Трое

Лунёв всмотрелся в лицо товарища, и вдруг в голове его блеснула простая, ясная мысль. Он покраснел, а потом улыбнулся…

– Пашутка! Знаешь, я своё счастье нашёл!

И он кратко рассказал товарищу, в чём дело. Павел выслушал его и вздохнул, сказав:

– Да-а, везёт тебе…

– Так повезло, что мне пред тобой теперь даже стыдно… право! По совести говорю.

– И на том спасибо! – усмехнулся Павел.

– Знаешь что? – тихо заговорил Илья. – Я ведь это не хвастаясь, а серьёзно говорю, что стыдно мне…

Павел молча взглянул на него и вновь задумчиво опустил голову.

– И я хочу тебе сказать… в горе вместе жили, давай и радость поделим.

– Мм… – промычал Павел. – Я слышал, что радость, как бабу, делить нельзя…

– Можно! Ты разузнай, что надо для водопроводной мастерской, какие инструменты, материал и всё… и сколько стоит… А я тебе дам денег…

– Н-н-ну-у? – протянул Павел недоверчиво. Лунёв горячо и крепко схватил его руку и сжал её.

– Чудак! Дам!

Но ему долго пришлось убеждать Павла в серьёзности своего намерения. Тот всё покачивал головой, мычал и говорил:

– Не бывает так…

Лунёв, наконец, убедил его. Тогда он, в свою очередь, обнял его и сказал дрогнувшим, глухим голосом:

– Спасибо, брат! Из ямы тащишь… Только… вот что: мастерскую я не хочу, – ну их к чёрту, мастерские! Знаю я их… Ты денег – дай, а я Верку возьму и уеду отсюда. Так и тебе легче – меньше денег возьму, – и мне удобнее. Уеду куда-нибудь и поступлю сам в мастерскую…

– Это ерунда! – сказал Илья. – Лучше хозяином быть…

– Какой я хозяин? – весело воскликнул Павел. – Нет, хозяйство и всё эдакое… не по душе мне… Козла свиньёй не нарядишь…

Лунёв неясно понимал отношение Павла к хозяйству, но оно чем-то нравилось ему. Он ласково, весело говорил:

– А – верно, – похож ты на козла: такой же сухопарый. Знаешь – ты на сапожника Перфишку похож, – право! Так ты завтра приходи и возьми денег на первое время, пока без места будешь… А я – к Якову схожу теперь… Ты как с Яковом-то?

– Да всё – так как-то… не наладимся!.. – усмехнулся Грачёв.

– Несчастный он… – задумчиво сказал Илья.

– Ну, этого всем много дадено!.. – ответил Павел, пожав плечами. – Мне всё думается, что он не в своём уме… Пошехонец какой-то…

Когда Илья отошёл от него, он, стоя среди коридора, крикнул ему:

– Спасибо, брат!

Илья улыбнулся и кивнул ему головой.

Якова он застал грустным и убитым. Лежа на койке лицом к потолку, он смотрел широко открытыми глазами вверх и не заметил, как подошёл к нему Илья.

– Никиту-то Егорыча унесли в другую палату, – уныло сказал он Илье.

– Ну, и – хорошо! – одобрительно заметил Лунёв. – А то – больно он страшен…

Яков укоризненно взглянул на него и закашлялся.

– Поправляешься?

– Да-а! – со вздохом ответил Яков. – И похворать не удастся мне, сколько хочется… Вчера опять отец был. Дом, говорит, купил. Ещё трактир хочет открыть. И всё это – на мою голову…

Илье хотелось порадовать товарища своей радостью, но что-то мешало ему говорить.

Весёлое солнце весны ласково смотрело в окна, но жёлтые стены больницы казались ещё желтее. При свете солнца на штукатурке выступали какие-то пятна, трещины. Двое больных, сидя на койке, играли в карты, молча шлёпая ими. Высокий, худой мужчина бесшумно расхаживал по палате, низко опустив забинтованную голову. Было тихо, хотя откуда-то доносился удушливый кашель, а в коридоре шаркали туфли больных. Жёлтое лицо Якова было безжизненно, глаза его смотрели тоскливо.

– Эх, умереть бы! – говорил он скрипящим голосом. – Лежу вот и думаю: интересно умереть! – Голос у него упал, зазвучал тише. – Ангелы ласковые… На всё могут ответить тебе… всё объяснят… – Он замолчал, мигнув, и стал следить, как на потолке играет бледный солнечный луч, отражённый чем-то. – Машутку-то не видал?..

– Н-нет. Как-то всё в ум не входит…

– В сердце не вошло…

Лунёв сконфуженно замолчал.

Яков вздохнул и беспокойно заворочал головой по подушке.

– Вот Никита Егорыч не хочет, а умрёт… Мне фельдшер сказал… умрёт! А я хочу – не умирается… Выздоровлю – опять в трактир… Бесполезный всему…

Губы его медленно растянулись в грустную улыбку. Он как-то особенно поглядел на товарища и заговорил снова:

– Чтобы жить в этой жизни, надо иметь бока железные, сердце железное…

Илья почувствовал в словах Якова что-то неприязненное, сухое и нахмурился.

– А я – как стекло в камнях: повернусь, и – трещина…

– Любишь ты жаловаться! – неопределённо сказал Лунёв.

– А ты? – спросил Яков.

Илья отвернулся и промолчал. Потом, чувствуя, что Яков не собирается говорить, он задумчиво молвил:

– Всем тяжко. Взять хотя бы Павла…

– Не люблю я его, – сказал Яков, сморщив лицо.