Тридцать восемь сантиметров

-Ты прозрел, Макс! – он отпустил меня, я закрыл глаза руками, чтобы никого не видеть. Моя престарелая курочка, просидевшая все события с удивленным видом, отчего ее рот напоминал сморщенную кошачью задницу, наконец, подобрала вставную челюсть и накинула халатик.

– Ваше поведение непозволительно! – повторил щуплый дятел из двери. Я отодвинул пальцы в сторону и глянул на него из своего убежища. Врач смотрел на меня как сатана, у которого тиснули кошелек в трамвае. Возможно, сам имел виды на бабулю? А тут я, молодой и прыткий перебежал дорогу? Это было высшее наслаждение разглядывать его. Высшее. Чуть меньшее, чем любовь. Посмотрев на меня, он смутился:

-Вы действительно видите?– я промолчал, опасаясь, что все это может быть сном.

-Что в этой бутылке? – тоном пониже спросил он, обращаясь к Мобе.

-Моча яка, доктор. Вареная, – вежливо уточнил тот, – хорошо помогает от глаз…

-Моча яка? – недоуменно повторил старикан, сегодня он разговаривал одними вопросами.

Лина захихикала, а потом взорвалась чудесным, сводящим мужчин с ума смехом. Довольный Мастодонт вторил ей, я хлопнул его по массивному плечу и тоже засмеялся. Легкие саднили, но я не мог остановиться. Это было выше меня. Слезы текли из глаз. Из моих глаз, которыми можно было видеть. Я закашлялся, но продолжил.

-Пина-колада для дамы, гарсон!– крикнул я сквозь смех.– Пина –колада!

– Я бы с удовольствием выпила водочки, – ответила микроскопическая дохлятинка, и я потянулся и нашел губами ее губы. По-настоящему.

Правило трех кондомов

Шаг. Еще шаг. Я заново учился ходить, и это было так же, как учиться ходить по свежевыпавшему глубокому снегу. Как ребенку, делающему первые шаги. Сложно снова привыкнуть видеть, особенно если до этого была полная тьма. Предметы ускользали, меняли контуры. Разглядывая их, я поражался массе деталей, которых не замечал раньше. Выгоревшему от солнца углу покрывала, темным пятнам на полу, пыли в углах веранды, в которой отпечатались кошачьи лапы. Осам, залитым глянцевым лаком, что сновали на подоконнике, где я специально оставлял кусочки фруктов. Они судорожно били усиками, перебирали лапками, на которых виднелись крохотные колючки. Красивые и опасные создания. В этом новом мире, они нравились мне больше всего.

Три дня после выписки я неуклюже передвигался по дому. Из постели в кресло под навесом веранды. Там я проводил много времени, разглядывая небо и зелень, иногда вставал и бродил по маленькому садику миссис Лиланд. Бугенвилии неслышно качались под небольшим ветерком и совсем не пахли. Яркие мертвецы. Я срывал осыпавшиеся лепестки и подносил к глазам. Близко- близко. Пока темные, венозные прожилки не расплывались в багровую темень. Единственным моим делом было то, что я потратил двадцать монет на букет Лине. Двадцать монет на большую охапку роз, выражение полной и безоговорочной любви.

Хотя нет. На четвертый день случилось, еще одно незаконченное дело. Толстый приволок телефон того тощего парня, что чуть не отправил меня на тот свет. Как я и подозревал, звонок, установленный на входящие вызовы, был иным. Что-то громкое, вопли с металлическим лязгом гитар, на фоне которых умирали барабаны. Все, что позволяло недоумку чувствовать себя крутым. Короче, полное дерьмо, на мой вкус. Значит, звонили второму, тому, кто проделал этому кретину дыру в голове.

Пина колада для дамы, гарсон!

Мы рассмотрели тело в морге: глаза, погрузившиеся в череп, бледное лицо и безмерное удивление на небритом лице. Будто он увидел Дьявола. Хотя, вероятно, так оно и было. Хирургический сине-фиолетовый шов до гортани, темный кетгут и неопрятная дыра во лбу с черными точками пороха вокруг. Затылок отсутствовал. «Питон» калибра ноль триста пятьдесят семь магнум творит с человеком невообразимое. Какая там у него начальная скорость пули? Вспоминать я не стал, просто прикрыл изуродованное лицо неудачника простыней, меня мутило.

– Не самое приятное зрелище, да, чувак? – спокойно прогудел Его величество. Мы курили на лавочке в больничном саду. Над нами шумели пальмы, в листве чирикали птицы. Солнце пятнами лежало на земле, было тепло, в отличие от влажного холода морга. Я кивнул.

– Кто был второй? Я же слышал, как ему звонили. Знаешь, такая мелодия…

– Мы не знаем, кто первый, Макс, – отозвался он и заложил темную ногу, на ступне которой болтался шлепанец, на другую. Устроившись удобнее, он сообщил. – Соммерс носится как ужаленный, но толку совсем чуть, как у младенчика в подгузнике. В легавке сейчас сплошной муравейник, они уже перевыполнили годовой план по жмурам и, мне кажется, это еще не все. Им за это грозит премия в срабоскопы от Метрополии. За этим не заржавеет, уж поверь мне. Мадам директор, кстати, настаивает, чтобы мы отдали дело им.

«И мне кажется это еще не все».– я рассматривал свои пальцы в фиолетовой паутине швов. Мастодонт хохотнул, и поднял огромную лапищу, сделав вид, будто стряхивает жука с плеча. Сигарный пепел беззаботно сыпался на грязную майку, обтягивающую железобетонный живот, Толстяк продолжил.

– Это все начинает попахивать, а наша жаба не любит запахов. Я пока размышляю на счет того, стоит ли огорчать графиню, просекаешь?

Старший инспектор глубокомысленно затянулся. Стоит ли огорчать мадам графиню? Сигара потрескивала и плевалась дымом. Мимо, по больничным дорожкам отсыпанным мелким розоватым щебнем бродили те самые – удачливые постояльцы госпиталя, у которых хватало сил выбраться из палат, до обеда еще оставалось время. До обеда. До того времени, как какому-нибудь счастливцу в койку не впорхнет Лина с умопомрачительным голосом и бархатными губами. С вареной курицей и бананом наперевес. Лучшее лекарство от всех болезней.

Я рассматривал свою тлеющую сигарету, серый столбик заворачивающегося пепла, тонкую огненную полоску и белесую сгоревшую бумагу. Золотые буквы и оранжевый фильтр в желтую точку. Видеть было высшим наслаждением. Мы не знаем, кто первый. Кто был этот первый с дырой во лбу?

-Я ведь не сказал Соммерсу про звонок, Моба. Мы можем определить…

-Чья очередь нырять в фиркадельки? –Его величество беззаботно прервал меня. – Чувак, пока ты здесь отдыхал, умники изобрели одну штуку. Ты про нее пока не знаешь нифига. Называется – здравый смысл, сечешь?

После того как все более менее наладилось, Мастодонта отпустило. И отеческая забота уступила место обычному настроению и интересам.

– Никаких зацепок, чувак, – продолжил старший инспектор, после минутного молчания. – Ни документов, номер его мобильного туфта на умершего полгода назад беднягу. У этого м'дака в карманах только три кондома, десять фунтов и кучка пыли. Ты сможешь определить его по трем кондомам? Или по пыли?

– У него был «Питон».

– Да, да, был,– он неопределенно взмахнул рукой. – И что? Гильз нет, так как это револьвер, просекаешь? Очень удобная штука эти револьверы. Нет гильз, посмотреть в картотеке даже в той же легавке мы не можем. По номеру телефона мы тоже ничего не определим. Пальчики – нет. Иначе бы Соммерс уже трубил об этом. Контактов в телефоне нет. Со всех сторон задница. Сверху, снизу, сбоку. Куда ни глянь. Остаются три кондома. Правило трех кондомов, как в школе…

Он прервался и заржал. За зеленой изгородью шумела дорога, были слышны шаги, обычные звуки города. Уловить в этом шуме негромкую мелодию мобильного было почти невыполнимой задачей. Кто-то шел сейчас там, чувствуя тяжесть «Питона» за поясом брюк. Кто-то пока невидимый. И опасный.

– Иди к черту со своими шуточками!

– Не расстраивайся,– Его невыносимость примирительно хлопнул меня по плечу, – у меня тоже изжога на открытые счета. Нашим головняком были мартышки и бактрерии у них в задах. Бунгало и телки с большими дойками. Жадность, сечешь? Но, если по такому счету начинают вентилировать мозги из шпалеров, тут уж надо трижды подумать, прежде чем ввязываться? Конечно, если нас трогают, то мы отвечаем. Вот тут нужно еще понять, что происходит. Подсобрать инфермации. Не торопись.

Не торопись. Если нас трогают, мы отвечаем. Толстяк внимательно смотрел на меня. Мы. Мы отвечаем. Старый трилобит, полудохлый русский, Его сальность. Морская пехота, ага. Три туза в раздаче. Осталось определить самую малость: какая карта у соперника и кто он на самом деле. Что от него ждать при нашем ответном ходе. И все это на основании трех кондомов, десяти фунтов, горстки пыли и мелодии мобильного, которая в равной доли вероятности могла оказаться слуховой галлюцинацией или реальностью.

-Пойдем, Макс, – весело заключил он, – никогда не поздно пошамать и раскинуть мозгами. Хавка в любом деле будет не лишней. Хочешь, расскажу тебе анекдот про того перца, что хотел выставить гей клуб? Короче, заходит он…

-Не надо, – твердо ответил я. Тем вечером я оглушительно напился первый раз за много дней. Толстым притащил меня к миссис Лиланд и заботливо уложил спать. Мне показалось, уходя он вздохнул, и пробормотал себе под нос:

– Посмотрим, кому нырять в фиркадельки в этот раз.

***

– Я приготовила тушеную баранину, тапас и торт со сливками, мистер Шин, – тиа Долорес выглядывала из окна. Она курила, моя добрая старушка, стряхивая пепел на веранду.– В котором часу придут ваши гости?

– В восемь, тиа!– небо краснело, наливаясь сном. К закатам здесь нелегко было привыкнуть. Они …подобрать определение было сложно. Полосатопижамные. Уютные такие закаты.

Лениво потянувшись в плетеном кресле, я прикрыл глаза, слушая сумерки. «Гутеннахт, шер ами», – шептала темнота. – «Сладких снов, буэнос ночес! Не забудь про свою сеньору, небольшой акробатический этюд перед сном, мистер! Бон суар, медам!» Они интернациональны, эти приготовления ко сну. Понятны всем, даже мыслящим иероглифами и лошадям. Это то время, когда тебя ждут комнатные тапочки и почки в мадере. То время, которое отмерялось многим в микроскопических дозах. Такая вселенская гомеопатия – шесть секунд на вечность, чтобы не умереть на бегу. Умиротворенность седлала меня и тянула веки вниз.

Миссис Лиланд звякала посудой на кухне. Шумела вода. Из открытого окна доносился запах хорошо приготовленной пищи. За один только этот запах, запах дома и тепла. Запах размеренной жизни можно было убить или быть убитым. Все эти дни, после моего возращения, милая старушка пыталась обо мне заботиться.

-Говорят у вас там, в Китае вирус, мистер Шин.

-Ничего серьезного, тиа, обычная простуда, – я смирился со своим происхождением. – Болеют только слабые.

-Возьмите плед, вечером будет прохладно. А вы любите сидеть на веранде.

Я послушно брал плед и накидывал на ноги. Спорить с ней было бесполезно, если я этого не делал, то Долли появлялась на веранде и укутывала меня в него как гусеницу в кокон, словно это могло каким-то образом помочь.

– Вам нужно больше пить теплого, мистер Шин. Сделать вам поссет? Шерри закончился, но я добавлю туда ром.

Прежде чем я успевал возразить, она незамедлительно появлялась с дымящейся чашкой и тарелкой печенья. Мне приходилось пить отвратительный напиток, к которому я так и не привык, и жевать печенье. Хотя я бы предпочел чистый ром без всяких посредников. Старый добрый ром из самогонных аппаратов на плантациях сахарного тростника. Но миссис Лиланд была неумолима, по ее мнению стакан горячего поссета, в котором свернувшееся молоко, сахар и корица плавали в алкоголе, излечивал от всех болезней сразу. И спорить было бесполезно. Все мои аргументы разбивались как фарфоровое блюдце о каменный пол.

-Пейте, пейте, мистер Шин.

Когда я пожаловался на ее заботы Толстяку, он заржал в трубку и предположил, что тетушка быстро поставит меня на ноги, разве это не счастье?

Да, я был почти счастлив. Не каждый раз получается выпутаться из полного дерьма. Оттолкнуться от дна, что бы всплыть на поверхность. Не каждый. Такие пряники жизнь раздает дозировано. И не всем.

Зрение почти полностью вернулось, оставалась лишь небольшая красноватая дымка по краям. На это мне было наплевать, я не обращал на нее внимания, пусть над ней ломают головы врачи. Главное, что я мог видеть. Видеть настолько, что вчера смог самостоятельно набрать телефон Кони. Перед этим я взял основательную паузу. Долго вглядываясь в цифры. Каждая из них что–то значила. Сорок четыре семь девять четыре пять. Ти мобайл, по-моему. На другом конце этого кода была Кони. Я нажал кнопку вызова.