9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)

– Да ладно, всего лишь одно неудачное выступление…

– Не надо, блядь, меня утешать. Оно было на радио, ты не понимаешь? Выступать в каком-нибудь гадюшнике – это одно, там вообще всем срать. Но там же на всю страну все слышали, как я облажалась, – она потянулась за остававшейся полбутылки вина на столе, которую я неспешно пригубливал вечерами, находясь в нервном ожидании. Налила себе в кружку, не дождавшись кофе, и жадно выпила. – Нахрена ты мне об этом напоминаешь?

– В смысле, напоминаешь? Это была всего три дня назад.

– Ок, ну и дальше что?

– Что? Ты пропала куда-то, не отвечала на звонки. Неужели так было сложно позвонить?

– Я была занята. Извини.

– И чем же, позволь узнать?

– Пила. – она вновь потянулась к бутылке. Я забрал вино у нее из рук, за что получил удар в плечо.

– И что, ты теперь будешь предаваться жалостью к себе? – ответил я на это с подавляемой злостью.

– Тебе-то какое дело? Все, уже ничего не исправить, никто из нормальных людей не будет иметь с нами дело после такого. Этот же хер с радио всех знает, а я в него швырнула микрофоном. Все пять лет в группе, все песни, все пошло по пизде! Мы так и останемся кучкой никому неизвестных жалких музыкантов и будем играть в вонючих барах за пойло.

– Ну скандал тоже ведь неплохое событие, по крайней мере заговорят.

– Да кому тут о чем-то говорить? Что мы обосрались, что я долбанная истеричка? Гребаный позор. Не могу об этом думать, – она вновь протянула руку к бутылке, но я ее уже с силой отпихнул.

– Может тебе хватит?!

– Отъебись от меня! – П. взбесилась. Она взяла кружку и со всей силы швырнула о стену, та разлетелась на мелкие кусочки. – Какого хера тебе вообще от меня надо!

Я, аккуратно переступая, чтобы не напороться на осколки, пошел за совком. П. скрылась в комнате. Пока я подметал, она успела переодеться в свою одежду, после чего выбежала из квартиры, громко, хлопнув дверью напоследок. Я подумал, что это не худший финал из возможных в наших отношениях.

Но я поторопился ставить точку. На следующий день от нее пришло длинное сбивчивое аудиосообщение. В нем она слезно просила прощения, пыталась объясниться какой это все для нее удар, но это не является оправданием для подобного поведения, как ей ценны наши отношения, как она дорожит мной, просит, чтобы я не отворачивался от нее в такой момент. Я дослушал до половины, после чего долго смотрел на телефон, но все-таки позвонил ей. Она повторила ровно то же, что прислала ранее. Я ответил, что не держу на нее зла. П. обрадовалась и пообещала, что будет аккуратнее с выпивкой, и скоро все будет нормально как прежде.

Мы продолжили встречаться. Я заходил к ней под конец смены, встречал после репетиций. Но уже не было как прежде. Те редкие моменты ее угрюмости, которых я так опасался, и как оказалось не зря, стали преобладающими. Она встречала меня с натянутой улыбкой, и мы тяжело брели домой. П. была будто в каком-то анабиозе, словно червь-паразит проник глубоко в ее сознание, и каждый день свежевал корку забвения того злополучного вечера. Я пытался ее отвлечь, уверяя, что все будет хорошо, что они еще наверняка получат свой шанс выстрелить. Но она лишь рассеянно кивала. И мы брели дальше сквозь удушающую пелену безысходности через серые отталкивающие пейзажи, по серым убогим улицам с ощущением дикой горечи на языке, которые от поцелуев становилась еще горче. Она перестала писать новые песни. Раньше мне так нравилось, когда она могла брать мою гитару, и что-то тихонько напевать. Но теперь она безучастно на нее смотрела и просила спрятать под кровать, чтобы та не мешалась.

Бывали моменты какого-то просветления, когда ей каким-то чудом удавалось вырваться из ямы самокопания, и снова быть живой и дерзкой девушкой, которую я тогда увидел на сцене. Но они были слишком редки и слишком быстротечны, спустя всего пару минут после таких вспышек она вновь представала собственной тенью с трепанацией разбитых надежд.

А дальше все стало только хуже. Если раньше в конце смены она могла пропустить стопку вместе со мной на дорожку, то теперь я встречал ее уже в хорошей кондиции, что мне приходилось доделывать за нее вечернюю уборку. Мы несколько раз говорили на повышенных тонах после этого, так что у меня закончились все кружки дома. Потом же, она, конечно, обещала исправиться. Однако, через пару дней звонил ее гитарист, и просил что-нибудь сделать, так как она появлялась на репетициях уже не в состоянии связно петь. И снова шли разговоры на повышенных тонах. Я безумно злился, она кричала. Потом она вновь просила прощения и обещала исправиться. Но после одного жуткого вечера, уже с использованием ножей, кровью, истерикой и собственным членовредительством, я сдался. Я просто сдался. Я понял, что не в силах ей помочь, а смотреть со стороны, как она сама себя уничтожает, было выше моих сил.

Я зашел к ней вечером, как обычно. Она по приветствовала меня как ни в чем не бывало и начала рассказывать о курьезном случае на работе. Я молча слушал. П. заметила мой сосредоточенный вид и сверилась все ли в порядке. Я ответил, что все хорошо. Она продолжила. Как только мы выбрались на улицу, моей следующей фразой стала: «Я не хочу продолжать с тобой видеться». Она замолчала, посмотрела на меня и лишь сдавленно ответила: «Понятно». Я было начал неуверенно говорить, что все нормально, все к лучшему, она великолепна и прочий банальный извиняющийся бред, который обычно говорит тот, кто разбивает в клочья мир другого человека, но при этом оборачивает ржавый арматурный прут в плюшевую тряпочку. Смысла в этом нет никакого.

Разумеется, она не слушала. Она просто шла вперед, опустив глаза и неестественно вздыхая. Рваные глотки воздуха, словно ее легкие противились кислороду. Она задыхалась, но не хотела этого показывать. Истерика и негодование разрывали ее изнутри, она пыталась их подавлять, но безрезультатно. Она не плакала, лишь мельком поднимала на меня глаза, напряженное девичье лицо с нечеловеческим отчаяньем в глазах. Поймав в первый раз этот вопрошающий взгляд, каждый последующий я трусливо отводил глаза. Вынести его было невозможно. Ее стало заметно трясти. Она кусала губы, но продолжала идти. Я зачем-то плелся за ней.

Темная аллея, на которую мы бессознательно вывернули из шумных городских улиц, была пустынна. Декоративные фонари уже зажглись, но солнечный свет еще присутствовал на небосводе. Редкие посетители, словно понимая и разделяя чувства Е, учтиво сворачивали на соседние дорожки. Мелкий гравий под ногами придавал шагам П. какую-то безнадежность. Окружающие деревья выполняли роль акустического щита от навязчивого городского шума. Мы шли как в вакууме, только ритмичный звук шагов.

В конце концов, П. сдалась. Она попросила присесть на скамье. Ее стало трясти сильнее, обхватив руками плечи, съежившись, собравшись в один комок, П. слегка покачивалась. Я присел рядом, не слишком близко.

П. тихо выдавила из себя: «Зачем?». У меня не было ответа на этот простой вопрос, я молчал. Ее единственное слово полностью поглотил в себя шорох листьев. Она все также пыталась успокоиться, но видно было что у нее ни черта не выходит.

– Что-то мне не очень, как-то не очень, – П. сделала попытку улыбнуться, но вышло неестественно. – Такое случается. Пройдет сейчас. Блядь… П. три раза глубоко выдохнула. Давай лучше дойдем до аптеки.

Мы направились к ближайшей через дорогу. Я взял ей какое-то успокоительное, что она назвала, и бутылку воды. Присев на маленькую ограду, она выпила таблетку. Закрыв глаза, П. сконцентрировано дышала.

– Сейчас все будут хорошо, извини.

– Не извиняйся.

– Просто да, иногда выбивает из колеи. Надо немного времени, чтобы успокоиться. Пока не могу идти. Надо прийти в себя. Если хочешь, можешь идти.

– Нет, я постою.

– Как хочешь. Сейчас как-то сильно выходит, но скоро должно пройдет. Блядь как-же херово, – она с отчаяньем повторяла ритуал с дыханием. Ее маленькие пальцы беспокойно вжимались в металлическую перекладину забора. Я лишь терпеливо ждал, взвешивая в голове этичность своего присутствия. Может лучше уйти, но оставлять ее на улице в таком состоянии гораздо хуже. Надо бы дождаться пока, ей станет легче.

– Надо выпить кофе, с сахаром. Обычно помогает.

– Хорошо, конечно.

Я помог ей подняться, идти нормально она не могла. Ноги ступали неуверенно. Она облокотилась на меня, я чувствовал, как ее трясет.

Мы зашли в кафе. Яркий свет и нарочито дружелюбная обстановка выглядели как издевательство. Мы быстро заказали два кофе и сразу же вышли на улицу, подальше от ярких огней. Небо затянуло тучами. Воздух стал тяжелым и наэлектризованным. Чувствовалось приближение грозы, раскаты грома аккумулировались за облаками. Природа готовилась обрушиться сверху, но оттягивала наступление катарсиса, словно давая последний шанс. Набиравший силу ветер разносил бумажный мусор вокруг. Немногочисленные посетители на улице старались как можно быстрее расправиться со своим ужином и отправиться в безопасное место. П. высыпала в свой кофе все четыре пакетика сахара и жадно сделала пару глотков трясущимися руками. Было как-то неестественно тихо, мимо лишь изредка проходили уборщицы в помятых кепках с целью поймать разлетевшиеся бумажные стаканчики. И по их кротким движениям было понятно, что им нередко приходится сталкиваться с маленькими человеческими драмами, разворачивающимися на привинченных скамейках под красными зонтами.

– Фух, пиздец какой…, – неожиданно прервала молчание П., – никогда не было так сильно. Но сейчас вроде получше. Нечасто, но бывает случается. Чистая психосоматика, эмоциональное состояние переносится на все тело. Если случается что-то хреновое, то это сразу передается на состояние организма. Отсюда, вот это вот херня. Я хочу тебе сказать, я понимаю все. Да, в самом деле, кто захочет, чтобы его девушка заявлялась под вечер пьянящая в жопу? Не перебивай. Не надо. Это все – отвратительно, я понимаю. И, конечно, ты не обязан, все это терпеть. Как говорит моя мама, никто никому ничем не обязан. Кажется чудовищным, на первый взгляд, но на самом деле все так и есть. Ты и так сделал для меня очень много. Я стала чаще улыбаться, даже друзья стали замечать, что я стала лучше выглядеть. Правда. Думаю, ты и сам это заметил. В любом случае спасибо тебе. Ты – действительно очень хороший, помогал мне и даже смеялся над моими шутками. Было очень здорово, но я проебала все. Херово, но справедливо. Я прям ходячий пиздец. Если бы я могла найти лучший вариант, тогда я бы конечно все изменила. Но я ничего не могу сделать, я просто следую по дороге, которая встает передо мной. Можно быть добрым ко мне, можно отвергать. Но я все равно потаюсь сделать все возможное из того, что мне достается. Я – экстраординарная машина, – она усмехнулась, сделала глоток кофе и снова протяжно выдохнула. Ей немного полегчало. – Ну и как ты понял, у меня есть проблемы. Сюрприз-сюрприз! Ага. Можно подумать, что ты уже не догадывался. Да… Со всяким дерьмом, с бухлом в частности. Я знаю, оно и раньше было, но все это время как-то было наплевать. Прочитала множество психологических книг. Даже сходила на прием к психологу. Я знаю, откуда это все растет. Да, я хлебнула немало всякого дерьма. Тебе такое и не снилось. Детские травмы, отношения в семье, неуверенность, бегство от себя и тому подобное. Обычные психоаналитические причины. Обыденно и скучно. Но я думала, что смогу остановиться, когда будет нужно. Когда пойму, что надо завязывать. Мне так и казалось. Но… Но, как видишь, ни хера. А тут еще этот пиздец на радио. И все снова покатилось к чертям. Я понимаю, что это не ведет никуда, и я не хочу продолжать. Правда. Мне еще надо много сделать, чтобы привести себя в порядок. Я не могу просить, но я не хочу, чтобы ты уходил. Конечно, тебе надо найти хорошую девушку, красивую, поприличнее, не с таким бардаком. Ты этого заслуживаешь. И будешь счастлив, не надо будет возиться со всякими поехавшими. Но, к несчастью, ты мне стал очень важен, ты как-то наполнил мою жизнь, хоть какой-то радостью и светом. Это же надо было так все проебать? Господи, какой же пиздец. Фух, – она засмеялась. – Извини. Как говорится, она потеряла контроль. Ладно, ты и так помог мне, ты мне важен. И я надеюсь, я смогу стать лучше.

– Да я никуда и не деваюсь. Все еще буду жить там же. Я тоже к тебе проникся. У каждого есть какие-то внутренние демоны, просто у кого-то они сильнее. И сражение с ними требует куда больше усилий. Если чем-то смогу помочь – ты всегда можешь сказать, – я пытался ее приободрить, но прекрасно понимал, что слова, которые я так неубедительно пытался подобрать не стоили равным счетом ничего.

– Спасибо. Ладно, я подуспокоилась. Надо идти, ты уже замерз.

– Да вроде нет.

– Угу, я-то вроде перестала трястись, а ты начал.

Действительно стало довольно холодно. Время перевалило за полночь. Воздух все еще оставался тяжелым, однако, грозы так и не случилось. Были слышны раскаты, но они были где-то недостижимо далеко. Я вызвал П. такси. Мы старались перевести беседу в более шутливый и непринужденный тон, но все равно выходило натужно. Когда наконец появилась машина, я попытался пошутить.

– Что же, по крайней мере, сможешь написать об этом песню.

– Иди в жопу, – оскалившись ответила П. и нырнула на заднее сиденье. Автомобиль скрылся за поворотом и я со спокойной совестью вернулся домой.

Мы старались поддерживать связь, она делилась, как она себя чувствует. По текстовым сообщениям, казалось, что все потихоньку налаживается. И ка только появлялось, это робкое чувство на светлое будущее, как оно сразу уничтожалось пьяным звонком от П. среди ночи. Заплетающимся языком она пыталась доказать, как она хочет быть со мной, и какой я мудак, что все похоронил. Я обрывал связь, однако, она сразу же каялась и посыпала голову пеплом, что ценит меня в любом статусе и что очень рада, что я есть в ее жизни. И как она полностью осознает какой у нее в башке беспорядок и что очень хочет стать лучше. И так далее. И так продолжалось довольно долго. Более чем достаточно, чтобы любой здравомыслящий человек начал догадываться о зацикленности своего положения. В конце концов, и я тоже понял. Ничего не изменится ни со мной, ни без меня. В зрелом возрасте уже ничто не может изменить сформировавшуюся личность. Разве что глубочайшее эмоциональное потрясение. Но все остальное, такое как окружающие, а уж тем более воля, может принести лишь косметические изменения. Человек остается со своей сутью. Потому что суть и есть определение человека.

После одной из бесчисленных выяснений отношений было необычайно продолжительное затишье. П. не показывалась в поле зрения, не звонила, не присылала сообщения. Мне было очень интересно, как она справляется. Возможно, действительно что-то осознавала на глубинном уровне. Увидела, что ее поведение неприятно ей самой, может залегла на дно, отрубила все связи, дабы избавить себя от соблазнов, проводит вечер с семьей или с близкими друзьями. Я скучал по ней, но тревожить не хотел. Как мне казалось, что моя помощь ей точно не понадобится. Да и честно, я не понимал, какую помощь я могу ей оказать. Быть постоянно рядом, чтобы следить за ней – я не смогу. Выслушать ее, устроить интервенцию, сводить к какому-нибудь доктору? Все это бессмысленная ерунда. В таких случаях имеет значение только огромная вера и любовь, у меня не было ни того, ни другого. Все остальное: внимание, забота, жалость, приободрение, порицание – лишь временные костыли.

Через пару месяцев я увидел в сети анонс грядущего через пару дней выступления ее группы. Как раз в том баре, где проходила та кабаре вечеринка. Да, место не ахти, но зато концерт должен был эксклюзивно коллектива П. Чуть позже она прислала мне личное приглашение. Я некоторое время колебался, стоит ли идти. Но в итоге принял его. Все-таки она вновь нашла в себе силы выйти на сцену, а с учетом следа, после того происшествия, это был смелый поступок. Я сверился, как она поживает. Она отстраненно-вежливо ответила, что все в порядке. Я был рад это слышать, хотя верилось с трудом.

В тот вечер я намеренно немного опоздал. Когда я открыл уже знакомую мне дверь, музыка на всей громкости доносилась из самого чрева заведения. Я прокрался вдоль стойки, предусмотрительно прихватив там пинту привычно гадкого пива. Лавируя с ним между завороженными слушателями, я забрался в самый дальний и темный угол, насколько это было возможно в том крохотном заведении.

П. со своей командой была на сцене. Софиты лаконично обволакивали в свой строгий свет ее фигуру. Силуэт размеренно двигался в клубах холодного льда. Она была облачена в длинное белое закрытое платье, волосы зачесаны назад. Безупречный в своей холодной стерильности облик, даже не смотря, что из-под платья то и дело показывались ее выцветшие розовые кеды с маленькой дырочкой на большом пальце.

Песни были уже мне знакомы. Некоторым я невольно двигался в такт. Мне действительно нравилась музыка, которую создавала П. В противном случае все это было бы сплошным лицемерием. Ей удавалось так легко самые глубокие, самые фундаментальные чувства оборачивать в изящную оболочку, используя рифмы и гармонии на грани безумия и преподносить их со сцены с поражающей силой и честностью. Она разрывала себя, она показывала, все что у нее есть, выворачивая душу, порой неловко, порой резко. Она говорила на близкие и тонкие темы, рассказывала о том, что всем было знакомо понятно, и делала она это самым прекрасным языком.

В тот вечер на сцене она была хороша. Но чего-то не хватало. Я видел прежние выступления. Все тот же строгий безупречный образ, те же закрытые глаза за густыми тенями, тот же голос на грани срыва и те же магические движения. Но той мельчайшей толики одержимости, которая отличает великолепное от гениального, я ощутить не мог. Возможно, это было только мое субъективное восприятие. Все остальные вроде бы все также завороженно смотрели на сцену, точнее именно на нее. Только казалось, что и П. понимает, что нечто незримое сломалась. Она оглядывалась в проигрышах, порой еле заметно осторожничала, когда впадала в транс. Между песнями нервно шутила, в голосе были различимы нотки беспокойства. Параноидальное чувство, когда ощущаешь, что что-то не так, но понять, что именно никак не получается.