Бремя чести

Во время путешествия он останавливался на постоялых дворах, а когда он остановился всего в нескольких милях от Парижа, лошадей из его повозки чуть не украли. Преступника искали почти час, но, к облегчению Алена, настигли, и лошадей вернули.

В Париж он прибыл глубокой ночью, хотя рассчитывал прибыть рано утром, чтобы нигде не останавливаться на ночлег, но плохая грязная дорога и проволочка с лошадьми сделали своё дело.

Ему некуда было идти и он остался дожидаться утра в повозке, обернувшись одеялом. На рассвете он подъехал к зданию, где располагался государственный суд.

Его не хотели даже пропускать во внутрь здания, но Ален учинил такой скандал, что его было лучше пропустить. Ален не раз выкрикивал свою фамилию, будто она была золотым ключом для входа в любые двери.

Добившись встречи с верховным судьёй, Ален изложил ему свою проблему и преподнёс щедрое вознаграждение за помощь.

В принципе, дело это не заслуживало смертной казни – после смерти Людовика XIV вся Франция начала жить более весёлой и развязной жизнью, и открытие публичного дома очень редко приводило к казни, только если в эти дела не вмешивалось духовенство, которое всё же подчинялось регенту при малолетнем короле.

Это дело было для Алена делом совести, делом справедливости – он твёрдо обещал расправиться с бесчинствами и обещание это нарушить уже не мог. Каждый раз, когда он задумывался, а не слишком ли жестоко так поступить со своими друзьями, пусть и бывшими, он вспоминал бледное лицо его дорогой подруги Мадлен, и приходил в бешенство. Он никогда не умел обуздывать свою ярость, а в этот раз ей просто не было предела.

За щедрую плату верховный судья пообещал, что сегодня же пошлют решение суда марсельской жандармерии, которая должна будет доставить подозреваемых в Париж. Пока их будут везти, в суде быстренько состряпают дело и вынесут приговор о смертной казни.

Кто бы что ни говорил, а деньги имеют огромную власть. Если у тебя достаточно денег, ты можешь выбрать казнь твоего друга – повешение, лишение головы, четвертование.

Так как все виновные относились к знати, их было предложено казнить через отсечение головы, на что Ален охотно согласился.

Заручившись поддержкой верховного судьи, а также лично познакомившись с палачом, который будет приводить смертную казнь в исполнение, и наделив его скромными дарами в размере пятисот тысяч ливров, он со спокойной душой отправился обратно в Марсель.

По дороге домой он остановился на самом ближайшем к Марселю постоялом дворе, и провёл там целые сутки, так как у владельца двора была припрятана отличная выпивка.

Прогуливаясь по тропинке вокруг конюшен, когда кучер запрягал экипаж, его вниманию предстала картина, изумившая, поразившая и обрадовавшая его до глубины души.

Прямиком из Марселя ехала какая-то крестьянская грузовая телега, в начале и конце которой сидело по жандарму, а в середине – четверо бедняг, имена которых были изложены в письме месье Планюлю – верховному судье Парижа. Рено де Акшерон, Гуаринот де Дюбойс, Годелив Джоанн де Атталь и Лорентин де Бутайон – все четверо – приговорённые к смертной казни преступники.

Они сидели, понурив головы, а девушка – уткнувшись лицом в плечо своего лучшего друга, а по совместительству и любовника на протяжении последних лет, Лорентина, не могла сдержать слёз, и её стенания были слышны даже не смотря на грохот старой повозки.

Алена нисколько не растрогала эта картина, ничуть не коснулись его души и стенания развратницы, что обманным путём затащила его дорогую Мадлен, с которой он общался раз в месяц, в распутные дела, заставив принять в них непосредственное участие против воли.

Мимо него проезжали люди, которых он отправил на казнь, исполнение которой противоречило всем законам, хотя бы потому, что сам Ален преступил закон, подкупив судью, но молодого человека это не волновало.

«Теперь, Мадлен, спи спокойно» – думал он, глядя в небеса. Он был невообразимо горд собой. Ещё бы – он, приложив минимум усилий, добился отмщения за его дорогую Мадлен. «Месье Шавре будет очень доволен. Да и кому как не мне предстояло добиться таковой справедливости – никто другой на это не пошёл бы. Никто бы не смог отомстить за гибель ни в чём не повинной прекрасной юной души, но я не кто-то, я – Ален Жоффруа Д’Амбруазе!» – такую речь он воспроизвёл в своих мыслях, когда следил за уходящей вдаль повозкой.

Его дорогая Мадлен…Девушка, которая приходила к нему почти каждый день, и каждый раз не заставала его дома. В редких случаях, когда у месье Шавре был намечен бал или какая-нибудь светская встреча, где Д’Амбруазе непременно должны были присутствовать, Мадлен могла поговорить с Аленом, правда в такие дни они разговаривали очень много и обо всём на свете – от сюртука месье Леграна, до состояния акций на внутреннем государственном рынке.

Девчушка искренне любила молодого человека, которому это было совершенно не интересно.

Но то, что в тот вечер Годелив заманила её к себе в дом, который стал борделем, именно тем, что сказала, что Ален тоже будет там, самому Алену было неизвестно.

Если бы он был внимательнее, если бы он был чувственнее и добрее к людям, если бы он замечал кого-то кроме себя…Если бы он, а не кто-то другой.

Но ему в голову никогда и не приходила такая мысль – действительно, как человек может подумать, что в него влюблены, если сам он любить не способен.

Глава 9

Гордость – это скользкая покатость, внизу которой ожидает нас высокомерие и тщеславие.

А. Декурсель

Когда человек обманывает сам себя, этим он не обманывает других, а когда человек обманывает других – он невольно обманывает сам себя.

Ален не мог дождаться, когда прибудет в Марсель, что бы увидеть незнакомку и поделиться с ней своей радостью победы. Он был уверен, что она будет восхищена им, горда за него, и обязательно согласиться видеться с ним чаще, и, при всём остальном, иметь с ним открытые отношения.

Каждую минуту он спрашивал кучера, долго ли до Марселя – так страстно он желал явиться в родной город, который, он точно знал, уже взбудоражился после последний событий. Когда кучер объявил, что они въехали в город, Ален приказал ехать к лавке Бенуа.

Выскочив из экипажа он понёсся в лавку и бесцеремонно широко распахнул дверь, но девушки, что продавала булочки здесь несколько дней назад, не оказалось. Ошарашенный, он метнулся обратно в карету и приказал везти его в порт. В порту было слишком многолюдно, и карета не могла проехать – пришлось остановиться. Ален бежал по набережной, расталкивая людей одного за другим. Он помнил ту лестницу, под которой жила девушка, и нашёл дверь в её дом, но, постучавшись, понял, что никого нет. Ему никто не открыл, но он решил подождать девушку здесь.

Район города был грязный, иногда из подворотни вылезали уродцы, вроде того, что пристал к Алену, пока он ждал девушку. Сгорбившийся, без одной руки, горбатый старик требовал от богатого господина хотя бы ливр. Его трясущаяся рука тянулась к карманам Алена, хватала его за рукава безупречного кафтана. Ален одёргивался, как мог, смахивал невидимую грязь с мест, которых касалась рука юродивого. Из-под обвисших бровей мужика мелькали чёрные глазки, наполовину затянутые пеленой. Старик внезапно приблизился и стал вглядываться в глаза Алена своим уродливым глазом. Он был слишком близко, это была его ошибка – Ален не стерпел этого, гнусного вонючего бродягу. Он швырнул его, приложив все свои силы, а они у него были не маленькие. Старик отлетел на мостовую и больше не вставал. Кровь полилась тонким густым ручейком, просачиваясь между камнями, словно блуждала в лабиринте, из которого знала выход.

Ален поспешно отправился в сторону дома – благо в этот раз он примерно представлял куда ему идти. В прошлый раз он шёл, когда на улице было ещё темно, и он не видел уродливых, по его мнению, человеческих лиц, которые, как крысы, ползали по грязной мостовой. Он шёл и озирался, а то из одного угла, то из другого, на него выглядывали страшные лица. Женщины без волос, мужчины без глаз, дети без ног или рук. Немые, слепые, глухонемые – все были здесь, и все чего-то хотели от Алена, но он не знал чего.

Стало невыносимо дышать – всюду были помойки, грязные люди, не умевшие убирать за собой, прислонившись к стенам сидели люди с гниющими конечностями, которые были отрублены топором правосудия или отъедены голодными собаками или крысами. Он достал шёлковый надушенный платочек, в уголке которого были вышиты буквы «М.Ш.» Только сейчас Ален обратил на них внимание – это был платочек от Мадлен, она подарила его в последний вечер, когда они встречались в доме Шавре. Тогда он был в этом же кафтане. Удивительно – девушка подарила ему такой многоговорящий подарок, а он положил его в карман сюртука и нашёл только через месяц. Ах, если бы это был платочек незнакомки, он бы повязал его на запястье, чтобы никогда не расставаться с ним.

Ален ещё не много прошёл по этой улице, кишащей обезображенными людьми, и свернул в первый же попавшийся проулок. Как он был счастлив, когда вышел на чистую, свободную от грязи и уродства улицу. На этой улице почти никого не было, кроме нескольких прохожих и мальчика, раздававшего газеты. Ален взял свежую «La Gazette» [4 - «La Gazette» – официальная французская газета, первый номер которой был выпущен 30 мая 1631 года.]и сначала удивлённо улыбнулся, а потом нахмурил брови и, смяв газету, бросил её в лицо мальчишке, который эту газету ему продал. На первой же странице была новость, всколыхнувшая Марсель. «Мадемуазель де Атталь – плохая актриса или хорошая любовница? Публичный дом в самом богатом районе Марселя. Ален Жоффруа Д’Амбруазе – «герой», открывший тайну своих друзей и отправивший их на эшафот.»

«Что за нелепости? Добраться бы мне до этого дурака, который написал это. И что значат эти кавычки? Не думают ли они, что я самозванец? Трусы! Завистники! Сами бы никогда не решились на такое. Ничего, скоро появится новая новость. «Патрик Ренодю, последний редактор знаменитой французской газеты, найден застреленным в своём доме.» Вот это новость будет! Вот об этом интересно будет почитать. Хотя, будет слишком резонансное дело, и оно затмит дело обо мне. Достаточно просто его отставки, да» – размышлял Ален и не заметил, как вышел на улицу, где стоял его дом.

В прихожей его встретила мать. Она накинулась на него с расспросами о том, как он добрался, не было ли происшествий, не замёрз ли он, и не голоден ли.

– Матушка, вы видели газеты? Я добился своего! Они были виновны и получили по заслугам. Вы можете гордиться своим сыном – он единственный, кто не побоялся открыть людям правду.

– Дорогой Ален, я опечалена тем, что в этом деле ты занимаешь главенствующее место. Тебе не кажется, что это слишком жестоко по отношению к твоим друзьям? Вспомни, с ними ты провёл больше времени, чем с родителями. Они заслуживают наказания, но не заслуживают смерти. Может ещё не поздно всё отменить?

– Мама! Даже если бы было не поздно, я бы ни за что этого не сделал! Да, я провёл с ними большую часть своей жизни, но не потому, что они были мне интересны, или я нуждался в них, а потому, что мой отец вечно занят банковскими делами, а мать – сплетнями со старухами, вроде мадам Попьюи, которая уже лет двадцать не выходит из своего особняка и жизни толком никогда не видела и не видит. Я сделал то, что сделал бы на моём месте любой порядочный мужчина – защитил честь своего почившего друга.

– Они поступили не хорошо, Ален, но и ты сам сделал очень плохую вещь. Я говорю это как мать, ведь у них у всех остались безутешные родители. А Люси, мать Годелив, как она будет жить теперь, как ты будешь смотреть ей в глаза?

– А как она могла бы смотреть в глаза месье Шавре?

– Не оправдывайся за счёт имени несчастного Месье Шавре. Не будь так высокомерен – твой поступок плохой, он не делает тебя героем.

– Не воспитывай меня. Ты не делала этого двадцать шесть лет – не стоит и начинать.

Ален поднялся к себе и приказал приготовить ванную. Он так был горд собой, так был рад, но его радость постоянно омрачали – то гнусный старик, то юродивые на улице, то газетчик, а теперь ещё и мать, которая, к слову сказать, действительно не занималась воспитанием Алена, оставив его на няньку, и проводила время в обществе вдов и разведёнок, так как, из-за постоянного отсутствия мужа дома, чувствовала себя именно такой.

И только мысли о незнакомке вытеснили другие мысли из головы Алена Жоффруа. Он был опечален, что не встретил её сегодня ни в лавке, ни дома, но твёрдо решил, что, отлежавшись в мягкой, тёплой и уютной постели, непременно снова придёт в пекарню Бенуа. Сегодня он не хотел ничего, кроме как упасть на кровать и забыться сном.

После принятой ванны он так и сделал, и уснул довольно быстро, хоть и тело беспокоило его, слегка содрогаясь после непривычной тряски в экипаже на протяжении нескольких недель.

Вдруг он вскочил, проснувшись ото сна, который не так напугал его, как расстроил. Ему приснилось, будто он пришёл в лавку к незнакомке, но её там по прежнему не было. Он побежал к ней домой, как это было и наяву, но, в отличие от яви, он застал её именно там, в обществе развратников и развратниц, занимавшихся богохульством, бесчеловечной вакханалией, и игравших какую-то безумную мистерию[5 - Мистерия – один из жанров европейского средневекового театра, связанный с религией. Запрещена во Франции 17 ноября 1548 года приказом парижского парламента.].

«Слава Богу, что я знаю, что эта девушка никогда не будет причастна к такому, иначе мне пришлось бы и её сдать жандармерии. Ну а мистерии уже запретили» – подумал он, и слегка даже улыбнулся. «Завтра я обязательно найду её, и если её не будет в лавке – останусь ночевать у двери. Так я уж точно встречусь с ней» – расписал он планы на будущий день. Выпив вина, выкурив трубку, он снова завалился спать.

Глава 10

Нет большего бесстыдства, чем выдавать за правду утверждение, ложность которого заведомо известна.