камина – крупное тело обмякло в старом кожаном кресле, которое мама давно требовала выбросить. Но допотопное страшилище так и осталось в углу у камина, словно остов динозавра на фоне кремовой мягкой мебели. Отец успел включить елочную гирлянду, а на столике красовался толстостенный бокал с виски. В камине ярко тлели угли. Опустив голову, Джозеф Паллорино листал старый альбом с фотографиями. Энджи подошла сбоку, положила руку на плечо отца и легонько сжала:

– Пап, ты один справишься?

Он кивнул, не отрывая взгляда от семейного снимка, сделанного в первое Рождество после аварии, в которую они попали в Италии, во время академического отпуска Джозефа Паллорино. Энджи на фотографии четыре года. Об аварии напоминает ярко-розовый свежий шрам, оттягивавший кверху левый уголок рта: снимок был сделан еще до того, как операция вернула губам нормальную (но не идеальную) форму.

Отец перевернул страницу: а вот шестилетняя Энджи с мамой. Весна, зеленая трава, вишни в цвету. Заходящее солнце окружает медным нимбом пшеничные волосы Мириам, а головка Энджи блестит, как полированный красный кедр. Ирландское наследство О’Деллов, мамины гены.

В груди Энджи все сжалось.

Отец поднял глаза, и на долю секунды его лицо неуловимо и незнакомо изменилось.

– Забирай себе, – сказал он, закрывая альбом.

– Ой, пап, мне, наверное, не нужно. – У нее нет времени сидеть и рассматривать кусочки жизни, остановленные мгновения, хранимые под пластиковыми клапанами на толстых страницах фотоальбома; у нее на носу очередной экзамен в Национальном институте юстиции! Она прослушала чуть не все дополнительные курсы, чтобы заявление о переводе в элитный убойный отдел выглядело солиднее.

– Пожалуйста! – Голос отца стал напряженным. – Увези его отсюда вместе с той коробкой, Котёна, хотя бы на время. Чтобы я не смотрел…

Сердце Энджи споткнулось – Котёной отец ее не называл лет с десяти. Она присела на оттоманку, взяла из больших отцовских рук книгу воспоминаний в кожаном переплете и открыла на первой странице. Вот мама беременная, живот все больше и больше. Вот день, когда родилась Энджи.

– Здесь твоя жизнь с той минуты, как Мириам узнала, что скоро у нас будешь ты. Мне сейчас слишком больно на это глядеть.

Энджи смотрела на фотографию матери в роддоме, в голубом халатике и с новорожденной на руках – она и родилась-то уже с темно-рыжими волосиками.

– Ты была такой крошечной, – прошептал отец, отвернувшись к угасающим углям. Энджи слышала, как от эмоций у него прерывается голос, и знала, что сейчас в глазах отца стоят слезы. Ей вдруг стало трудно дышать.

Она открыла следующую страницу. День ее крещения – малышка в длинном белом кружевном платьице на руках у мамы с папой, а рядом священник в богато вышитой ризе. А вот фотография, сделанная на пляже. Энджи перевернула несколько страниц – воспоминания рвали сердце. Отдышавшись, она мягко коснулась снимка, почти слыша мамин голос в тот день и чувствуя, как теплый ветерок гладит щеки. На языке возник густой сладкий вкус мясистых черешен из долины Оканаган. Энджи медленно стала листать дальше. Семейные праздники, первый день в школе, конфирмация, вот она учится управлять яхтой в летнем лагере, выпускной бал, окончание полицейской академии.

На снимке Энджи в новенькой полицейской форме, а Мириам с развевающимися на ветру длинными волосами гордо выпрямилась рядом.

Энджи обвела пальцем мамино лицо.

– Я буду по ней скучать.

– Мне ее уже не хватает, – отозвался отец.

Энджи закрыла альбом.

– На время возьму, – решительно сказала она. – А к Рождеству верну, договорились? Пап, какие у тебя планы на Рождество? Хочешь, я индейку привезу?

Черт, ну кто тянул ее за язык? Разве можно что-нибудь обещать в такое напряженное время! Извращенцы-насильники в праздники перерыва не делают – напротив, активизируются.

Отец потер лоб:

– Что-нибудь придумаю.

Огонь вдруг охватил недогоревшие поленья, и пламя весело запылало в камине. За окном завыл ветер.

Энджи кивнула:

– Не провожай. – Она встала и, поколебавшись, добавила: – Не налегай чересчур на виски, ладно? Ложись пораньше спать.

Отец кивнул, не глядя на нее.

– Спокойной ночи, пап.

Энджи отнесла коробки и альбом в машину. Ветер трепал волосы. С моря наползал густой туман. Слышно было, как внизу волны разбиваются о скалы.

Снег падал густо и косо.

?

Глава 2

Энджи ехала по открытому участку Далласского шоссе вдоль бухты Росс. Ветер лепил на стекла мокрый снег, волны с ревом бились о бетонный отбойник. Над бухтой висел туман. Подавшись вперед, чтобы что-нибудь разглядеть, Энджи сбросила скорость своей «краун вик»[1 - «Форд Краун Виктория» – очень популярные в полиции США и Канады служебные автомобили. (Здесь и далее примечания переводчика.)] без опознавательных знаков. «Дворники» метались, расчищая полукруглые арки в слое снега.

На шоссе натекла глубокая лужа морской воды, выплескивавшейся через бетонную стену. В лобовое стекло летели мелкий мусор и пена. Свет фар отражался от сплошного тумана и серебристой снежной пелены. Сразу за плавным широким поворотом на дорогу в вихре тумана и пены выскочило что-то розовое. Энджи ударила по тормозам – «краун вик» занесло на соленой луже.

Маленькая девочка в розовом платьице остановилась прямо перед машиной, затем повернулась и исчезла в безлистой чаще стволов и веток – вдоль дороги рос густой кустарник.

Мокрая от пота, Энджи ошеломленно смотрела ей вслед. Тучи ненадолго разошлись, но ребенка нигде не было видно. Других машин на шоссе нет, кругом вообще ни души. Что за…

Съехав к обочине, Энджи включила мигалку и взяла фонарик. Вынув из специального отделения на консоли служебный «смит-вессон», Энджи вставила обойму. Синие и красные отблески пульсировали в плотном тумане. Сразу пришлось надеть капюшон – шквальный ветер лепил снегом с прежней яростью.

– Эй! – заорала она в белую мглу. – Кто здесь? – Ветер подхватил ее слова и унес в чащу перепутанных стволов и ветвей на краю старого кладбища, расположенного выше шоссе. Энджи охватило странное, жутковатое ощущение.

Она пошла вперед, освещая фонариком узловатые ветви.