Тридцать восемь сантиметров

Жизнь все выворачивает наизнанку. Все и всегда. Как ребенок, у которого слишком много игрушек. Ей хочется знать, что у тебя внутри. Но увидев всю эту неопрятную требуху и загадки, она тут же теряет интерес. Это слишком сложно. Взять хотя бы этого кретина с пистолетом. Неудачник, горемыка по жизни. Чувствовавший себя королем только в одном случае, когда убивал. Его тоже, наигравшись, хлопнули. Как откормленного таракана на линолеуме. Хрясь! И готово. Вот только кто? Та смуглая бабенка?

***

– В Бразилии эпидемия свиного гриппа, Макс!– торжественно сообщил ископаемое прямо с порога. – Может быть, доберется до нас.

– Дай бог, Мозес, – рассеяно ответил я. Весь мой стол был завален бумагами, та неделя, которую я провел в летающем цирке, не прошла даром. Государство как большой старательный организм ходило на мой стол бумагами. – Раскопал что-нибудь?

Он отрицательно покачал головой, нет. Ни имени, ни фамилии. Шикарная баба, у которой ничего не было.

-А я раскопал, представь!– никак не мог избавиться от дурной привычки хвастаться. Даже такая маленькая зацепка как имя, давала мне повод гордиться. Маленький человек всегда довольствуется малым: крошками со стола, десяткой на тротуаре, подругой средней свежести, глянцевыми журналами с историями про известных и богатых. Всем тем мизером, что можно откопать в нашем лилипутском мире. Мы живем, копошимся на многих миллионах квадратных километров. Муравьи, микробы на огромном ленивом организме- нашей смешной планете.

-Звонил, Эдвард. Если через два дня ничего не нароем, дело пойдет в архив. Бетонная жаба поставила ультиматум. Ты, кстати, пишешь заключение. В порту трое суток стоит «Мериленд» у них там половинный груз, пересорт по накладным и прочая лажа в документах. До сих пор ничего не сделано. Графиня сказала, два дня, и берете то дело, – остудив меня, старикан проглотил таблетку,– Тебе не кажется, что у нас тут холодно, Макс?

Солнце окончательно сошло с ума и жарило, словно этот раз был последним, но окаменелость куталась в шарф, как Папанин на льдине. Какую температуру он считал комфортной, было загадкой. При любой, наше чахоточное ископаемое покашливало, замерзая, хотя девчонки из секретариата падали в обморок от жары.

-Послушай, Моз, я действительно раскопал, – он сфокусировал на мне свои телескопы.

-Телку, с которой видели Мейерса, зовут Марта.

В ответ он хмыкнул. Да я и сам понимал, что искать иголку в стоге сена занятие неблагодарное. Чтобы перетряхнуть весь «летающий цирк» и найти человека, нужно было, как минимум обладать везением, а его постоянно не хватало.

-Холодно, Макс, – повторил ископаемый инспектор, и я понял, что он имеет ввиду.

Вот и все. Девятнадцать дохлых мартышек послезавтра летели в архив. Что делать дальше ни я, ни его толстое величество, ни великий Рубинштейн не знали. Наши усилия упирались в единственного человека, о котором ничего кроме имени не было известно. Вот и все, тайны и загадки истории. Назавтра, наркоманы чихали бы друг дружке в ладони. Ловили бы кайф от высокой температуры. Или чего там еще можно было изобрести? Носовой платок? Грелку для ног? Я вздохнул и взял первый лист из стопки у себя на столе: «Просим в кратчайшие сроки сообщить…. Требует безотлагательного решения… немедленно…» все подвиги отдел расследований совершает задним числом. Иначе никаких наград и поощрений. Внуки не будут гордиться дедами, а отпрыски презрительно обойдут те дела, которыми занимался отец стороной. Самое главное в нашей работе – жить вчера или завтра.

– У нас еще есть время, Мозес, – упрямо произнес я, отложив бумаги в сторону.

– Время? Нужна еще удача, – ответил он и нырнул в почечный чай.

Два фунта двадцать пять пенсов

Это замечательное и ценное умение – жить завтра и вчера. И никогда сегодня. Что бы жить сегодня, нужна особая удача. Фантастическое везение, как ни крути. Живи сегодня, советует мне жизнь. И сегодня я сижу в колымаге Рубинштейна, надеясь на лучшее. Дежурных машин просто не оказалось, но я особо не возбухаю по этому поводу. Никогда не спланируешь, что подкинет тебе жизнь. Месяц-два, сто лет или полтора дня.

Эти полтора дня, выторгованные его величеством у графини Маллори-Сальтагатти. Тридцать шесть часов нашей нетерпеливой бетонной жабы. Последний шанс или предпоследний. Пытаться надо всегда, эта мысль мне кажется правильной. Пусть даже я знаю только имя, пусть. У меня есть еще одно. Небольшая шероховатость, сучок, бельмо на глазу, та соломинка, за которую можно уцепиться. Имя которой – «Рио Бланка». Белая река, довольно романтично звучит. Там одноглазый видел подружку вонючего недотепы. Она не из наших. А может он это выдумал?

Призрачные надежды, слабые соображения. Ведомый ими мой деревянный артефакт стойко держится в городском потоке. Надо отдать собравшим его немцам должное: все работает как часы.

В изделии авиапрома Германии уютно пахнет стружкой. Оно видало взлет и падение Люфтваффе, все эти эксперименты с реактивной тягой, тридцатимиллимитровые пушки, налеты «Летающих крепостей» и речи Германа Геринга. Весь комплект его шестеренок в виде свастики, клаксон грустно выводит «Лили Марлен», а покрышки – из эрзац-резины.

Сиденья кокетливо прикрыты вязаными половичками, я догадываюсь, что это попытка мадам Рубинштейн придать младшему брату истребителей второй мировой уютный вид. Не хватает только горшков с геранью. Тогда все было бы гармонично и перед тем как залезть в кабину, тебе выдавали домашние тапочки. Король всех больных дрожит над своей тачкой и перед тем как отдать мне ключи, предупреждает:

-Будь осторожен, Макс, у нее слабое сцепление, – без сомнений его машина так же больна, как и все, что находится в собственности старого трилобита: почки, печень, легкие, желудок и миссис Рубинштейн. Телек у него астматически задыхается, если выступает премьер-министр, холодильник не может переварить диетическое питание, а микроволновка покашливает. Даже у наручных часов диабет.

-Буду обращаться с ней как со своим портмоне, – шучу я понимающе. Он деланно хихикает.

На панели громко тикают бортовые часы, заглушая визг моторчика в багажнике. Тот потребляет всего пару капель на сто километров, все остальное зависит от направления ветра. Сегодня он попутный и я добираюсь до владений мамы Ангелопулос за сорок минут. В район старых путан, которые выстроились вдоль грязных тротуаров.

-Принеси мне кофе, мек, – мой манчестерский кокни здесь весьма кстати. «Рио Бланка» из тех заведений, в которых дыры от отвалившейся штукатурки мгновенно затыкаются фальшивой позолотой, стены завешиваются пыльным царственным бархатом, заранее прокуренным, чтобы не выделялся на общем фоне. В помещении стоит продуманная одноцветная полутьма. Это – для особо глазастых посетителей, стремящихся рассмотреть свой ланч до того, как он оплачен.

-Желаете что-нибудь еще?– гарсон не оставляет надежды. Он оптимист, вроде искателей кладов. Упорный борец за благосостояние, выраженное в чаевых. На лице жонглера грязной посудой искренний интерес к содержимому моих карманов. Оно и понятно, время чуть перевалило за шесть часов, но посетителей в забегаловке на палец ото дна. В углу медитирует над пустым бокалом местный бедолага, за неимением денег вдыхающий алкогольные пары, чтобы забыться. Все его состояние это дырявые носки и грандиозные планы на вечер. И не выгоняют его отсюда лишь с одной целью – создать в заведении видимость популярности.

-Бушмиллс блэк буш, мек, -говорю я. – И еще мне нужна Марта.

Парень на время виснет, он прогоняет в поисках все меню. Прикрывает глаза, инспектируя содержимое головного мозга. Такого блюда там нет. И это обстоятельство его озадачивает. Я его не тороплю, хотя и удивляюсь. Даже Халед, тот марокканец, что работает у мистера Долсона, даже он в таких вопросах соображал быстрее. Правда, после того, как я записал телефоны всех местных потаскушек и повесил их под стойкой. Чтобы быть медленней Халеда необходимо быть полным олигофреном.

-Марта? –переспрашивает мой собеседник.

-Смуглая рыжая мышка в очках, приятель. Ходит сюда с Мейерсом.

-Мейерса, застрелили, – доверительно шепчет носитель фартука.– Говорят, проделали дыру в башке.

Теперь разговоров на выдаче будет на неделю. Они, вероятно, только успели затихнуть, как же, кокнули одного из посетителей! Чесать языком единственное развлечение на кухне, ведь поварская работа нудна до безобразия и выматывает почище мытья посуды, уж я это точно знаю.

-Марта, мек, – повторяю я. Он колеблется, а потом обещает узнать и исчезает за моим заказом. Из кухни доносится звяканье посуды. Пыльная эстрада уныло выступает из тьмы паучьими микрофонными стойками и синтезатором, затянутым в чехол.

Дедулю в углу совсем засидели мухи, вполне возможно он уже умер и строит планы на вечер, где-нибудь у святого Петра. Я хмыкаю, вспоминая долгие дни у Долсона. Именно дни. Вечера проносились транссибирскими экспрессами, под гул голосов и плотную завесу табачного дыма. Собственно мне нечем похвалиться в этой жизни, долгие дни, быстрые вечера и ночи. Чтобы хоть как-то занять время я думаю о Кони. И мне кажется, что все налаживается. И завтра для меня приобретет хоть какой-нибудь смысл.

«Ты веришь в Деда Мороза?»

«Я люблю тебя».

Поразительно, как быстро женщины способны поменять смысл нашего существования. Их невозможно оставить в покое, их приходится постоянно держать в мыслях. Думаешь, представляешь, предполагаешь, мечтаешь. Они как дырка в зубе, требуют ежесекундной инспекции языком. И это – даже не разобравшись, а что дальше? Вопросы, обычно возникают позже. Много позже глупого состояния влюбленности. Но этого я понять не хочу. И не пытаюсь осмысливать. Черт с ним. У меня впервые за долгие годы что-то шевельнулось в душе. Это что-то для меня ценнее рациональности и логики. Желания выжить, денег, компромиссов. Всего того о чем думают глупые сытые буржуа. Мне хочется делать глупости, о которых я потом не буду жалеть. Этот вздор, наверное, будет самым ценным, что я увижу в этом мире.

Ты веришь в Деда Мороза? Я наблюдаю как, возвращается гарсон. Он последовательно выставляет передо мной чашку кофе, виски и наконец, снабжает меня информацией. Из кухни проглядывают любопытные головы.

-Говорят, она живет в меблирашках на Флай-роуд, но где именно никто не знает, мистер, – говорит он тихо. Я кладу на стол двадцатку, которая исчезает мгновенно. Похоже, что я еще вижу ее призрачную проекцию, хотя это всего лишь обман зрения.

-Фамилия есть у нее? –интересуюсь я и закидываю в себя виски. Почуяв запах, старичок в углу шевелится, значит, он еще жив. Я заказываю ему порцию за свой счет.

Паренек мнется, пытаясь рассмотреть сквозь плотную ткань кармана мое удостоверение, за деньги он готов поделиться сокровенным знанием о своей клиентуре, но на дополнительные сведения нужны аргументы. Некоторое время я раздумываю, показать ли пластик со своей физиономией или обойтись очередной двадцаткой и выбираю первое. Из жадности.

Расследование становится накладным для короны, даже моя широкая душа этого не принимает. Государство тратит на малую частицу информации больше, чем человек может заработать за всю жизнь. И тратит быстрее, чем успевает нашарить в карманах налогоплательщиков, простых парней читающих газеты начиная со спортивной страницы. Оно вынуждено просить в долг у богатых, а недостающие средства отнимать у бедных. Министры финансов со слезами принимают очередную медаль «За мудрую экономию» выраженную в затягивании поясов обитателей богаделен, премьер –министр сурово сдвигает брови, изображая «крайнюю озабоченность».

А завершает этот спектакль инспектор-стажер Макс Акиньшин, у которого полный карман этих фантиков и еще больше желающих их получить. Хотя все же можно обойтись малой кровью. Как говорит достойный человек мистер Мобалеку: потратив сто монет, узнаешь меньше, чем показав свою простату.

-Фойгт, – помогает следствию халдей. Взамен я награждаю его своей признательностью – зачем–то жму ему руку. Он моргает. Понятливый малый, по сути, никогда не знаешь, чье уважение тебе понадобится в следующую секунду. Судьи, палача, уборщика в супермаркете, полицейского, учителя или Господа бога. Недаром хитрые американцы написали на своих купюрах «Верим тебе, Господи», уважение, как и признательность, совершенный вид валюты. Разменная монетка, за которую можно получить больше чем планировал.

Я выхожу из романтической «Рио Бланки» и тут же возвращаюсь. Потому что дал пенку от радости. Не учел того обстоятельства, что Флай-роуд – пятимильная улица пронизывающая летающий цирк с востока, от побережья, на запад в сторону гор. А времени на осмотр хилых достопримечательностей криминального района у меня нет. Халдей торчит у стола, собирая посуду.

– А где именно? – беззаботно спрашиваю его я, словно бы и не выходил из заведения. Он пожимает плечами.

– Никто не знает, мистер.

Пока я обдумываю это его – «никто не знает, мистер». Дедушка в углу оживает в надежде на вторую порцию. Но второго подарка ему сегодня не обломится. Я хмурю брови. Черт побери! Бль! С.ка, ну, что за жизнь? И начинаю раздражаться. Загадки меня заводят. Полтора дня, из которых осталось чуть, тают на глазах. Пять миль Флай-роуд никак не поместятся в оставшиеся часы. Что я буду делать? Стучаться в каждую дверь? Кричать: Марта, это я, Макс! Выгляни на пару секунд? Где ты, милая? Осторожно, двери закрываются, поезд следует в депо. Стоять на платформе вглядываясь во тьму тоннеля, глупее занятия еще никто не придумал. Пожевав нижнюю губу, я продолжаю надеяться.

– Давно она тут была?

– Недели две назад.