– Верь мне

Моментами мне казалось, что его мама за нами следит, поэтому некоторые фразы я произносила тихо, пока Вильгельм чуть ли не кричал те самые слова, которые говорить, в общем и целом, вслух не стоит. Видимо, он наконец почувствовал себя взрослым, получив хоть что-то новое – выросший мальчишечий голос.

– Элиза, – постучав в дверь три раза, прервала наш диалог мама Вильгельма, – уже восемь, – произносила своим утомлённым голосом.

Крупная стрелка на часах, указывающая на те самые «восемь» означала то, что мне пора домой, ведь у Вильгельма начинается своя программа: массаж ног, затем приём лекарств и укладывание в койку. Тогда я совсем потеряла счёт времени, отчего испугалась выше положенного внезапного стука в комнату.

– Из-за родителей порой я, наоборот, хочу исчезнуть, – тихо и в шутку прошептал мне Вильгельм. – До встречи, – произнёс так же он и положил свою руку на мою, из-за чего я в очередной раз вздрогнула и быстро отняла её у него вставая.

Мигом выбежав из комнаты под предлогом того, что спешу, и спустившись по лестнице его дома, я, немного конфуженная знаком внимания от своего друга, наконец снова увидела папу Вильгельма, совсем не похожего на моего: никакой лишней заморочки по поводу костюма, никакого гладко выбритого подбородка и шлейфа от рюмки коньяка – обычный трудяга, видимо, работающий по семь дней в неделю и искренне любящий свою семью.

– Алиса? – улыбаясь, обратился он ко мне.

– Элиза, – ответила ему мама Вильгельма, проходя мимо и прокручивая указательный палец у виска, – сотню раз тебе, балбесу, говорила.

– Элиза! – не обратив внимание на свою жену, радостно вскрикнул он. – Какое прекрасное имя!

– Элизе пора, – сказала я, ухватившись за куртку у входа.

– Вы видели весь наш дом?

– Нет, – мне показалось это смешным, – за все четыре года я видела только комнату Вильгельма.

– Ты шутишь? – уставился своими карие глазами, пока я кивала влево-вправо головой. – Пока моя жена, – глянул на часы, – массирует ноги моему сыну грех не показать тебе нашу гостиную!

«Уставший и доброжелательный» – только так можно было назвать папу Вильгельма, ничуть не серьёзного, а скорее, наоборот, смешного и рассеянного. Мы прошли в длинную комнату, напоминающую кладезь сувениров со всего мира и книг, видимо, читающихся матерью моей друга.

– Вы не смотрите телевизор? – удивилась я его отсутствию в комнате.

– Был у нас один, – почёсывал свой затылок, – но они долго у нас не живут, – посмеялся, указав указательным пальцем наверх.

– Сломался? – открыв рот, спросила я.

– Он у Вилли наверху! – придерживал меня за спину, проводя дальше. – Хотя он тоже не любитель смотреть говорящий ящик, – указывал на награды, весящие на стенах дома. – Он чемпион, – я уверена, что он «перечитывал» эту пару листовок в виде грамот каждый раз, когда проходил мимо, чтобы взять книгу в конце комнаты.

– Вы путешествуете? – спросила я.

– Работаю, – достал фигурку в виде Эйфелевой башни с флагом Франции, крутя вокруг, – по всему свету.

– Разве это не есть «путешествие»?

– Путешествуют, когда наблюдают, а я прохожу мимо всего и всех, – поставил обратно, – но зато каждый раз привожу по сувениру!

– А эта? – указала пальцем на цветной маяк. – Откуда?

– Эта, – растерянно стал рассказывать мужчина, – оттуда, куда Вильгельм вряд ли приплывёт, но мечтает.

– И где это? – взяла в руки.

– Он тебе не рассказывал?

– Не-а, – внимательно рассматривала фигурку.

– Эх, забирай! – активно махнул рукой по воздуху, а затем с улыбкой сжал мою руку, в которой находился тот самый маячок.

– Вы столько читаете, – удивлённо поглядывала я на книги, разбросанные по всей гостиной.

– А я похож на читающего? – он отошёл на пару шагов от меня и положил обе руки на туловище.

– Честно говоря, не очень, – смущённо ответила я и спрятала сувенир в карман.

– Конечно, – зевнул, – ведь я археолог, а вот жена учительница начальных классов, – мы проходили всё ближе к полкам с книгами.

– Начальных? – я чуть не подавилась слюной.

– Зануда ведь, – усмехнулся папа Вильгельма, – детей жалко.

– Это точно, – звонко сказала я, улыбаясь от смущения.

– А вот это, – указывал на фотографии в рамках, стоящие на каждой из полок с книгами, – маленький Вилли, – водил по картинке туда-сюда, – я и его бабушка по маминой линии, – плавно перешёл на следующую, – снова он, но маленький и с его мамой.

– Почему ни одной с ним малышом и вами? – невзначай спросила я, как вдруг сразу же пожалела, ведь мужчина переменился в лице.

– Я думал, ты знаешь, – сказал он и добавил: – Видимо, Вилли не любит говорить обо мне.

– Любит, – соврала я, отчего мужчина улыбнулся, – но он не рассказывает ничего настолько, видимо, личного.

Как мне показалось, подобные мелочи в виде мелкой лжи могут выводить людей на эмоции: исправить неудачный день или, наоборот, сделать его куда более ужасным.

– Вилли не мой сын, к сожалению.

– Отец бросил его?

– Не совсем, – стал рассказывать мужчина, – он ушёл из семьи, когда Вилли стал сильно болеть и понадобились деньги на лекарства.

– Он молча ушёл?

– Да, – вздохнул, – но Вилли не знает об этом и до сих пор думает, что мама бросила его отца, из-за чего тот больше не приходит к нему, но ведь, если бы хотел, пришёл бы. Так?

– И винит вас, – мой взгляд укатился куда-то на пол, пока мозг собирает все кусочки информации в полноценный паззл.

– Что бы он не думал, я хочу, чтобы он относился ко мне, как к папе, – положил свою руку мне на плечо, – но мы остановились на том, что он холодно называет меня «отцом» или зовёт по имени, когда что-то его злит.

Никогда не понимала, как можно любить человека, который тебя бросил, и ненавидеть того, кто пришёл его заменить. Я с глубокой жалостью смотрела в эти потерянные глаза папы Вильгельма и вспоминала себя маленькую, яро бегающую за играющим чувствами отцом и ждущую от него банального прихода к кафе-мороженому раз в месяц, но с той встречи у нас дома, когда мама со всей накопившейся ненавистью ударила его по лицу, мы больше не разговаривали, а лишь встречались порой взглядами на общих семейных праздниках.

Тогда вне зависимости от погоды, я была готова встретиться с ним снова на парковке около кафе-мороженого, чтобы считать машины, но он забыл про эту традицию или не хотел вспоминать. Мне почему-то хотелось верить человеку, с котором мы делили всё, начиная любимой женщиной и заканчивая родинкой на шее. Но что-то внутри меня кричало о том, что он так же, как и я, умеет обманывать, не замечая, что напротив него сидит его родной человек, ожидающий правды.

Но я врала, думая, что даю людям того, чего им не хватает, заполняя пустоту в моём или их сердце, а мой отец лгал, чтобы лгать – это была «плохая ложь ради плохой лжи».

– Мои родители в разводе, – сказала я, желая разделить несправедливость, – но мама любит его, а я, кажется, ненавижу.