Утонувшие девушки

– Что так задержалась-то, Паллорино?

– Где она?

Хольгерсен секунды две поглядел на напарницу и показал пальцем себе под глаза:

– У тебя тушь потекла.

– Я спрашиваю, где она? Что у нас есть? Личность удалось установить?

– Пока в операционной, но уже переводят в реанимацию. Дежурная сидит наверху, она нам все и расскажет – их машина выезжала на вызов. На кладбище Росс Бей они приперлись одновременно со «Скорой».

– Жертва приходила в сознание?

– Не-а. – Хольгерсен зашагал к лифту, на ходу отсалютовав медсестрам двумя пальцами. Энджи нагнала его. Больничный запах антисептика, всегда необъяснимо раздражавший ее, сегодня отчего-то особенно действовал на нервы.

Хольгерсен нажал кнопку вызова.

– Один из медиков сказал, что в машине они ее дважды теряли.

– То есть?

– В том смысле, что она умирала, а они ее откачивали. Дважды.

В лифте Энджи, глядя на неровное отражение в полированном металле, попыталась оттереть тушь под глазами. Хольгерсен молча смотрел на нее.

– В чем дело? – не выдержала Энджи. – На улице снег, вот тушь и потекла.

– Я молчу.

Хотя он вполне мог сказать: «Ага, за три недели, которые мы вместе работаем, я ни разу не видел тебя с накрашенными ресницами». Несмотря на внешность недавно слезшего с иглы наркомана, Хольгерсен отличался редкой наблюдательностью и острым умом. Он оценивал Энджи с первого дня работы, складывая из кусочков картину и составляя свое представление о напарнице.

Он много лет проработал в отделе по борьбе с наркотиками на севере провинции, откуда был родом, и в столице, неоднократно участвовал в операциях под прикрытием. Его ленивая манера говорить и своеобразный лексикон могли обмануть кого угодно, и Энджи подозревала, что Хольгерсен делает это нарочно. Зато его можно было терпеть, в отличие от козла, которого ее пытались навязать в напарники после Хаша. К тому же Хольгерсен к ней прислушивался (довольно часто), и Энджи это нравилось. А больше она о нем практически ничего не знала – не человек, а закрытая книга. Впрочем, она и не любопытствовала, чтобы, в свою очередь, не пришлось откровенничать.

При виде детективов женщина-полицейский, ждавшая в коридоре, быстро поднялась со стула. Иногда Энджи казалось, что она и сама лишь вчера работала патрульной, а порой готова была поклясться, что прошло полжизни.

– Детектив Паллорино, отдел по борьбе с сексуальными преступлениями, – представилась Энджи. – Это Хольгерсен.

– Констебль Тоннер, – отозвалась патрульная, открывая блокнот. – Мы с моим напарником Хикки первыми ответили на вызов. Я сопровождала потерпевшую в машине «Скорой» и с тех пор сижу здесь. Хикки остался на кладбище, охранять место преступления и опрашивать свидетелей.

И на том спасибо.

– А где потерпевшая?

– Ее только что перевели в отделение интенсивной терапии.

– Кто вызвал полицию? – спросила Энджи.

– Гид, который проводил экскурсию по местам обитания призраков, – сверившись с блокнотом, ответила Тоннер. – Некто Эдвин Лист. Он с группой из четырех человек наткнулся на девушку, лежавшую среди могил, и позвонил на 911.

– Экскурсия? В такую погоду? – не поверил Хольгерсен.

Энджи покосилась на него, вспомнив виденье, мелькнувшее на шоссе, когда она ехала мимо кладбища.

– Видимо, именно в такие ночи показывается небезызвестный призрак дамы, – сказала Тоннер. – Мы приехали, когда врачи «Скорой» уже работали с пострадавшей. Вся мокрая, ну, естественно, переохлаждение, без сознания, кровотечение из раны на лице и в области вагины. Юбка была задрана на живот, колготки разорваны либо распороты в районе промежности, ноги широко расставлены. Но сапоги остались на ней.

Несколько секунд все молчали.

Энджи откашлялась.

– Нам нужны фамилии и данные врачей «Скорой», Листа и его клиентов.

– Вот, у меня есть. Хикки проверил документы у экскурсантов и снял с них показания.

– Где ее одежда? – спросила Энджи.

– Опись составлена, одежда убрана в пакеты. – Констебль Тоннер кивнула на бумажные пакеты для вещественных доказательств у нее за спиной. – Сапоги «Франческо Милано», юбочка тоже брендовая…

– Никаких документов, кошелька, телефона?

– Ничего.

– Биологические следы полового акта собраны?

Сзади раздался резкий женский голос:

– Перед нами стояла задача прежде всего спасти пациентку.

Все обернулись. По коридору к ним шла врач в зеленом хирургическом костюме – высокая, с чистым, волевым лицом. Глаза ясные, но в морщинках от усталости и напряжения.

– Доктор Руфь Финлейсон, – протянула руку хирург. Ее рукопожатие оказалось неожиданно твердым.

– Энджи Паллорино. А это Кьель Хольгерсен.

– Если пациентка в бессознательном состоянии, при наличии признаков сексуального контакта всякий раз возникает этическая проблема, – продолжала доктор Финлейсон. – Сбор биологических следов без согласия пациентки может усугубить у нее ощущение беспомощности, когда она придет в себя. Однако у меня есть необходимая квалификация для проведения этой процедуры, а политика больницы допускает определенную свободу действий с целью сбора улик, если это проводится при оказании неотложной помощи. Поэтому мы сделали что смогли. Обычно собранные материалы мы храним у себя, пока не будет получено согласие на их передачу полиции у пациентки либо у ее представителя – родственника или опекуна. Или же у судьи.

– Это все мы знаем, – перебила Энджи. – Как пострадавшая? Мы можем ее увидеть?

Руфь Финлейсон пару секунд посмотрела ей в глаза и вздохнула.

– Сюда, пожалуйста. – Ведя их по коридору, она оглянулась через плечо: – Не могли бы вы выключить мобильные телефоны? Их сигналы могут нарушить работу наших приборов.

Энджи с Хольгерсеном послушно выключили телефоны перед палатой интенсивной терапии и вошли через отодвинутую врачом раздвижную дверь.

Вокруг попискивали и шипели приборы. Внимание Энджи сосредоточилось на девушке, лежавшей на койке. Кислородные трубки пластырем приклеены у рта, к рукам тянутся трубки поуже, в них что-то часто капает. Датчики прикреплены к рукам, к груди. Лоб прикрыт свободной повязкой. Брюнетка, совсем молоденькая. У кожи какой-то странный оттенок.

– А почему она синяя? – спросил Хольгерсен. – От холода, что ли?

– Цианоз, – тихо ответила доктор Финлейсон, не отрывая взгляда от пациентки. – Так бывает, когда кислорода в крови опасно мало. Ее привезли с остановкой сердца – чудо, что она вообще жива. Через двадцать четыре часа можно будет делать какие-то прогнозы. Но даже если она выживет, в мозгу, скорее всего, уже произошли необратимые изменения. Когда утонувшие поступают без сердцебиения, от тридцати пяти до шестидесяти процентов умирают в реанимации, а выжившие почти всегда остаются инвалидами.