9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)

Мы стукнулись бокалами. А. произнесла свой тост с торжественной помпой довольно громко. Пара за соседним столиком услышала его, и даже многозначительно переглянулась, поджав губы в уважительной гримасе, удостоверившись, что они выбрали это место для своего дежурного свидания не зря.

Больше в этот вечер А. ничего заказывать не стала. Удовлетворенно произнеся свою маленькую речь, она вальяжно откинулась на стуле, и в пол-уха продолжила слушать мои истории, лениво пригубливая из фужера и поглядывая на обывателей в баре. Смотреть было особенно не на что: представители бизнеса, достигнув своего лимита на алкоголь, один за одним вяло отправлялись в сторону лифта. Богема, рассказав все-все накопленные за короткий промежуток времени сплетни, и оставшись с необходимостью искать новые темы для оживленных разговоров, была вынуждена покинуть заведение. Искоса наблюдаемая нами весь вечер пара, выполнив все необходимые романтические ритуалы и заблаговременно вызвав такси ко входу, также освободила столик. А. осталась без интересных объектов для наблюдения. И, что еще хуже без публики, которая могла бы смотреть на нее.

Она устало посмотрела на меня, дав понять, что и нам пора идти. Я расплатился, но чаевых оставлять не стал, очень мне не понравилась эта вылощенный официант. Пока мы спускались с тринадцатого этажа, А. страстно поцеловала меня. Не знаю, настолько ли я ей понравился я, или вся атмосфера вечера располагала к этому, или страстные поцелуи в кабине лифта – классический элемент программы. Впрочем, это совершенно не важно. Как и то, что она во время поцелуя смотрела на свое отражение в зеркале на стенке.

У входа уже поджидала желтая машина. А., еще раз затяжно поцеловав меня на прощание, нырнула в такси, без лишних прощаний. Я же, признаться, немного разочарованный, вытирая следы помады на своем лице, вызвал себе другую машину.

А. не терпеть не могла обмениваться сообщениями, она предпочитала только живые телефонные разговоры. Точнее два образа из трех. По их словам, в короткой набранной фразе на смартфоне совершенно невозможно понимать интонацию говорящего, а это бывает куда важнее непосредственно смысла текста. Обычный вопрос: «Когда можно будет тебя увидеть в следующий раз?» можно произнести миллионами разных вариантов. Лично я всегда выбирал тон сдержанно-любопытной заинтересованности и произносил свои реплики примерно одинаково. Она же, свой зачастую неприлично короткий ответ, например: «Во вторник» каждый раз произносила с таким чувством, что сразу становилась понятно, будет ли это наш последний вторник вместе или же, наоборот, что она готова собрать все календари мира и собственноручно зачеркнуть в них понедельники, чтобы приблизить нашу встречу. Эта манера была мне только на руку, так как с практической полной уверенностью та, что отвечала мне по телефону и встречалась мне в тот условленный день. Если все же мне приходил лаконичный текстовый ответ, я мог быть уверен, что меня ожидает встреча с кошачьей А. Иногда случались промашки и тогда мне уже приходилось перестраиваться на ходу. Она же в это время смотрела на меня с некоторым раздражением, пока я вспоминал с кем именно из них имею дело, будто я забыл выучить слова очередную репетицию. В тот раз она сначала указала мне адрес и в конце вместо прощания выпалила: «Во вторник!» с какой дьявольской одержимостью, словно весь последний год она готовилась к концу света, и именно в этот назначенный вторник, и никакой иной, он и должен был случиться.

Я отыскал нужное место довольно быстро. Указанная квартира располагалась в совсем недавно отреставрированном доходном доме начала прошлого века. Аренда площади в нем наверняка стоила немалых денег. Видимо, я еще очень многого не знаю об А. Хотя я вообще ничего, по сути, о ней не знаю, она говорила только о том, чем занимается. Говорила страстно, с упоением, взахлеб. Эта тема была основополагающей всех наших встреч. Я даже не закончила ли профессиональный институт, зарабатывает ли этим или просто хобби. Оставалось еще более двадцати минут до условленного времени. Наматывать круги по старым узким улочкам среди исторической застройки, жалко осознавая, что я пришел неизвестно к кому неизвестно на что, у меня не было особенного желания, поэтому я решил сразу пойти внутрь. Протиснувшись между дорогих автомобилей, которыми был буквально усыпан внутренний двор, я подошел к подъезду. Декоративные свежеоштукатуренные атланты держали навес. По страдальческому выражению их каменных лиц можно было понять, что они за сто лет так и не смогли привыкнуть к своей тяжкой ноше. Я позвонил домофон – в ответ донеслось: «Поднимайтесь на самый верх». Зазвучал противный писк и дверь открылась.

В отличие от облагороженного фасада, внутреннее убранство не обновлялось, наверное, со времен самой постройки дома. Просторный внутренний холл представлял собой жалкое зрелище. Искусные карнизы держались на честном слове, мозаика на стенах осталась лишь частями, понять, что было на ней изображено изначально было весьма проблематично, штукатурка по потолке стала оттенка зубов престарелого курильщика. Лифтом я пользоваться не рискнул и пошел вверх по широкой лестнице с ажурными металлическими ограждениями. На последнем этаже была приоткрытая большая красная дверь. Меня никто не встречал, поэтому я осторожно зашел, оставив входную дверь такой же приоткрытой.

Просторная прихожая была захламлена какими-то пакетами, на вешалке громоздилось непомерное количество верхней одежды. В нос ударил мощный запах спирта, пудры и травы. В глубине слышался многоголосый шорох разговоров. Постояв некоторое время на коврике и осознав, что никакая хостес ко мне не придет, чтобы проводить на свое место, я начал пробираться внутрь, мысленно ненавидя старые скрипучие половицы, которые выдавали каждый мой шаг. Первые попавшиеся мне двери были закрыты, но слышалось, что за ними, кто-то репетирует, повторяя громко одну и ту же фразу. Я прошел чуть дальше. За первой открытой находилась кухня. А. сидела с ногами на широком подоконнике, в огромном черном свитере размера на три больше нее самой, выставив оголенные икры. Она курила, выдыхая дым в открытую форточку, и между делом дискутировала с двумя парнями, что сидели на табуретках возле нее. Со стороны было ощущение, что они как послушные ученики, пришли к просветленной, чтобы узнать всю мудрость бытия.

Моего появления они не заметили. Я нерешительно прошел вглубь комнаты, чтобы послушать, о чем именно они рассуждают. Не собирался обращать на себя внимание, но проклятые половицы все-таки выдали мое присутствие. Заметив меня, А. щелчком отправила окурок в форточку, бойко соскочила с подоконника, босиком подбежала ко мне и крепко поцеловала.

– Ты рано пришел, ты не должен видеть меня в таком виде, – с укором произнесла она. На ней совсем не было макияжа, на ее щечках появились веснушки.

– И тебе привет. Извини, понятия не имел, что тут будет происходить. Поэтому и пришел заранее, чтобы подготовиться.

– Тогда готовься, – она подвинула мне бутылку красного вина, что уже стояла открытой на столе. – Налей себе, все должно начаться только минут через двадцать. Может чуть позже, народ еще не собрался.

– Спасибо, – ответил я и налил в пустой стакан. Этикетка на бутылке доверия не внушала, бензиновый вкус дешевого полусладкого подтвердил мои опасения. – Тебе налить?

– О нет, нет. Может потом, если все пройдет хорошо. Ну или если плохо.

– А если средне?

– Такого еще не случалось, – усмехнулась А.

– А что, собственно, будет тут происходить?

– Ну как что? Магия!

– Фокусники и чудеса?

– Типа того, – А. перевела взгляд на пластмассовые часы на стене.

– И ты участвуешь в роли главного чуда?

– Хах, а ты неплох! Но сам всю увидишь позже, мне кажется, будешь приятно удивлен, – произнесла она с нотками таинственности. – Хотя может и нет, кто тебя знает, – добавила уже без них.

– В любом случае я уже заинтригован.

– Только не жди слишком многого. Это скорее прогон для своих, в первую очередь. Все может пойти не по плану. Но я в предвкушении. Должно быть хорошо.

Ее нетерпение, которое я услышал еще по телефону, теперь предстало передо мной в полный рост. Она была взбудоражена, жестикулировала невпопад, переминалась ногами и все смотрела на часы. Быстро представила мне своих друзей – оба были из ее компании, однако, в этом шоу задействованы не были.

– Так ладно, пойду переодеваться и готовиться. А ты приходи в зал, там дальше по коридору, занимай место получше, сейчас еще народ должен подвалить.

– Удачи!

А. скорчила рожицу отвращения, чмокнула меня в щеку и выпорхнула в коридор. Я остался в комнате с двумя парнями на табуретках. Оценив меня взглядом и решив, что я вряд ли представляю какую-нибудь культурную ценность, вовлекать меня в свою высокую беседу они не стали. Однако, это не помешало одному из них, худощавому с зеленому волосами, который был тогда на перекрестке, попросить у меня две сигареты. Одну он сунул в рот, вторую заложил за ухо. В тишине, принизанной обоюдным презрением, мы покурили на кухне, после чего я пополнил свой бокал и отправился в зал, где и должна была случиться магия.

Помещение просторное и светлое, площадью примерно метров тридцать вкупе с высокими потолками, создавало великолепное впечатление. Стены и потолок стерильно белого цвета. Внутри уже несколько зрителей уже заняли свои места. Рассредоточившись вдоль широкой стены, они убивали время, потягивая то же гаденькое вино и просматривая ленту новостей в телефоне. Я выбрал себе хорошее место, практически по центру. Прислонился к стенке, заранее удостоверившись, что она не будет краситься, поставил бокал на отполированный паркет и просто стал ждать начала представления.

А. была права. Чем ближе к началу представления, тем все больше и больше народу стало появляться в комнате. По лицам появляющихся было понятно, что для большинства из них этот формат не в новинку. Задорно болтая и предвкушая очередное представление, они равномерно занимали отведенное пространство. Я даже пожалел, что не был знаком с прядущими номерами. Вероятно, это было нечто неординарное. Но тем интереснее будет увидеть, что будет происходить в этот раз.

Время перевалило за восемь вечера. Комната заполнилась более чем наполовину, оставив свободным лишь пространство у противоположной стены. Зрители плотно сидели возле друг друга. Из-за двери высунулась рука и выключила свет в комнате. Видимо, это означало начало представления. Все притихли.

Царство темноты продолжалось минуты три. Часть зрителей придерживались серьезности момента, стараясь проникнуться затяжным началом. Однако, некоторые уже начали ехидно перешучиваться.

Неожиданно дверь драматично распахнулась. В коридоре показался силуэт человека. Практически в полной темноте, разреженной лишь проникающими через большие витражные окна обрывками света, мужская фигура, облаченная в длинный белый плотный саван, и что-то сжимающая в руке, переместилась на центр комнаты. Из-за длинной свободно свисающей ткани было совершенно незаметно, как он передвигает ногами. Выглядел он словно призрак, когда-то живший в этой квартире, или как парень в простыне на маленькой невидимой тележке. Фигура замерла в центре комнаты. Лицо человека, его кисти рук и волосы были в густом слое белоснежной пудры. Он практически сливался со стеной.

Вдруг в один миг дверь с треском захлопнулась и комнату озарил яркий свет. От такого неожиданного поворота я непроизвольно зажмурил глаза. Пока мои зрачки приходили в чувство, комната наполнилась громким розовым шумом. Свет, ярость, звук – все это походило на изощрённую пытку, чем в полной мере и может оказаться современный авангардный спектакль. Спустя пару мгновений, как только глаза привыкли к стремительной смене обстановки, я смог разглядеть, что белоснежный актер стоит с лампочкой в руках. Он многозначительно раскачивал ей из стороны в сторону, словно кадилом, принуждая тень за собой устраивать гипнотический танец. Наигравшись, он положил лампочку перед собой, тени на стене выросли до угрожающих размеров.

После этого парень переместился в угол комнаты. Он достал банку краски, которая была спрятана в углу за белой драпировкой, и размашистым движением вылил ее на пол. Черная жидкость заполнила поверхность, полностью покрыла отполированный ламинат. Зрители в первых рядах подернулись, но остались на своих местах, самоотверженно встречая силу искусства. После того как последняя капля оказалась на полу, он взял в руку следующую банку и плавно вернулся на свое изначальное место в центре. К розовому шуму добавились какие-то потрескивания, низкие, неровные, гулкие ноты.

Он принялся равномерно выплескивать краску на белоснежную стену. Синие потеки струились по вертикальной плоскости, внизу смешиваясь с черной. Затем в ход пошла зеленая. Он работал методично и выверено, оставаясь при этом безукоризненно белоснежным. Как ему оставалось остаться незапачканным, в то время как зрители в первых рядах уже нервно растирали по лицу прилетевшие капли краски, мне было совершенно не понятно.

Он вылил еще несколько цветов на стену. Желтую, оранжевую, голубую, фиолетовую. Цвета смешивались, теряя свое истинный оттенок и нарастая в одно сплошное месиво. В звуковом сопровождении также становилось все больше и больше составляющих. Можно было различить шум моря и листвы, скрип деревьев. По отдельности составляющие могли служить фоном для релаксации, но все вместе звучало как стена звука, которая не прекращает обрушивается на тебя.

Человек в белом взял кисть и стал рисовать на стене, пытаясь подчинить цветовой хаос. Стоя спиной к зрителям, он создавал странные фигуры, отдаленно напоминающие наскальную живопись доисторических людей. Он совершал резкие взмахи, которые сменялись плавными аккуратными штрихами. Когда на всей стене практически не осталось нетронутого кистью места, он отошел на два шага назад, чтобы как следует осмотреть свое творение. У меня первой ассоциацией картины на стене была «Герника» под ЛСД. Заполнивший пространство звук стал еще громче, хотя барабанные перепонки уже и так работали на пределе. Крики птиц и рык животных стали его частью.

Видимо, не до конца удовлетворенный своим творением Он прислонился спиной к стене и обвел сам себя поверх всей этой сложносочиненной композиции. Одним движением, не отрывая кисти. После чего отошел от стены. Звук достиг максимума, свет начал эпилептически мигать. Затем в раз все стихло и погасло. Остался только звон в ушах.

Без долгой паузы свет зажегся вновь. Глаза еще не успели привыкнуть к темноте. На месте силуэта появился человек. В белой пудре с закрытыми глаза, невысокий, сухого телосложения, практически обнаженный, лишь в набедренной повязке. Актер в саване взял в руки последнюю банку краски, что оставалась неоткрытой – красную, и начал выливать на голову парню с закрытыми глазами. Тот задрожал. Как только банка опустела, из колонок вновь ударил звук и человек, покрытый красным, в диких конвульсиях упал на пол. Он дергался, выгибался, бился об пол, кричал. Его голос смешивался с зубодробительной фонограммой. Актер в белом саване лишь спокойно наблюдал за этим. Парень замер, он просто лежал на полу, тяжело дыша. Ровная красная краска на его теле превратилась в бордовую с черными пятнами. Он приподнялся и с громадным усилием встал на колени перед своим создателем. Грудь все также тяжело вздымалась. Алые капли падали с подбородка. Он поднял голову и протянул руку. Актер в белоснежном саване беспристрастно смотрел на него сверху вниз, но все-таки подал ему руку и помог подняться.

Они стояли друг напротив друга и напряженно смотрели в глаза в глаза. Как два абсолютно противоположных начала. Один – высокий, спокойный, в безукоризненно белоснежных одеждах, второй – тяжело дышащий, голый, в черно-красных потеках.

За этой молчаливой дуэлью, когда все взгляды из зала были направлены на двух мужчин, столкнувшихся в молчаливом противостоянии, как-то незаметно в комнате появилась девушка. Совершенно чистая, в повязках, скрывающих ее грудь и таз, она, ступая на цыпочках по черному полу, подошла со спины к парню, покрытому краской, и мягко положила ему руку на плечо.

Тот нервно обернулся и отшатнулся назад. Совершенно позабыв о своем противостоянии, он повернулся к своему «создателю» спиной. Девушка улыбалась испуганному парню. Вся совершенно чистая, безупречная, с длинными светлыми волосами, она попыталась приблизиться. Он же с животным страхом конвульсивно отшатнулся. Упершись спиной к стене, он все пытался отстраниться от нее, непроизвольно стирая нарисованное. Человек в саване лишь беспристрастно наблюдал за всем происходящим. Звук, наполнявший комнату, снова был выкручен на максимум – над уже знакомым хаосом теперь главенствовало учащенное биение испуганного сердца. Она стояла перед ним с протянутой рукой, открытая и принимающая. Парень отдышался, биение сердца стихло. Он попытался выпрямиться. Понял, что опасности она не представляет. Именно в тот момент, как он в ответ нерешительно протянул ей свою руку, появилась А.

Она выплыла из мрака двери. Невысокая, босая, худющая, облаченная в черную прозрачную газовую накидку. Та выдавала все очертания ее тела – аккуратную форму небольшой груди, тонкие бедра, острые колени. А. сделала три шагу навстречу паре, оказавшись аккурат между ними. Но она даже не посмотрела на молодых людей, все это время ее глаза были устремлены на человека в саване. Не меняя направления и не закрывая глаз, она протяжно долго поцеловала парня, так что разводы черной-красной краски остались на ее губах. После чего все также победоносно впиваясь взглядом в «создателя», она поцеловала девушку, оставив грязный след на ее чистом лице. А. шагнула вперед, оставив пару за своей спиной. Они тут же слились в долгом поцелуе, молодой человек принялся страстно обнимать девушку, уничтожая белизну ее тела своими импульсивными движениями. А. не замечала, что происходит за ее спиной, она так и не сводила взгляд с создателя. Звук достиг максимума, сложно было уже вообще что-то различать. Розовый шум, звуки природы, животный рев, человеческая речь, крики, обрывки песен, лязг цепей, пульсация крови, грохот машин, треск оружия – все это насильно вливалось в уши.

Сцена была напряженной, и как в комнате оказались два полицейских не заметил никто. Актеры не могли их увидеть: четыре человека на сцене были поглощены вниманием к друг другу, из зрителей же никто виду не подал. Один из двух полицейских, который, видимо, был постарше, потолще и больше видел в жизни, сначала постарался переорать весь шум, но его голос стал лишь одним из миллионов звуковых дорожек, из которых была соткана звуковая стена. Тогда он попробовал поиграть с выключателем, но и это было воспринято как часть шоу. Мигающий свет мы уже видели. После чего, изрядно взбесившись, не сколько от того какую сцену ему приходится видеть – с полуголыми людьми, изображающими не пойми что в разноцветной краске и одетыми, внимательно за всем этим наблюдающих, столько – что на него никто не обращает внимания и не считается с властью, которую он, человек в форме, по идее, должен представлять, подошел к колонке в углу, что захлебываясь выдавала шум, и смачно бросил ее об пол. Сразу стало на четверть тише. Тогда-то он все-таки смог донести до всех фразу, который пытался озвучить все это время: «Какого хрена тут происходит?!»

Звуковой фон выключился совсем. Пара прервала свои ласки. Каждый из зрителей понял, что уже происходит что-то, что в сценарии точно прописано не было. А. обернулась. Пылающий взгляд, который до этого сверлил человека в белом саване, она перевела на человека в форме. И стала медленно приближаться к нему той же походкой, властной, выверенной, оставляя на полу следы маленьких женских ступней. Под прозрачной тканью каждый мускул ее тела был предельно напряжен. Толстый стоял непоколебимо, хотя его молодой коллега заметно пошатнулся.

– Я, блядь, еще раз повторяю, какого хера тут происходит?

А. стояла неподвижно, ее кулачки сжались. Я заметил это, и тихо, под прикрытием общего замешательства, крадучись стал пробираясь к выходу.

– Что вы здесь устроили? Соседи жалуются, пришло какое-то на сборище наркоманов на верхний этаж. Включили какой-то адский шум! – повторил полицейский, уже обращаясь непосредственно к А. – Ты что ли глухая, девочка?

– Это – спектакль, – ответила А. – Его нельзя прерывать, нельзя вламываться в чужую квартиру и прерывать действие, – ее слова были настолько пропитаны ненавистью, что можно было их выжать и начать оттирать черную краску с пола. – Дождитесь окончания!