9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)

Дело вышло резонансным для СМИ, а для полиции оно обернулось делом чести. Никогда еще в истории не было такого наглого и прямого удара по статусу и достоинству органов. Накал страстей не спадал. Каждую неделю сообщалось о каких-то подвижках в деле, но все они казались ничтожными. Не было никаких зацепок. Дело дошло до самых высоких чинов, и все требовали найти виновных. А когда есть настойчивое желание сверху – снизу это желание постараются исполнить всеми возможными способами.

Так и случилось. В принципе такое развитие событий вполне можно было предвидеть. Было опубликовано большое расследование, которое сразу же подхватили все значимые СМИ. Из семнадцати человек, задержанных тем вечером, восемь было несовершеннолетними. Их отпустили, но оставили под пристальным наблюдением. А вот у остальных девяти в ходе обыска была обнаружена неожиданно литература анархического толка, доказывающая их мотивы. Были опубликованы переписки, в которых они с грамматическими ошибками с упоением обсуждали планируемое действо. Также само собой нашли и следы взрывчатки на личных вещах, и еще у парочки еще по паре граммов кокаина для полной суммы. В итоге была раскрыта независимая опасная группировка, которая и была нейтрализована. Казалось бы, что это выглядело слишком хорошо и гладко, в особенности после практически месяца молчания, но пресс-секретарь следственного комитета сохранял спокойную мину, продавливая версию, что у следствия с самого начала были все необходимые доказательства, однако, они не афишировались, дабы проработать все возможные связи и вычислить всех соучастников. По счастливой случайности, все основные действующие лица и оказались на том месте и в том месте. Хотя они продолжают отрицать свою причастность, железные доказательства прямо свидетельствуют об их вине. Были опубликованы фотографии, а также имена. Серый был среди них. На черно-белой фотографии он выглядел еще более осунувшимся, чем обычно.

Некоторые из независимых журналистов усомнились в подобной гладкости прошедшего расследования. Появлялись отдельные заметки про несуразность всего дела. Опрошенные свидетели, знакомые и коллеги обвиняемых, отказывались верить приведенным доказательствам. В большинстве своем для интервью они предпочитали скрывать свои имена. Их можно было понять. В статьях говорилось о том, что дело сшито белыми нитками. Что все обыски проводились без свидетелей. Частицы веществ, указывающих на сопричастность, были обнаружены только с третьего раза. Также отмечалось, что обвиняемые если и были знакомы друг с другом, то только поверхностно, уж точно никак не могли быть сообщниками, так как крутились совершенно в разных кругах.

Эти скромные заметки были опубликованы на маленьких независимых ресурсах, и никто, кроме особо причастных, внимания на них не обратил. В основном все общество было в крайней эйфории, что виновных в подобной наглой и бесчеловечной акции наконец то привлекут к ответственности и упрячут до конца жизни. Дата первого акта сожжения ведьм была обозначена, и все с нетерпением его ожидали. И чем ближе был день первого слушания дела, тем больше привкус крови чувствовался в информационном поле. Сюжеты, демонизирующие молодых отечественных бомберменов, появлялись с раздражающей частотой. Ведущие СМИ соревновались в инфернальной изобретательности обличительных материалов, исследований влияния наркотиков или компьютерных игр, пропаганды и запрещенной литературы и прочего из стандартного списка факторов, которые вливают в гниль в головы только что повзрослевшего, но уже запятнавшего свою репутацию, поколения.

В день процесса я пошел к суду. Мне хотелось лично увидеть ребят, точнее, не сколько их, сколько ту идею, что вселилось в них тем поздним вечером на старом складе, как она будет выражать себя в тот момент, в условиях изоляции и всеобщей ненависти. Уже на подходе к месту можно было прочувствовать весь ажиотаж мероприятия. Дело получило широкую огласку. Здание суда располагалась в тихом узком переулке, который не был готов к настолько громогласному мероприятию. Многочисленные фургончики новостных компаний заполонили все парковочные места и тротуары. Техники и водители безучастно курили возле них, болтая о тягостях профессии. Репортеры же с операторами, огрызаясь друг с другом, выискивали свободные места с чистым задним планом, чтобы записать вступительное слово или выйти на прямую связь со студией. Планировалось широкое освещение в прямом эфире.

Сам вход в суд был выгорожен металлическими ограждениями. Дежурили полицейские. Все хорошие места были разобраны общественными активистами. Со стороны выглядело, будто фанаты ожидают приезда обожаемой звезды. Они держали самодельные криво нарисованные плакаты, общий смысл которых сводился к фразе: «Горите в аду». Я не хотел толпиться среди них, поэтому выбрал место в отдалении, метрах в двадцати чуть выше по улице около большого тополя в крохотном скверике. Оттуда было хороший вид на площадку перед судом, но я оставался там один. Все остальные наблюдатели предпочитали быть как можно ближе к месту событий.

В лучших традициях больших звезд обвиняемые опаздывали. Фан-толпа развлекала себя тем, что поддерживала друг друга в ненависти и составляла свой Топ-10 из тех, кого следует судить дальше. Журналисты обменивались любезностями, обвиняя друг друга в продажности и непрофессионализме. Водители же продолжали меланхолично курить у своих машинок. Из онлайн новостей я узнал, что обвиняемых задерживаются из-за того, что у следственного изолятора также собралась похожая толпа их «почитателей» с требованием устроить суд на месте. Полиция толи замешкавшись, то ли специально разрешая толпе пошалить, только спустя некоторое время расчистила путь и позволила каравану двинуться дальше.

Наконец обвиняемые прибыли к месту слушания. Серый автобус в сопровождении двух полицейских машин проехал мимо меня и припарковался прямо перед входной лестницей. Толпа, обрамляющая проход к зданию, до того лишь оживленно разговаривая, разразилась криками и проклятиями, когда обвиняемых в наручниках стали по одному выводить из служебного транспорта. Молодые люди выглядели растерянно. По длинной моложавой фигуре я узнал в одном их них Серого. Он сутулился, и старался не смотреть по сторонам, как и остальные. Когда все семеро вышли, в ход пошли заранее заготовленные толпой яйца и помидоры. Прилетало и в полицейских, которые по инструкции окружили ребят плотным кольцом для безопасности. Такой сложносочиненной фигурой из людей обвиняемые и их охранники стали медленно подниматься по ступенькам к дверям в здание суда. Другие полицейские с трудом держали металлические ограждения, чтобы разъяренная толпа не прорвала выстроенный заслон. Давлению также способствовали журналисты, активно прессуя окружающих с целью взять удачный кадр.

Именно в этот момент раздался хлопок, ударной волной меня отбросило на спину. Уши наполнились резкой звенящей болью. Я постарался сразу же подняться на ноги. Перед моими глазами предстала ужасающая картина. Вход перед зданием суда, то, что мгновение назад представляло себе не бог весть как, но все – таки организованную цивилизованную структуру, теперь выглядело как человеческое месиво, прямиком со средневековых гравюр. Оглушенный в состоянии шока я подошел ближе.

Под ногами хрустело выбитое стекло. В воздухе повисла тошнотворная смесь из запахов серы и жженых волос. Чем ближе я подходил, тем отчетливее сквозь невыносимый звон в ушах стал прорезаться крик боли и ужаса. Он был многолик по своей составляющей, но монолитный по своей сущности, исторически неизменный, как и сама человеческая боль, передаваемая посредством голосовых связок. На этом фоне тихих стонов слышно не было. Я видел людей, которые лежали и просто беспомощно открывали рот, медленно умирая как рыбы на суше.

Словно некое древнее ритуальное жертвоприношение человеческие тела были выложены по окружности, только в центре на месте какого-нибудь оккультного божка была небольшая дымящаяся воронка. Кто-то еще шевелился, те кто был ближе к центру уже не подавали никаких признаков жизни. Подсудимые лежали одной однородной группой вместе с полицейскими, которые должны были их защищать, все они были неподвижны. Искореженные металлические ограждения лежали поверх людской массы. Я отбросил кусок металла, который оказался на женщине, беспомощно распластавшейся на асфальте. Судя по значку на ее опаленной старомодной кофточке, она была из тех, кто поддерживал обвинительный приговор для молодых людей. Горло ее было перебито, но она все еще была в сознании. Я опустился на колени, снял куртку и попытался закрыть кровоточащую рваную рану. Она посмотрела мне прямо в глаза. Показалось, что смотрит она сквозь меня, куда-то туда, где только ей был виден свет. Ее губы шевелились, но я не мог услышать, что она говорит. С нечеловеческой силой она вцепилась мне в руку, но совсем быстро ее хватка ослабела. Ее запястье безвольно упало на асфальт и губы замерли. Широко раскрытые глаза продолжали смотреть.

Оставаясь перед ней на коленях, я огляделся вокруг. Люди, которым повезло, истерично суетились и бегали вокруг. На меня была направлена камера. Операторы, как только отошли от шока, сразу принялись записывать эксклюзивные кадры. Репортеры взволнованно взахлеб орали в микрофон, описывая что только что произошло. Я поднялся и, стараясь не наступать на лужи кровли, как можно быстрее пошел прочь от места трагедии. Навстречу мне двигались машины скорой помощи и полиции, однако, из-за нагромождения припаркованных автомобилей и техники, они не могли ехать быстро.

Пройдя пару кварталов, когда звуки сигналов спасательных служб остались за спиной, я вновь увидел город в своей самодовольной и обыденной занятости. Все было как обычно. Разве что, мои руки были в крови. Думаю, это несколько напрягало прохожих, однако, никто не подходил ко мне, чтобы предложить помощи или потребовать объяснений. Я зашел в ближайшее кафе и спросил чашку кофе. Пока заказ готовился, я отмыл кровь в туалете.

Руки страшно тряслись, я все еще никак не мог отойти от увиденного. Не думаю, что вообще кто-либо может спокойно перенести подобное. Я долго тер запястья, капли крови были на одежде и на лице. Умывшись, я долго и тупо смотрел на себя в зеркало. Когда я вернулся к стойке, кофе уже успел остыть. Миловидная официантка предложила его разогреть, я отказался.

Я взял кружку и сел за столик. Машинально открыл новости, хотя прекрасно знал, что будет написано. Не прошло и получаса с того момента, но фотография меня на коленях и той несчастной женщины была уже на всех новостных сайтах. Пока только краткие заметки с пометкой «Новость дополняется». Кого-то успели госпитализировать. Кто-то успел сделать официальное заявление. Все казалось невероятно обыденным, то что совсем недавно шокировало – с экрана телефона выглядело обычной новостной сводкой. Лишь еще одна трагедия, даже если ты непосредственно был там. Среди сведений о трагедии, промелькнувшей перед моими глазами, появлялись заметки о еще одном взрыве. Судя по всему, он произошел ровно в то же время, что и первый, однако, подробностей о нем было куда меньше, так как все журналисты были сегодня сконцентрированы на месте планируемого судебного заседания. По обрывочным данным взрыв произошел в еще одном полицейском участке в другой части города.

Теперь все встало на свои места. Если первый можно было с натяжкой расценить как некую карму или действие, движимое правилом глаз за глаз. Ведь многие члены общества были бы крайне счастливы устроить самосуд над молодыми анархистами. Второй же взрыв был явным подтверждением посыла: «Вы взяли не тех, и это еще далеко не конец».

Я вышел из кафе и направился домой с гнетущим чувством подавленности и страха. Было так странно идти по обычной городской улице с осознанием того, что в любой момент все может трагически перевернуться. Осколки стекла, застрявшие в подошве, и засохшие капли чужой крови на штанах, не давали об этом забыть об этом. Встречающиеся прохожие вели себя индифферентно и обыденно, может они еще были не в курсе страшных событий, что разворачиваются буквально в нескольких кварталах от них – может уже привыкли к трагедиям, происходящим с редкой, но все-таки периодичностью. Реагировать на каждую невозможно, любое переживание сжирает кусок души и если быть открытым к каждому общему несчастью, то скоро от тебя ничего не останется.

Добравшись до дома, я рухнул на кровать. Хотелось сбежать из этой реальности и пробыть вне ее насколько возможно дольше. Сильнодействующего снотворного у меня не было, напиться я не мог себя заставить. Оставалось лежать с открытыми глазами и смотреть в потолок, потому что как только их закрыть, сразу всплывали кошмарные образы. Я почувствовал, что моя кожа и одежда пропахла гарью и серой. Я сразу выбросил все, что на мне тогда было в мусорный мешок, и принял долгий душ. Под струями воды ко мне пришел на ум единственный вариант дальнейший действий. Хотя, конечно, он не был единственным, всегда можно просто уйти, спрятаться, забыть. Но я оставил это как запасной вариант.

Надо было найти Л. Я не имел ни малейшего, как это сделать. Если у полиции целой страны это было приоритетной целью, но они потерпели сокрушительное поражение, то что могу найти один я. За время их так называемого расследования я не увидел ни одной отсылки или хотя бы намека на то, что что они двинулись в ее направлении. Ладно, допустим, они не знали в каком направлении идти и выбрали самый простой путь: использовать что есть и следить, чтобы подобного не произошло в будущем. У меня хотя бы имелось приблизительное виденье, куда надо идти. Разумеется, я не знал, в каком она находится состоянии и где. В городе ли она, занимается ли обычной жизнью, да и вообще жива ли? Где сейчас все те, кто был тогда на старом складе? Практически всем удалось скрыться, как тараканам при резко включенном свете. Может, это вовсе не ее рук дело, может то выступление, основанное на ослепляющей идее мести, было пиком ее помешательства. Ведь она достигла своего, ее услышали, и она быть может увидела последствия. Естественно, она была в курсе, что ее бывших соратников и даже одного друга схватили. Разве она могла пойти на подобное действие, принеся их в жертву? Ведь было бы достаточно другого взрыва, чтобы разрушить все обвинение и указать на несостоятельность правоохранительных органов. Может она испугалась, что они укажут на нее в суде? Но раз они не сделали этого на допросах, то почему они должны были сделать это после? Но Серый, тот кто мог рассказать о ней, был мертв. Было ли это ее целью? Может, она остановилась, но ее новые соратники, на подобие тех, что стояли за ее спиной на сцене, решили довести начатое до конца? У меня сразу вспыхнуло слишком много вопросов, самым страшным из которых был: «Что делать, если у меня все-таки получится ее найти?».

Тем же днем я предпринял первую безуспешную попытку поиска. Я позвонил в ее издание и спросил Л. Мне предсказуемо поведали, что она давно не работает. Она даже не пришла забрать вещи, просто известила их по телефону, что больше не придет без объяснения каких-либо причин. Если я хочу, то могу забрать ее коробку с ее вещами, все равно уже давно хотели выбросить. Я согласился и приехал на ее прежнее место работы. Охранник на входе отдал мне коробку. Я стал ее разбирать на ближайшей скамье. Внутри была одна макулатура. Какие-то блокноты с пометками, обрывки бумаг, кружка с надписью «Я ненавижу понедельники» и вековым кофейным налетом внутри, а также маленький игрушечный динозаврик. Желтый пластиковый тираннозавр, сделанный в крайней степени криво, но из-за такой фабричной халатности он выглядел довольно забавно. Фигурку и пару клочков бумаги с какими-то именами и телефонными номерами я оставил, остальное отправил в ближайший мусорный ящик.

Затем я отправился на квартиру Серого. В окне горел свет, и я решил позвонить. Из домофона мне ответил недовольный женский голос, я представился репортером и сказал, что хотел бы задать вопросы о предыдущих жильцах. На что выслушал полноценную тираду, о том, как же ей это все осточертело, что ее усопшая мать под конец жизни совсем выжила из ума, раз пустила жить таких уродов. Что последний месяц полиция не давала ей жить, но хоть спасибо, что вынесли весь мусор, что оставался. Что от звонков журналистов она уже готова вешаться. И в конце концов, она рада, что эти молодые сволочи получили по заслугам, подохли, как им и полагается. Жаль только, что не мучились. А полицейским поделом, раз не смогли предотвратить весь это кошмар. Я не стал настаивать, сказал: «Спасибо» и удалился.

Дома я проверил имена и цифры на ее бумагах. Ничего интересного: одна типография, китайская закусочная, рекламное агентство и пара младших редакторов с маленьких развлекательных сайтов. Фигурку динозавра я оставил у себя на столе.

На другой день под вечер я приехал к тому самому месту сборища, устроенного Л. Склад выглядел абсолютно также, как в моих воспоминаниях, словно все произошло только вчера. Можно было даже ощутить ту необычайную атмосферу общего подъема, хотя вероятно это было лишь мое личное чувство. А само здание было как пустая скорлупа. Треснувшее и давно безжизненное. Все давным-давно было брошено. Даже новых граффити на стенах не появилось.

Я проверил оба места взрыва: первое, до боли мне знакомое, и второе, совсем свежее, виденное только на фотографиях из новостей. Старенький одноэтажный домик, в котором я провел не самые приятные часы своей жизни, не смог перенести потрясения. Неуклюже завалившись одной стеной внутрь себя, он представлял собой достопочтенные развалины. Восстанавливать его никто не собирался. Все важное забрали, технику вывезли. Охраны не было. Его служба на благо страны подошла к концу. Второй же участок, напротив, к моменту моего визита уже принялись реанимировать. Мусор разгребли, территорию отгородили строительным забором. Чтобы я не ошивался и не высматривал, меня практически сразу прогнал оттуда сторож.

Последним местом визита у меня оставалось кладбище. Это казалось мне совсем уж художественным вариантом, но надо было проверить все. Я пришел до полудня, однако, местный смотритель был уже нетрезв. Я хотел узнать навещают ли могилу недавно похороненного парня на дальнем углу кладбища. Но, естественно, он ответил, что не может помнить всех, кто сюда приходит, как и тех, кто здесь уже лежит. Знакомой дорогой я дошел до его могилы. Памятник так и не был поставлен. Деревянный крест покосился от пронизывающих ветров и готов был вот-вот упасть. Свежих цветов не было. Я поправил крест, воткнув его глубже в грунт, и убрал давно завядшие цветы. На обратном пути я думал, что явно не меня хотел бы видеть погибший парень поправляющим его могилу. Я приходил позже еще пару раз, в надежде увидеть какие-нибудь признаки, что и другие здесь бывают. Но каждый раз мне представала одна и та же картина: свежая могила, которая неумолимо приходила в запустение.

Единственное, что мне оставалось – это номер телефона, с которого Л. пригласила меня на то ночное сборище. Мне было очевидно, что Л. никто не сможет найти, если только она сама этого не захочет. Но я стал набирать этот номер каждый день, но в ответ, я слышал только: «Абонент недоступен. Оставьте сообщение…». С голосовой почтой я дело иметь не хотел и бросал трубку. Это превратилось в некий ритуал, как стук в закрытую дверь, единственную, которая возможно могла вывести из тупика. От безысходности и отсутствия хоть каких-нибудь новых данных это вошло в привычку. Я внимательно пролистывал новости, ничего не находил, набирал номер и слушал одинаковое отсутствие ответа.

Одним вечером я как обычно повторил эту процедуру. Прослушал автоматический ответ оператора и отложил телефон. Через две минуты раздался звонок. Я машинально поднял трубку.

– Алло, – произнес я и вместе с этим поймал себя на мысли, что даже не посмотрел кто позвонил.

– Привет, – ответил мне знакомый женский голос. Я не узнал его сразу. Отодвинул телефон от уха и посмотрел на экран. Да, там был тот самый номер, который я уже несколько недель настойчиво и бессмысленно набирал каждый день.

– Привет, – только и выдавил я из себя. Неожиданно настал тот самый момент, мысли о котором я каждый раз с упорством отгонял от себя, оправдывая мизерной вероятностью этого события. Честно говоря, я боялся, что оно действительно произойдет, хотя так старался его приблизить.

– Что тебе нужно? – спросила Л., видимо, поняв, что на этом «привет» моя реплика закончилась.

– Да… Как дела?

– Ты названивал ради того, чтобы узнать, как у меня дела?

– Нет, не совсем. Я звонил тебе, пытался найти.

– Да, я поняла.

– Я заходил к тебе на работу, но мне сказали, что ты там уже там давно не появлялась. С твоими друзьями у меня нет контактов.

– У меня нет друзей.

– Я не знал, как тебя найти. Обошел по несколько раз все знакомые места. Даже думал, может встречу тебя на кладбище.

– Хах, я пока еще жива.

– Я имел в виду на могиле Красного.

– Короче, что тебе нужно?

Хороший вопрос. Я не успел, вернее не хотел отвечать на него сам для себя за все то время. Теперь же время на раздумья не осталось.

– Я хотел бы встретиться с тобой, поговорить.

– О чем? Мы разве старые друзья? Нет. Ты меня не знаешь, я тебя не знаю. Всем будет лучше, если ты так и будешь думать…

– Ты знаешь, что Серый погиб от взрыва? – оборвал я ее на полуслове.

– Да, я знаю.

Я попытался выцепить из этих трех слов хоть какой-то оттенок чувства. Будь-то грусть, или гнев, или вина. Но он прозвучал неестественно стерильно, словно это был не ее старый знакомый, с которым ее столько связывало, а наугад прочитанное имя из раздела некрологов. Простая констатация факта.

– Откуда?

– Всё, закончим на этом, больше не звони на этот номер.

– Стой! – я откровенно запаниковал.