– Верь мне

– Р-е-б-е-к-к-а, – твёрдо произносила по буквам, перебирая вешалку за вешалкой, – уродское имя.

– Я бы не стала так себя оскорблять, Ребекка.

– Вы уже оскорбили себя, – повернула голову в сторону служанки. – Раз уж приехали к тётушке, то и жили бы у неё, а не ходили по этому страшному дому, подтирая людям пятки, – замерла, – страшно богатому дому, – на секунду подняла указательный палец вверх и снова принялась пересматривать вещи маленькой Ребекки. – Вкус, конечно, у девчонки отвратный: розовые и голубые тона, блёстки, пришитые бантики.

– Не вы ли любили читать сказки, Ребекка? – улыбнувшись, спросила девушка.

– Мона! – грозно крикнул Симон, вошедший в спальню без стука. – Ребекка, ты разрешала ей войти? – уставился на сестру.

– Ей, – посмотрела на служанку, – да, а вот тебе, – глянула на нервного брата, – нет.

– Извини, – подошёл ближе, – но родители приглашают нас за стол завтракать, а ты возишься со своими нарядами, наша модница, – на словах «наша модница» Элизе хотелось выплюнуть всю ту воду, что она проглотила сегодняшней ночью в баре. – Что вы здесь делаете?

– Ребекка никак не может вспомнить, почему вся её одежда такого окраса, – ответила служанка.

– Неправда, – девушка слегка ударила Мону по ноге, – я восхищена, но не знаю, как это всё налезет на меня, – вставала, придерживая полотенце на своей фигуре.

– Мы совсем не подумали об этом! – заёрзал Симон, кружа вокруг себя, как собачка. – Тебе же нужна одежда на пару размеров больше, – задумчиво положил указательный палец на губы.

– Ты меня недооцениваешь, – посмеялась Элиза.

– Сею минуту! – он быстро выбежал из спальни.

– Он сошьёт мне новую одежду? – спросила у служанки девушка, готовая провести лишний час на своей новой мягкой кровати.

– Ему не придётся шить, Ребекка.

– О чём вы, Мона? – удивлённо поинтересовалась Элиза, присев на край ложи.

Буквально через минуту светловолосый парень прибежал с десятком вешалок таких же костюмов, что и в шкафу, но на пару пар размеров больше. Девушка с открытым ртом наблюдала за тем, как её новый брат выбрасывал к её ногам всё больше новой одежды.

– А обувь? – спросила Элизы у запыхавшегося Симоны.

– Обувь? – нервно прижался к стене парень. – Я думал, что по приезде домой ты начнёшь снова ходить босиком.

– Босиком?

– В детстве ты никогда не носила обувь.

– Точно, – девушка уставилась в одну точку и закивала головой, – не носила и откажусь от этой глупости.

– Отлично! – заметно обрадовался Симон и неуклюже выбежал из детской.

– Ходить босиком? – посмотрела на Мону. – Может, лет двенадцать назад дороги и были чище, но сейчас я явно столкнусь с неудобством.

– Все привыкают – и вы привыкнете, Ребекка, – ответила ей служанка.

«Запах горелого предупреждает болезнь»

Почти всю первую октябрьскую школьную неделю я, будучи уже одиннадцатиклассницей, провела одна в уборной, куда обычно сбегались все курящие нашего клуба «непонятых», который мы придумали три года назад на большой перемене у мусорных баков.

– Не «неудачники», не «обузы», не «подсосы», а «непонятые», – говорил Оливер – самый старший и главный из нашей потасовки – перешнуровывая свои столетние кеды.

Когда люди с насмешкой называли меня «принцессой», а другие делали такие движения руками, будто «надевают корону», мне пришлось подружиться с ребятами того столика, куда садиться считается постыдным действием.

– Почему «непонятые»? – спрашивал Николас, чьё нахождение в этой группе мы тогда никак не могли обосновать. – Почему не «не такие как все»? – он был самым младшим из нас и любил задавать никому не нужные вопросы, из-за чего получал по шапке.

– Потому что мы такие, как все, но на ранг выше, – отвечала Стефана, ударяя его в затылок ладонью, – поэтому нас не понимают, – сидя на крышке одного из баков.

– Что скажешь ты? – спросил Оливер, повернувшись ко мне, пока я сидела на земле, опираясь о каменную стену.

– Чем мы будем заниматься?

Я считала своё умение врать суперспособностью, о которой печатают комиксы, лежащие у Арнольда под кроватью в тайне от отца, ведь я могла врать, не краснея, и быть на вершине айсберга, пока чаши весов сами не перевернутся, а я не окунусь под воду. Как– то раз я рассказала об этом Стефании в шестом классе во время рисования, пока сидела без рисунка, ведь «карандаши отобрали ребята постарше и переломали пополам», а та решила, что это будет отличным поводом для мести тем, кто нас не понимает.

– Ты, – Стефана схватила меня за плечи, спрыгнув с мусорного бака, – будешь нашими глазами и ртом, а мы – твоими руками и ногами.

– О чём ты? – испуганно прокричала я.

– Каждый раз, когда будут делать больно нам, мы будем делать больно в ответ.

Такое понятие как «пранк» описывало всю нашу деятельность с восьмого по одиннадцатый класс. Регулярно, раз в год, мы устраивали потасовки на территории школы: в уборной, когда вкинули горящий рулон туалетной бумаги в кабинку вредной двенадцатиклассницы, любящей называть Стефану «оборванкой», на площадке для спортсменов, когда наполнили баскетбольный мяч десятиклассников краской, разлетевшейся на лица и одежду всем тем ребятам, которые сломали детский велосипед Николоса, в столовой, когда подмешали в суп пять пачек слабительного всей школе, пока все распространяли обнажённые фотографии Оливера. И сколько бы страшных дел мы не творили, за всех говорила я – и тогда нам верили. Но что касается меня?

Лист календаря остановился на первом понедельнике октября – на дне, в который мы с заснувшим Арнольдом были пойманы с поличным мамой.

– Я не ожидала такого от вас! – кричала она, придерживая упавшую лестницу, по которой мы спускались вниз. – И теперь я не удивлюсь, что это происходило и не раз!

– Держи лестницу крепче, – недовольно сказала я, наблюдая за тем, как мама агрессивно махает руками.

– Элиза! – привычно для меня рявкнула она.

Спустившись, я отряхнула себя от пыли, а затем – Арнольда, чуть открывающего глаза, и, как ни в чём не бывало, прошлась вдоль второго этажа, схватив за руку брата, зевающего и еле-еле перебирающего ногами по скрипящим балкам.

– Вы не хотите объясниться? – спрашивала недовольно мама, идущая по нашим следам.

– А что объяснять? – ответила вопросом на вопрос я, спускаясь по ступенькам и придерживая чуть падающего Арнольда.

– Элиза! – снова рявкнула она.

После чего мы молча прошлись на кухню, и я, усадив брата на стул у барной стойки, взяла стакан, куда стала наливать воду, а мама, скрестив руки, с недовольным видом стала ждать оправданий нашему прогулу. Открыв аптечку, я достала пачку таблеток и одну из них вкинула в стакан – послышался звонкий звук «ш– ш– ш».

– Посмотри на него, – указала на втыкающего в стакан с открытым ртом Арнольда, – он же не здоров.

– Ты о чём? – у мамы забегали глаза.

– Что? – тихо спросил мой брат, как вдруг я подошла к нему сзади и стала держать за плечи.

– Он еле-еле держится, – сказала я, пустив слезу. – Пока ты ошиваешься днями на работе, не замечаешь, как твоему сыну тяжело, – Арнольд резко проснулся, подумав, что я расскажу матери его секрет.