Трое

– Что она… как живёт? – торопливо спросил Илья. Матица медленно закачала головой и кратко сказала:

– Ещё не задавилась…

– Да ты говори прямо! – сердито крикнул Илья. – Чего меня укоряешь? Сама же за трёшницу продала её…

– Я не тебя – я себя корю… – спокойно возразила женщина и, задыхаясь, начала рассказывать о Маше.

Старик-муж ревнует и мучает Машу. Он никуда, даже в лавку, не выпускает её; Маша сидит в комнате с детьми и, не спросясь у старика, не может выйти даже на двор. Детей старик кому-то отдал и живёт один с Машей. Он издевается над нею за то, что первая жена обманывала его… и дети – оба – не от него. Маша уже дважды убегала от него, но полиция возвращала её мужу, а он её щипал за это и голодом морил.

– Да, устроила ты с Перфишкой дельце! – хмуро сказал Илья.

– Я думала – так лучше, – деревянным голосом проговорила баба. – А надо было сделать как хуже… Надо бы её тогда богатому продать… Он дал бы ей квартиру и одёжу и всё… Она потом прогнала бы его и жила… Многие живут так… от старика…

– Ну, – а пришла ты зачем? – спросил Илья.

– А живёшь ты у полицейского… Вот они всё ловят её… Скажи ему, чтоб не ловили… Пусть бежит! Может, она и убежит куда… Разве уж некуда бежать человеку?

Илья задумался. Что он может сделать для Маши?..

Матица поднялась со стула, осторожно двигая ногами.

– Прощай!.. Скоро я подохну… – бормотала она. – Спасибо тебе… чистяк! богач!..

Когда она вывалилась из двери кухни, в комнату Ильи вбежала хозяйка и, обняв его, спросила, смеясь:

– Это – твоя первая любовь, да?

Илья развел руки своей любовницы, крепко охватившие его шею, и угрюмо проговорил:

– Едва ноги таскает, а… хлопочет о том, кого любит…

– Кого она любит? – спрашивала женщина, с удивлением и любопытством разглядывая озабоченное лицо Ильи.

– Погоди, Татьяна, – сказал Илья, – погоди! Не шути…

Он кратко рассказал ей о Маше и спросил:

– Что тут делать?

– Делать тут нечего! – передёрнув плечиками, ответила Татьяна Власьевна. – По закону жена принадлежит мужу, и никто не имеет права отнимать её у него…

С важностью человека, которому хорошо известны законы и который убеждён в их незыблемости, Автономова долго говорила Илье о том, что Маше нужно подчиниться требованиям мужа.

– Пусть подождёт. Он – старый, скоро умрёт, тогда она будет свободна, всё его имущество отойдёт к ней… И ты женишься на молодой вдовушке с состоянием… да?

Она засмеялась и снова серьёзно продолжала поучать Илью:

– Но будет лучше, если ты прекратишь сношения с твоими старыми знакомыми. Теперь они уже не пара тебе… и даже могут сконфузить тебя. Все они – грязные, грубые… например, этот, который занимал денег у тебя? Худой такой?.. Злые глаза?..

– Грачёв…

– Ну да… Какие у простолюдинов смешные птичьи фамилии: Грачёв, Лунёв, Петухов, Скворцов. В нашем кругу и фамилии лучше, красивее: Автономов! Корсаков! Мой отец – Флорианов! А когда я была девушкой, за мной ухаживал кандидат на судебные должности Глориантов… Однажды, на катке, он снял с ноги у меня подвязку и пригрозил, что устроит мне скандал, если я сама не приду к нему за ней…

Илья слушал её рассказы и тоже вспоминал о своём прошлом, ощущая в душе невидимые нити, крепко связывавшие её с домом Петрухи Филимонова. И ему казалось, что этот дом всегда будет мешать ему жить спокойно…

Наконец, мечта Ильи Лунёва осуществилась.

Полный спокойной радости, он стоял с утра до вечера за прилавком своего магазина и любовался им. Вокруг на полках красовались аккуратно расставленные коробки и картоны; в окне он устроил выставку, разложив на нём блестящие пряжки, кошельки, мыла, пуговицы, развесив яркие ленты, кружева. Всё это было яркое, лёгкое. Солидный и красивый, он встречал покупателей вежливым поклоном и ловко разбрасывал пред ними по прилавку товар. В шелесте кружев и лент он слышал приятную музыку, девушки-швейки, прибегавшие купить у него на несколько копеек, казались ему красивыми и милыми. Жизнь стала приятной, лёгкой, явился какой-то простой, ясный смысл, а прошлое как бы туман задёрнул. И ни о чём не думалось, кроме торговли, товара, покупателей… Илья взял для услуг себе мальчика, одел его в серую курточку и внимательно следил за тем, чтобы мальчик умывался тщательно, как можно чище.

– Мы с тобой, Гаврик, торгуем товаром нежным, – говорил он ему, – и должны быть чистыми…

Гаврик – человек лет двенадцати от роду, полный, немножко рябой, курносый, с маленькими серыми глазами и подвижным личиком. Он только что кончил учиться в городской школе и считал себя человеком взрослым, серьёзным. Его тоже занимала служба в маленьком, чистом магазине; он с удовольствием возился с коробками и картонками и старался относиться к покупателям так же вежливо, как хозяин.

Илья смотрел на него, вспоминая себя в рыбной лавке купца Строганого. И, чувствуя к мальчику какое-то особенное расположение, он ласково шутил и разговаривал с ним, когда в лавке не было покупателей.

– Чтобы тебе не скучно было, ты, Гаврик, когда свободно, книжки читай, – советовал он своему сотруднику. – За книжкой время незаметно идёт, а читать приятно…

Лунёв ко всем людям стал относиться мягко, внимательно и улыбался улыбкой, которая как бы говорила:

«Повезло мне, знаете… Но – вы потерпите! Наверное, и вам вскорости повезёт…»

Открывая свой магазин в семь часов утра, он запирал его в девять. Покупателей было немного, и Лунёв, сидя у двери на стуле, грелся в лучах весеннего солнца и отдыхал, ни о чём не думая, ничего не желая. Гаврик сидел тут же в двери, наблюдал за прохожими, передразнивая их, подманивал к себе собак, лукал камнями в голубей и воробьёв или, возбуждённо шмыгая носом, читал книжку. Иногда хозяин заставлял его читать вслух, но чтение не интересовало его: он прислушивался к тишине и покою и своей душе. Эту тишину он слушал с наслаждением, упивался ею, она была нова для него и невыразимо приятна. Но порою сладостная полнота чем-то нарушалась. Это было странное, едва уловимое предчувствие тревоги; оно не колебало покоя души, а только касалось его легко, как тень.

Тогда Илья начинал разговаривать с мальчиком.

– Гаврик! У тебя отец чем занимается?

– Почтальон, письма носит…

– А семья большая у вас?

– Больша-ая! Нас множество. Которые – большие, а которые ещё маленькие.

– Маленьких сколько?

– Пять. Да больших – трое… Большие уже все на местах: я – у вас, Василий – в Сибири, на телеграфе служит, а Сонька – уроки даёт. Она – здо?рово! Рублей по двенадцати в месяц приносит. А то есть ещё Мишка… Он – так себе… Он старше меня… учится в гимназии…

– Стало быть, больших-то не трое, а четверо…

– Ну как же? – воскликнул Гаврик и поучительно добавил: – Мишка только учится ещё… А большой – который уж работает.

– Бедно живёте?

– А конечно! – спокойно ответил Гаврик и громко втянул носом воздух. Потом он начинал рассказывать Илье о своих планах в будущем.

– Вырасту – в солдаты пойду. Тогда будет война… Вот я на войну и закачу. Я – храбрый… Сейчас это впереди всех на неприятеля брошусь и отниму знамя… Дядя мой отнял этак-то, – так ему генерал Гурко крест дал и пять целковых…

Илья улыбался, глядя на рябое лицо и широкий, постоянно вздрагивающий нос. Вечером, закрыв магазин, Илья уходил в маленькую комнатку за прилавком. Там на столе уже кипел самовар, приготовленный мальчиком, лежал хлеб, колбаса. Гаврик выпивал стакан чаю с хлебом и уходил в магазин спать, а Илья сидел за самоваром долго, иногда часа два кряду.