Ягуар, или Тот, кто живёт один

– Тебя ждут в палатке генерала, краснокожий.

–Гурон подчиняется своему разуму, а не разуму глупого бледнолицего шакала. Девушка нужна живой. Слова шакала могут убить её.

–Да, гурон, видно ты не глухой, а в действительности тугоумный. Тебя ждёт генерал Шароль, и не в твоих интересах заставлять его ждать, гурон.

– Не слушай щебетанье соловья, когда идёшь по дну озера. Чем больше веришь, что он там есть, тем ближе смерть. Чем слаще он щебечет, тем скорее приходит твой закат,– обратился Ягуар к ирокезке, на языке, который понимали из присутствующих только они двое. Мимитех проводила его взглядом до палатки, взглядом, полным непонимания и нерешительности, и когда он скрылся внутри, её глаза снова потухли. Слова Науэля пробудили в ней новые силы. Она ясно поняла, что гурон предостерегал её, и что она должна сохранить здравый рассудок, когда Андре будет выражаться.

–Ты верно немного обескуражена. Но пойми, поле боя– не место ни для любви, ни для каких-либо чувств вообще. Мы должны сохранять хладнокровие и разумность, и применять хитрости, когда обдумываем планы нападения или отхода. Я не мог допустить, чтобы ирокезы убили меня, а ты была такой доверчивой. Право прости меня, что я не считаю тебя человеком, -он говорил эти слова с надменной насмешливой улыбкой, и пытался ещё больше разрушить разбитое сердце мечтательной девушки,– да что там человеком,-продолжал он,– я не вижу в тебе даже девушки, которую можно было бы полюбить. Я не скрою, ты хороша собой, и у тебя достаточно миловидное личико, но для белого офицера ты не представляешь никакого личного интереса. Молчи, молчи индейская скво, и запоминай мой голос, потому что возможно, это последний голос что ты слышишь в этой жизни. Он еще немного посмеялся и убрался прочь. Девушка сидела всё с такими же стеклянными глазами, полных отчаяния, но ни одна мышца её лица, ни один мускул, что только были в её теле, не дрогнул. Она сидела, полная невозмутимого спокойствия с виду, а внутри горел огонь, который пробирался всё выше и выше, её грудь так горела, что вот-вот девушка могла разразится страшным, полным боли и страдания, криком, но она по прежнему смотрела куда-то в даль, на подступавшие сумерки, и не выдавала состояния своей души. Науэль вошел в палатку Шароля в полной уверенности, не чувствуя власти над ним.

–Бледнолицый сказал, вам нужен гурон.

–Да, да, юноша, проходите, присаживайтесь сюда,-указал Шароль на мягкие подушки, лежавшие в углу палатки.

–Вы индеец, и вы достаточно здраво мыслите. Мои друзья могикане посоветовали мне, как можно применить девчонку, и для завершения нашего плана мне нужно 3-4 храбреца, которые смогут прийти в деревню ирокезов и выложить им наши предложения. Вы согласны, вместе с двумя могиканами и одним нашим французским офицером, выполнить это поручение? Я в праве приказывать вам, но я знаю, что имею дело с человеком достойным. Вы отлично знаете эти края, и сможете сохранить послание и передать его вождю ирокезов.

–Ягуар – не собака, он – гурон. Женщиной пользоваться – чести нет. Ирокезы не тронут могикан, если те пойдут с деловым предложением, у них свои законы – у вас свои.

–То есть вы отказываетесь. Ну что ж, ладно. Будем надеяться, что будет всё так, как вы говорите.

–Что ждёт ирокезку? Она нужна живой

. – Ты берёшь на себя слишком много, гурон, и мы не обязаны отчитываться в своих действиях перед краснокожим,-вмешался Андре Арно, – Но будь уверен, нам будет над чем позабавиться. У этой скво прекрасные волосы, -рассмеялся Андре своим надменным и лицемерным смехом.

К этому времени Отэктэй со своим небольшим отрядом, вернулся в свою деревню. Вождь встретил их, и по его лицу было заметно, что последние несколько часов он переживал страшную боль, что отразилась на его лице, хотя он и старался не выдавать своего волнения. Отэктэй начал разговор.

–Стихия смела все следы с нашего пути. Мы ослеплены печалью, и не можем заметить знаков, что посылает нам Великий Маниту.

–Что нам делать, вождь? Объявим войну, вождь? – с нескрываемой растерянностью и грустью поинтересовался Энэпей.

–Отец?

–Мы будем ждать. Маниту сохранит свою дочь, да, Маниту сохранит её. Пришедшие воины в недоумении проводили взглядом растерянного вождя, и прошли в глубь становища, где женщины готовили тёплый очаг и желанный ужин. В это время во французском лагере могикане и белые люди снова совещались по поводу дальнейшей судьбы пленённой девушки. Одни высказывали свое желание просто убить девчонку, другие – сначала придать пыткам и выудить из неё информацию касательно лагеря ирокезов, и позже убить, ну а белые, в большинстве своём, признали, что судьба её решена, и как бы того не хотели индейцы, с ней поступят так, как приказал генерал. Приближавшаяся ночь накрыла всех обитателей лагеря утомлением, и многие уже готовились ко сну в своих палатках. Мимитех сидела у разведённого Науэлем небольшого костра, в отдалении от поселенцев. Она пыталась всячески скрыть свою боль и разочарование.

– Как бы гурон не воевал, в его сердце живёт надежда на мир, – произнёс подсевший к девушке Ягуар, – Подобно орлу, что летает в облаках, но мечтает ходить по земле. Но есть гуроны, которые любят войну и ничего кроме неё не видели, подобно орлу, парящему высоко над горами, и не признающего землю, думая, что до неё не возможно долететь. Ирокезка борется, но ей может не хватить сил.

– Ирокезку не беспокоит бледнолицый шакал, её беспокоит сердце, что позволило обмануть себя, и здравый смысл, что не разглядел обмана. Она не боится пыток белых людей, она боится, что больше не вернётся к отцу и брату. Она знала, что влечёт за собой её отчаянный шаг, но она ослепла от белого лица, что истончает слепящий свет. Слишком белое, что бы что-то чувствовать, будто кровь покинула это несчастное жалкое тело и только злость и ненависть заставляет двигать его язык, руки и ноги.

–Ни могикане, ни бледнолицые не будут тебя пытать. Но всё зависит от твоего отца. –Если так, то мне неизбежно грядут пытки, хотя существует ли большая пытка, чем стать предателем своего народа, и потерять честь в глазах отца, подобно тому, как если бы птенец улетел в другое гнездо, только лишь от того, что туда приносят пищу больше и вкуснее. Но даже птаха бы не сделала того, что сделала я, гурон. Хотя воюя бок о бок с могиканами, ты не делаешь чести, как если бы волк дрался за шакалов.

– Гурон не волк, но и не шакал. Он Ягуар, и делает то, что требует его сердце и честь – он бьётся за всех ягуаров, хоть их с ним и нет, и он не подчиняется шакалам, а лишь пользуется их оружием и положением. Они лишь идут по одной тропе, но каждый со своей целью.

–Ирокез бы никогда не позволил себе встать на одну тропу с могиканами или гуронами.

–Да, если ирокеза кто-то ждёт в его вигваме. Удивительно, но только Науэль из всего отряда, состоящего из индейцев и белых, из всех 200 с небольшим человек, говорил с Мимитех так, будто они вовсе не враги, а он не собирался никого убивать, а просто шёл мимо лагеря, и решил заглянуть, а заодно и поговорить с одинокой девушкой. Он знал, что она такой же враг, как и каждый ирокез, но что-то сдерживало его, хотя когда он узнал, что она дождь вождя Аскуна, его одолевало желание убить девушку, без всяких расспросов и церемоний, и отнести её скальп гуронам, но всё же, созревший в его голове план, о котором мы расскажем чуть позже, перебил жажду вражеской крови. Но план его был жесток, а девушка была храброй и милой, что смягчало сердце молодого воина, когда он разговаривал с ней, и на мгновение ему показалось, что его план слишком бессердечный и невежественный, хотя и не предрекал опасности для жизни девушки. Но теперь, когда девушка оказалась в таком положении, что у себя в племени она станет предателем, и её скорее убью там, нежели будут спасать, исход его дела мог оказаться не таким торжественным и драматичным, как он это предрекал. Науэль стал продумывать все детали, и учёл то, что минги ещё не знают о проступке дочери вождя, если только она сама не заводила с кем-то разговор, и если кто-то ещё из племени не помог ей в этом деле. Науэль удалился в свою палатку, и девушка осталась в одиночестве, наедине со своими мыслями. Она думала о том, как правильнее будет принять смерть – от белых или могикан, или вернуться в родное поселение, где она станет приманкой для изголодавшихся воронов. Девушку не пугало предстоящее будущее в лагере французов, хотя и гурон известил её, что жизни её ничего не угрожает. И всё же ей казалось, что она должна принять с достоинством уготованную ей учесть в родных местах, чем быть поверженной от рук бледнолицых. Под ласковым светом угасающего костра девушка погрузилась в сон, когда луна уже ярко освещала всё, что было в её владениях, и весь лагерь сонно дышал из своих палаток. Она проснулась когда солнце только начало показываться из-за горизонта, в то время как весь лагерь, кроме одного человек, ещё отдыхал. Под нежными рассветными лучами Науэль бродил вокруг лагеря, с ружьём, даденым ему генералом Шаролем. Он держал его на плече и, если бы рассвет не освещал лес так сильно, можно было бы подумать, что человек, бродящий взад и вперёд, никто иной как часовой. До для Науэля не было надобности следить за границами лагеря, это не входило в его обязанности, он лишь высматривал, кого можно было бы подстрелить, ведь охотой он занимался чаще и больше, чем любым другим делом. Вскоре он скрылся из поле зрения, а Мимитех, так и не заметившая его, была обеспокоена услышанным вдалеке выстрелом, через некоторое время после того, как Науэль погнался за добычей. Неся на правом плече ружьё, а в левой руке подбитую утку, он приблизился к лагерю, и пройдя мимо смотревшей на него с небольшим удивлением Мимитех, скрылся в своей палатке. Через недолгое время из неё повалил лёгкий дымок, а еще через час-полтора гурон вышел с миской еды, искусно приготовленной самолично им, и приблизился к пленнице.

–Славная пища, чтобы ободрить тело, в котором заточён терзающийся дух. Я развяжу тебе руки, ирокезская девушка. Тебе незачем бежать, скоро ты окажешься дома. Глаза луны загорелись, и она с нетерпением, несвойственным индейской скво, да и индейцам вообще, стала расспрашивать Ягуара.

–Ты что-то знаешь, гурон? Ты видел, быть может, моего брата в лесах, когда гнался за этой уткой.

–Я гнался за уткой, так же как видел кого-либо из ирокезов. Утка спокойно плавала, и моя пуля достигла её тела быстро, не дав ей даже возможности побарахтаться. Я не гнался за ней. Пуля гналась, когда ружьё спокойно лежало в моих руках, а ноги твёрдо и недвижимо стояли на земле.

–Новой Луне никогда не взойти, она навсегда останется пятном на небе, потому что останется в лагере шакалов навечно, и даже кости её будут лежать не в родной деревне.

–Стало быть, Мимитех нарекла тебя мать, -произнёс Науэль, попутно развязывая путы на руках девушки, – я помню её, и видел однажды, как Маниту говорил её губами, когда была пора большой воды и долины гуронов были наполнены жидкостью. Когда племени приходилось кочевать с места на место, не успев построить старые вигвамы, им приходилось строить новые. Но прошлое утекло так же, как та вода, что залила наши селения. А будущее еще не предопределено. Пусть Дневная Певчая – не говорит того, чего не знает.

–Никто не имеет права называть меня иначе, чем назвала меня мать. Но мне нравится это имя, гурон, ирокезы бы звали меня на свой манер -Мэтэйнэй. Но я не буду носить это имя. Назови им другую индейскую девушку, которая будет щебетать нежным голоском, и которая понравится твоему сердцу.

– Луна щебечет также нежно, как королёк в весеннем лесу, но даже её сладкое щебетанье не может унять сердце гурона. Сердце гурона уймёт только скальп отца щебечущего королька.

С этими словами индеец снова связал девушке руки и оставил её одну, видя, что лагерь оживился, и скоро могикане отправятся в путь по опасной тропе. Когда солдаты и краснокожие закончили с приготовлениями, небольшая группа индейцев, а также Шароль и Арно, подошли к сидевшей в томной печали пленнице. Один ленап приблизился к ней с ножом, но девушка не подала вида, и оставалась невозмутимой. –Прядь за прядью будет исчезать с твоей головы, если вождь ирокезов будет молчать, и пока он молчит, мы срежем все твои прекрасные волосы, оставив одну прядь, чтобы легче было снять скальп, хотя со всеми его волосами он был бы более ценен. С этими словами могиканин распустил волосы девушки, которые по обыкновению были заплетены в косы, и отрезал ножом не большую прядь. У неё были густые волосы, длиной доходившие почти до колен, и чёрные, как перья ворона, и если бы дальше они оставались невредимыми, не было бы заметно, что враг украл с головы девушки часть её прекрасных волос.

Глава VIII

Когда солнце находилось в своей высшей точке, могикане отправились в путь. Они были достаточно легко одеты для того времени года, но теплые шкуры взяли с собой, чтобы прохладной ночью можно было под ними укрыться и обогреться. Они шли не торопясь, и пришли к ирокезам только к полудню, проведя в дороге чуть меньше двух суток. Когда они приблизились к лагерю, их заметили несколько макуасов, блуждавших вокруг своих владений, на своей оборонительной позиции. Шло всего два могиканина, их звали Иси и Керук, что по-ирокезски значило Олень и Медведь соответственно. Шли они спокойно и непринуждённо, будто просто прогуливались по лесу, оружие мирно было заткнуто за пояс-при них были только томагавки и пара кинжалов. Минги встретили их с небольшой тревожностью, и один повёл гостей к вождю, другие же остались наблюдать, не привели ли они за собой остальных воинов.

–Чем можно объяснить такую смелость могиканских воинов?

– Мы к тебе с посланием от белого вождя. Мудрый бледнолицый предлагает тебе сделку,– с эти словами Медведь протянул Аскуну маленький сверток, но Змея не стал разворачивать сам, а указал Энэпею, чтобы он сделал это. Энэпей подчинился, и развернув свёрток, издал тихонькое и удивлённое «Ууух». В свёртке лежала прядь чёрных и очень длинных волос, которые Энэпей сразу же узнал.

– Пока ирокезский вождь молчит, со скальпа его дочери будет исчезать прядь за прядью, пока не останется одна.

–Вождь молчит, потому что не слышал ещё слов, на которые можно было бы дать ответ. Говори, грязный могиканин, что хочет твой бледнолицый союзник.

–Белый вождь хочет, что бы онейда оставили эти земли и вернулись к своим женщинам на Онтарио. Там их никто не тронет, и там они могут добывать себе дичь как и когда им захочется. Выждав несколько минут, как подобает настоящему вождю, Змея наконец начал высказывать свой вердикт.

–Что бы ирокезы оставили единственный шанс на благополучное существование? Ни один бледнолицый, и ни один могиканин, пришедший к нашим вигвамам, чтобы изгнать нас, не уйдёт живым из нашей деревни. Но мы прощаем Оленя и Медведя, и даруем им жизнь, чтобы они могли вернуться к своему белому вождю,– выделил с презрением Аскун,– и передать ему ответ Великого вождя могучего племени онейда племени ирокезов. Мы не сдадим границы без боя, и ничто не заставит нас убрать часовых со своих постов. Они будут стоять до конца, и следить, так же зорко, как орёл, парящий в небесах, следит за своим гнездом, и бросается на помощь, извещая своим криком об опасности, если видит зло, что приближается к его птенцам. В недоумении стоящий Энэпей не рискнул прервать отца, и высказаться на этот счёт. Ему показался странным слишком быстрый ответ вождя, он считал, что нужно было, как минимум, собрать совет, и вместе решить, как поступать, но оказалось, вождь, в такой несвойственной для индейцев манере, уже всё просчитал, и ответ был готов заранее у него в голове. Такое редко бывает у индейцев, ибо они не живут будущим, и не смотрят дальше горизонта, они решают дела по мере их поступления, и редко продумывают действия вперёд, полагаясь лишь на свою интуицию.

–Вождь сказал своё слово, и мы не отдадим границы, даже если вы принесёте скальп той девушки, что сидит сейчас в ваших вигвамах. Могикане, пришедшие в недоумение, были обескуражены, они полагали, что известие о том, что дочь вождя подверглась, хоть и не значительным, потерям приведёт Аскуна в ярость, они уже прокручивали в своих головах, как вождь, чья сила и красота уже катилась к закату, будет рвать и метать, круша всё на своём пути, и какова будет его беспомощность и отречённость в этом деле. Но Змея не оправдал их ожидания, и с хладнокровным видом приказал провести могикан до границы своего лагеря и отправить их в путь под зорким наблюдением. Аскун направился в свою хижину, но Энэпей, перегнавший его, остановил его весьма быструю поступь. –Отец, не ужели ты не узнал локоны своей дочери и моей сестры? Или ты действительно хочешь, чтобы её скальп красовался на поясе у могикан? Или ты простишь то, что какой-то грязный ингиз, хоть и лицо его бело, как снег, обманул девчонку и силой потащил с собой? –Он не тащил её силой, она ушла сама. Она добровольно предала руки, которые её кормили и согревали.

–Что?!Проклятый ингиз! Он влюбил в себя её нежное сердце, и обманул! Он не достоин даже того, чтобы рука ирокеза убила его, для него это будет слишком почётно,-бесновался Энэпей, но отец его не поддерживал. – Сердце ирокезки не разглядело обмана, и предало свой народ, ей нет больше места в наших вигвамах. Её место теперь там, где покоятся все предатели. Вождь, очевидно, был полностью обескуражен и растерян, на его лице появлялись страдальческие ужимки, но он не стал изменять своё решение, и даже не послал отряд вдогонку за могиканами. Тогда Энэпей рассвирепел ещё больше, – Мы должны защищать ирокезских женщин. Они не мужчины, что убивают своих братьев, когда предают их, и ты знаешь, какое нутро у твоей дочери, она воистину дочь Маниту, а не твоя! – раскричался Энэпей,– вождь ещё не стар, но мыслит как дряхлое полено, и боится покинуть свой вигвам, даже когда дочь его оказалась в руках врагов, которые обесчестили её. Он не в силах мыслить здраво и уже не понимает где смерть, а где жизнь. Бойся дальше вождь, если ещё есть право так тебя называть, а я поведу отряд, чтобы спасти дочь Маниту, у которой дух крепче всякого металла, что видел когда-либо ирокез! Этими репликами Энэпей привёл всех собравшихся ирокезов в такой восторженный ужас, что они то и дело издавали свои излюбленные «Ууух!», но каждый по-разному – кто-то с благоговейным восхищением, а кто-то с презрительным неодобрением. Но Энэпей должен был занять место вождя, когда тот отошёл бы в мир духов, и его почитали не меньше, чем Аскуна, который, впрочем, никак не отреагировал на выкрики своего сына, и невозмутимо удалился в свою хижину. Тогда будущий вождь, который вёл себя поистине храбро и дерзко, собрал практически всю деревню вокруг себя, и начал издавать непоколебимую тираду, вспоминая, какой является Мимитех по своей сути. Тогда он начал извлекать из себя всю свою благородность, придавая своим словам настоящее величие, что сулило ему успех в конце его речи. Он начал облагораживать всех ирокезских женщин, напоминая всем, какую суровую тяжбу они несут на своих плечах, говорил о том, как трудно им приходится справляться со всем хозяйством, что выпадает на их долю, как они делают для своих мужчин удобные жилища и одежду, как они, каждый день занимаясь непосильным трудом, сохраняют теплоту и уют вигвамов. Заканчивал он словами о том, каким является сердце юной девушки, которая за всеми своими заботами уже перестала понимать где искать добра, а где зла, а так же напомнил, что они как воины должны защищать женщин, когда их настигает такая опасность. Многие воины поддержали его, но были и те, кто презрительно отвернул свои лица от молодого ирокеза, и жужжащим нудным тоном дали понять, что не собираются тратить свои силы на предательски сбежавшую с пленником девушку, тем более что она помогла ему в этом, сулившем беду, деле. Но Энэпей не стал обращать внимание на этих воинов, и распорядился, чтобы те, кто готов пойти с ним, собрались у шалаша для оружия через несколько часов, тем самым дав каждому время, чтобы хорошо обдумать своё решение. И пока ирокезы это делают, перенесёмся во французский лагерь, где с нетерпением ожидали прихода могикан. Предвкушая победу, генерал Шароль, уже было хотел сворачивать свой лагерь, но гурон, объяснивший ему обычаи индейцев более подробно, заставил генерала повременить и не надеяться понапрасну. По наставлению всё того же гурона, Мимитех же уже не была связана, и спокойно сидела у разведённого ею же костра, когда вечер начинал вступать в свои права. Она смущенно оглядывалась по сторонам, и хоть её лицо не выдавало никакого беспокойства, всё же она была абсолютно подавленной. В её душе томились несчастные думы и казалось, они предрекали её скорую гибель. Минуты бежали не так быстро, как хотела девушка, чтобы скорее избавить своё тело от сердечных и душевных мук. Она была обманута и опозорена, но что хуже всего – она стала предателем своего народа, хотя и знала, что ни один ирокез не поверит тому, что она предприняла такой отчаянный шаг сама, пока не услышит это из её собственных уст, но как девушка правдолюбивая, она не смогла бы держать в себе эту тайну, и несомненно опозорила бы вождя своей выходкой. Когда она сидела, полностью погружённая в свои думы, но с необычайно серьёзным и в тоже время спокойным выражением лица, к ней подсел Науэль и заговорил с ней, как ей поначалу показалось, как с другом.

– Дневная Певчая поникла головой, но не духом, хоть и не щебечет больше так сладко, как прежде. Дневная певчая совсем не щебечет.

– Гурон, твои слова такие же мягкие, как пух гуся, но ими набита подушка так сильно, что голова прислоняется к ней, будто к камню. Новая Луна больше не верит мягким словам врагов или друзей.

–Гурон не друг Дневной Певчей, но и не враг ей. Он не лжёт ей, когда говорит, что ему нравится её голос. Ему всего лишь нравится голос ирокезки, и он не собирается пользоваться им, чтобы одурманить других. Он воспользуется её кровью как принадлежностью к роду.

–Мой род откажется от меня, гурон, когда узнает, что стыдливая крыса завелась в их вигвамах.

– Он уже знает об этом, но часть ирокезов благородна, и будет защищать свою женщину.

– Гурон говорит то, чего не знает даже Маниту.

–Маниту сообщил мне об этом, устами юного могиканина. Читатель верно помнит, что когда брат Мимитех пытался образумить отца, последний сказал, что знает, как поступила его дочь, и теперь должна считаться предателем. У Науэля был свой план, который он прорабатывал до малейшей детали, и чтобы успех был гарантирован, он решил исключить появление всех возможных трудностей, чтобы исполнить свой замысел. На разработку плана его острому уму не потребовалось много времени, и ночью того дня, когда ирокезская девушка появилась во французском лагере, он отослал совсем юного могиканина, который постоянно вился возле него, в деревню онейда, чтобы отдать вождю послание, в котором было извещение о действительной сущности того предприимчивого поступка, который совершила дочь вождя. Змея сразу понял, в каком положении находится его племя. Если бы его дочь подверглась пыткам, посредством которых француз заставил девушку развязать ему руки, такой не по-индейски мнительный и чувствительный вождь непременно согласился бы на обмен, но так как она стала предателем и изгоем, её ждала расправа от рук ирокезов, и Аскун передал с юношей свой ответ на словах, в котором ясно говорилось, что хоть и девушка стала предателем, всё же найдётся добрая часть воинов, которые будут защищать её честь, веря в свою правоту, пока не услышат все обстоятельства дела из уст самой сбежавшей с пленником ирокезки, и если её вина подтвердится, они созовут совет. Читатель верно будет недоумевать, от чего вождь такого племени как ирокезы проявил такую снисходительность и поделился сведениями со своим врагом, что при обнародовании неизбежно сулило ему также стать предателем. Хоть и вождь действительно не был стар, его сердце тяжело болело, и он не мог дышать так легко как раньше. Его переполняли горькие и мучительные чувства потери, и он был близок к отходу в мир духов, как казалось его разуму, затуманенному печалью и скорбью. Он был подавлен и угнетён потерей дочери, но в тоже время храбрость и предприимчивость гурона располагали его внимание, и он не стал игнорировать послание, переданное проворным могиканином. Науэлю оставалось ждать ответа от минга, чтобы быть точно уверенным в успехе своего плана, и он дождался его, когда белые отправили могикан со своим предложением к ирокезам, вертлявый могиканский юноша уже прибыл обратно с ответом от Змеи, который Науэля нисколько не разочаровал, а только поставил прекрасный восклицательный знак в предложении о его плане. Разговор Мимитех и Науэля продолжался ещё несколько минут, хоть и между фразами общающихся были довольно долгие промежутки молчания. Они совсем не смотрели друг на друга, но как только Ягуар сообщил девушке, что её племя знает о её поступке всё, каким он был, девушка взглядом, полным безнадёжной отчаянности посмотрела на Науэля, и столкнувшись взглядами заметила на его лице тень торжественной ухмылки.

– Они узнали от тебя, гурон, я это вижу. Но так и лучше, да, так лучше. Ты избавил меня от страдания, которое мне причинило бы неизбежное признание в своей вине. – Ягуар милосерден, он помог тайне ирокезки обнаружится, она не будет страдать от попыток оправдания.

– Я бы не стала оправдываться, гурон, в том, что совершила проступок против своего племени. Я бы не стала защищать себя от заслуженной казни, так делают только бледнолицые.