Голоса возрожденных

Она укоризненно поглядывала на ри?хта Са?йленского, будто ожидая объяснений. Между тем ее заботливые пальцы натягивали на руки мужа перчатки, как на священное существо.

Га?рпин не ответил ей, более того, его пренебрежение опалило их обоих. Он повернулся к ним спиной и почел оборвать эту беседу.

– Возмутительно! – окликнул его Ми?рдо, но реакции ждать не стал.

Собрав свою общину воедино, он приказал окружить призывный рог и, конечно же, протрубить изо всех сил. Чего только стоили взгляды пышнотелых кухарок, что сжимали в своих руках деревянные половники.

– Протрубить, о-о-о, – кучковались кухарки. – В такие игры мы еще не играли.

Порси?за повела за собой женщин туда, где высилась третья смотровая вышка. Рог находился в руках королевского трубадура, восседающего прямо под ее крышей.

– Мы подымимся наверх, – сказала она, – и заставим увальня в зеленых штанишках подчиниться нашей воле.

Ми?рдо, окружив вышку добытчиками, кузнецами, ныряльщиками, горняками, решил стать стеной от Га?рпиновских псов, пока его женщина брала штурмом прибрежную крепость.

– Стоим и не шелохнемся, – твердил он. – Что бы там ни было.

– Так мы что, устраиваем бунт? – спросил кто-то из его окружения.

– Мы свергаем тупоголовость, – ответил Ми?рдо.

Не прошло и минуты, как упитанные пампушки зашагали по лестнице, ведущей наверх. Казалось, что от их шагов «крепость» не только покорится, но и обрушится в пучину вод. Порси?за, расплываясь в улыбке, шла впереди и уже наблюдала лицо трубадура, озадаченное происходящим.

Этот шум не мог не заметить ри?хт Са?йленский. Таких вольнодумцев он всегда желал истреблять.

– Соседние общины почти разошлись, – сказал он. – А они бунтуют.

Окликнув свой отряд, он повелел сию же секунду разогнать взбунтовавшихся. Ну а для Ми?рдо у него был особый разговор, и не здесь, а в зале Кирвендэ?ла, где совет пренепременно бы решил его участь. Приспешники Га?рпина устремились к смотровой вышке, расталкивая на своем пути остатки кэру?нской толпы. Песок под их ногами заскрипел, но воля была тверда как никогда.

– Спрятать копья! – возгласил один из них. – Они не опасны!

– Не опасны, – возмутился кузнец в Ми?рдовских рядах. – Я самолично ковал вам мечи.

Стражники нахлынули на протестующих волной, но горняки оказались крепкими бугаями. Удар, еще один, и вот уже зубы копьеносцев сплевываются на песок. Натиск, попытки пробиться в ряды, но от хватки кузнеца ломаются кости.

На вышке блеет, словно вьючное животное, трубадур. Он в руках кухарок вспомнил, какими ненавистными бывают женщины. Буквально полчаса назад юные девушки исполняли песнь, а теперь явился другой женский состав и, похоже, не для того, чтобы петь.

– Труби в рог! – приказала ему Порси?за. – Призывай моргу?лов назад!

– Матушки, да как же! – щебетал трубадур.

– Как, как, – усмехнулась Порси?за. – Ртом! А не то вставлю тебе его!

От этих угроз юнец, штаны которого превратились в лоскуты, не выдержал и сиганул с вышки. Хвала шестипалому Богу, он не разбился. Глаза кухарок округлились в недоумении, что же им делать. Ответом послужил золотистый рог, зажатый в руках их госпожи.

– А ну-ка, Ули?тия, – обратилась она к самой пышнотелой поварихи. – Труби! Ради са?лкских сынов, труби!

Повариха, надув щеки, припала к призывному рогу и изо всех сил протрубила.

Зов распугал всех сибулов, зарывшихся в кусты. Даже ракута?ры, стоящие в отдалении, дрогнули.

Га?рпин, махнув рукой, подытожил натиск своих воинов.

– Как волны о скалы. Треклятый глупец.

Баржа, порядком отдалившаяся от берега, покинула бухту Тартамэ?, но, проплыв по инерции еще немного, остановилась. Моргу?лы откликнулись. Это позволило «Депоннэ?е» поравняться с ней, взять ее на абордаж и наконец-таки известить кэру?нский народ о том, что обмена не будет. Сначала страдальцы не верили словам благородного Кибу?ту, сошедшего на палубу. Но он рассказал им о том, что зи?рданец лгал их королеве и не ведает, где корона. Больше всего этой новости обрадовались ученики Кэра-ба?та, заликовавшие сотней голосов.

Га?рпин вслушивался в эти крики и не понимал, что происходит. Его псы окончательно оставили сопротивление Ми?рдо в покое. Похоже, судьба преподнесла в королевские руки особенный сюрприз.

Глава 5

Разговор

Блики закатного солнца, медью павшие на кожу Мари, согревали продрогшее тело, но им было не по силам согреть отстраненную душу. Поникнув в безысходности, она смотрелась как фарфоровая кукла, непричесанная и опустошенно-бледная. На малом балконе, открытом городской суете, теснота спутницей подпирала со всех сторон. По левую сторону громоздился подростковый двухколесный велосипед с обшарпанной красной рамой и кисточками на руле, по правую – десяток горшков, озелененных фиговыми деревцами и фикусами, увы, увядающими от жажды. Похоже, Малькольм, бывая в своей квартире, забывал про них: неудивительно, его жизнь трещала по швам, как плюшевая игрушка в руках сыновей, тянувших ее за лапы каждый в свою сторону. Глубокий вдох, а затем протяжный выдох, и на искусанных губах будто томится теплом надежда, но когда ты пытаешься ухватиться за ее хвост, она растворяется как несуществующий призрак.

Беспокойным глазам открывалась гудящая голосами улица, где люди занимались чем не попадя. Разодетый пижон выгуливал своих собак, нарциссом красуясь в отражении витрин, взрослая полная женщина с газетой в руках разговаривала сама с собой, то и дело подмечая наблюдающий взгляд Мари, за ней промелькнули дети, раскидывая свой смех, подобно крошкам для голубей. Этот смех, внезапно павший в уши, чуть обогрел душу, но так же стремительно покинул давящую пустоту. Машина, еще одна, пронеслись по узкой дорожной полосе, третья остановилась на красный свет, и в ее окнах промелькнула семейная ссора. Все это казалось таким театральным, что Мари не верилось в реальность окружающего мира. В наблюдениях мысли сбивались, но как бы она ни мечтала уйти дальше от смердящей беды, все было без толку. Именно тогда голову посетила самая верная мысль за столько утомительных дней: «Беда тревожит как заноза, но только глубже и больней».

Рука судорожно нащупала в кармане вязаной кофты пачку сигарет и кремневую зажигалку. Возникшая внезапно навязчивая мысль заныла скулящей псиной: «Если я подожгу себя, успеет ли кто-нибудь меня потушить?»

Как пролетевшая рядом птица, мысль покинула голову, и вновь явилась пустота.

Мари подумала, как ей повезло, тайком от Беатрис, протащить на свежий воздух этот маленький клад. Хотя черт со всеми, кто теперь мог что-то запретить.

Подожженная сигарета в трясущейся руке тлела огоньком все той же надежды ослабить тревогу, но навряд ли могла усмирить подступившую ярость взбудораженного сердца. Дым проникал внутрь, словно чей-то бестелесный дух, и, сталкиваясь с болью, поспешно покидал легкие. За стеклянной дверью, ведущей в гостиную, разгорались нешуточные страсти. Два стула посреди комнаты, связанные между собой, никогда еще не были опорой двум пройдохам, павшим под гнетом суровых женщин. Похитители молчали, свора крикливых теток пыталась их разорвать, но мужские руки преградой пресекали задуманное. Кто мог подумать, что Кэтлин бывает такой яростной. Она, прикрыв плечи пятнистым манто, кидалась на братьев Стивенсон разъяренным леопардом, затем уходила прочь из зала в ванную комнату, где, сидя на полу, обхватив коленки плакала Биби. Алеющие синяки под глазами Коула – дело ее рук. Впрочем, от одного из таких ударов она вывихнула палец и сломала пару ногтей.

«Героический поступок, – подумала Мари. – В любой другой ситуации Кэтлин зазвонила бы во все колокола, призывая докторов, маникюрш и косметологов. А теперь переломила себя».

Фру Олсен вместе с Сарой находились на кухне. Двадцать капель валерианы на стакан воды не прояснили их мысли, но чуть замедлили учащенный пульс. Когда рука Лайзы обхватила стакан, просторы кухни наполнили звуки ее перстней. Пальцы тряслись, а невольные пленники постукивали о стекло. Они смотрели друг на друга глазами-блюдцами, ухая и ахая от напористых фраз капитана Малькольма, доносившихся из душной пытальни.

Мари обернулась и увидела спину матери, подпирающую дверь на балкон. Она будто бы боялась пропустить в этот хаос свое неразумное дитя и не замечала сигаретный огонек за полотном стекла.

– Зачем? Скажи, Гарри, зачем? – злился Малькольм. – Я понимаю, Коул – дрянная голова, но ты?!

Ярл рассекал воздух руками, словно что-то рубил, его искривленные губы обнажали бешеный оскал, а глаза сверлили притихшую плоть.

Гарри молчал, потупив взгляд, да и что он мог ответить, когда вокруг были пострадавшие от их рухнувшего обмана. Герр Олсен восседал на диване около стены, скрестив пальцы под подбородком. Его Клер, его девочка была неизвестно где, и под этой маской беспомощности глазам некуда было деться. Они наливались слезами, не веря, что люди могут быть такими жестокими. Совсем по-другому выглядел Гарольд, уплетающий за обе щеки вишневый пудинг. Посматривая на страдальца по правую руку, он мерзко чавкал, ерзая на неудобных пружинах.

Мари, докурив сигарету, вновь обозрела улицу и подметила, что стало уже совсем темно. Закатное солнце ушло за горизонт, и фарфоровая кожа заледенела. Кое-где зажженные фонари осветили череду деревьев, и теней стало намного больше. Они выросли и в ее мыслях. С каждым словом Ярла проступала новая тень, с каждым молчанием горе-братьев возвращалась нервная дрожь. В пытальню снова вернулась Кэтлин со стаканом холодной воды. Ее взгляд, скользнув по кремовой стене к окну, приметил Мари, и она глубоко вздохнула.

«Чем же был этот вздох? – подумала Беатрис, заприметившая внимание напомаженной особы. – Навряд ли это осуждение. Может быть, сострадание?»

Когда заговорил Коул, внимание женщин мгновенно переключилось.

– Ты, лжешь капитан, – сказал он. – Обманываешь их всех. За ту находку, что мы доставили в Буде, ты получил большие деньги, которыми не захотел делиться.

Если бы Сара не положила свою руку на плечо Малькольму, то на щеке Коула заалел бы еще один синяк.

– Тише, тише, сынок, – сказала она. – Деньги – вот их Бог, жажда наживы не превзошла большую глупость.