Трое

– Как ты с названным братом живёшь? – спросил Илья, когда Яков прокашлялся. Тот, задыхаясь, поднял своё синее с натуги лицо и ответил:

– Он с нами не живёт: начальство не велит ему… Дескать – трактир… Он… барином держится…

Яков понизил голос и с грустью продолжал:

– Книгу-то помнишь? Ту?.. Отнял он её у меня… Говорит – редкая, больших, дескать, денег стоит. Унёс… Просил я его: оставь! Не согласился…

Илья захохотал. Потом товарищи начали пить чай. Обои в комнате потрескались, и сквозь щели переборки из трактира в комнату свободно текли и звуки и запахи. Всё заглушая, в трактире раздавался чей-то звонкий, возбуждённый голос:

– Митрь Николаич! Не перетолковывай ты мои честные слова на жульнический манер!

– Читаю я теперь, брат, одну историю, – говорил Яков, – называется «Юлия, или подземелье замка Мадзини»… Очень интересно!.. А ты как по этой части?

– Наплевать мне в это подземелье! Сам невысоко живу над землёй-то… – угрюмо ответил Лунёв.

Яков участливо взглянул на него и спросил:

– Али тоже что-нибудь неладно?

Лунёв думал – рассказать Якову про Машу или не надо? Но Яков сам заговорил кротким голосом:

– Ты вот всё того, Илья… ершишься, злобишься… Ну, напрасно это, по-моему. Видишь ли, никто ни в чём не виноват!

Лунёв пил чай и молчал.

– И ведь «коемуждо воздастся по делом его» – это верно! Примерно, отец мой… Надо прямо говорить – мучитель человеческий! Но явилась Фёкла Тимофеевна и – хоп его под свою пяту! Теперь ему так живётся – ой-ой-ой! Даже выпивать с горя начал… А давно ли обвенчались? И каждого человека за его… нехорошие поступки какая-нибудь Фёкла Тимофеевна впереди ждёт…

Илье стало скучно слушать, – он нетерпеливо двинул свою чашку по подносу и вдруг неожиданно для самого себя спросил товарища:

– Ты теперь чего ждёшь?

– Откуда? – широко раскрыв глаза, тихим голосом молвил Яков.

– Ну из… от… впереди – чего ждёшь? – резко повторил Илья свой вопрос.

Яков молча опустил голову и задумался.

– Ну? – вполголоса сказал Илья, ощущая в сердце жгучее беспокойство и желание уйти скорее из трактира.

– Что мне ждать? – тихонько и не глядя на него, заговорил Яков. – Ждать… нечего! Помру… вот и всё.

Он вскинул голову и с тихой, довольной улыбкой на измученном лице продолжал:

– Голубые сны вижу я… Понимаешь – всё будто голубое… Не только небо, а и земля, и деревья, и цветы, и травы – всё! Тишина такая… Как будто и нет ничего, до того всё недвижимо… и всё голубое. Идёшь будто куда-то, без усталости идёшь, далеко, без конца… И невозможно понять – есть ты или нет? Очень легко… Голубые сны – это перед смертью.

– Прощай! – сказал Лунёв, вставая со стула.

– Куда ты? Посиди!

– Нет, прощай!

Яков тоже встал.

– Ну… иди!..

Лунёв стиснул его горячую руку и молча уставился в лицо ему, не зная, что сказать товарищу на прощанье. А сказать что-то такое хотелось, так хотелось, что даже сердце щемило от этого желания.

– А Машутка-то? Тоже… слышь, пло-охо живёт… – грустно сказал Яков.

– Да…

– Видно, всем нам – одна судьба… Тебе тоже – тяжело, а?

Яков говорил и улыбался слабой улыбкой. И звук его голоса, и слова речей – всё в нём было какое-то бескровное, бесцветное… Лунёв разжал свою руку, – рука Якова слабо опустилась.

– Ну, Яша, прости…

– Бог простит! Заходи?

Илья вышел, не ответив.

На улице ему стало легче. Он ясно понимал, что скоро Яков умрёт, и это возбуждало в нём чувство раздражения против кого-то. Якова он не жалел, потому что не мог представить, как стал бы жить между людей этот тихий парень. Он давно смотрел на товарища как на обречённого к исчезновению. Но его возмущала мысль: за что измучили безобидного человека, за что прежде времени согнали его со света? И от этой мысли злоба против жизни – теперь уже основа души – росла и крепла в нём.

Ночью ему не спалось. В комнате, несмотря на открытое окно, было душно… Он вышел на двор и лёг на землю под вязом, у забора. Лёжа на спине, он смотрел в ясное небо и чем пристальнее смотрел, тем больше видел в нём звёзд. Млечный путь серебристой тканью разостлался по небу от края до края, – смотреть на него сквозь ветви дерева было приятно и грустно. В небе, где нет никого, сверкают звёзды, а земля… чем украшена? Илья прищуривал глаза – тогда казалось, что ветви поднимаются выше и выше. На голубом, усеянном яркими звёздами бархате небес чёрные узоры листвы были похожи на чьи-то руки, простёртые к небу в попытке достичь его высот. Илье вспоминались голубые сны товарища, и пред ним вставал образ Якова, тоже весь голубой, лёгкий, прозрачный, с яркими и добрыми, как звёзды, глазами… Вот: жил человек, и его замучили за то, что он смирно жил… А мучители живут, как хотят…

Сестра Гаврика стала ходить в лавочку Лунёва почти каждый день. Она являлась постоянно озабоченная чем-то, здороваясь с Ильёй, крепко встряхивала его руку и, перекинувшись с ним несколькими словами, исчезала, оставляя после себя что-то новое в мыслях Ильи. Однажды она спросила его:

– Вам нравится торговать?

– Не так, чтобы – очень, – пожимая плечами, ответил Лунёв. – Однако надо чем-нибудь жить…

Она внимательно посмотрела в его лицо серьёзными глазами своими, её лицо как-то ещё больше выдвинулось вперёд.

– А вы не пробовали жить каким-нибудь трудом? – спросила девушка.

Илья не понял её вопроса:

– Как вы сказали?

– Вы работали когда-нибудь?

– Всегда. Всю жизнь. Вот – торгую… – с недоумением ответил Лунёв.

Она улыбнулась, – и в улыбке её было что-то обидное.

– Вы думаете – торговля труд? Вы думаете – это всё равно? – быстро спросила она.

– А как же?