Дихроя. Дневники тибетских странствий

Иронично ли, что ужин в разнесчастном «Бургеркинге» после недели тибетской кухни оказался для всех нас сродни маленькому празднику? Мы уплетали картошку и бургеры, будто это были лучшие яства на свете. Тот, кто открыл «Бургеркинг» в Шигадзе, где обычный бутерброд сравним по стоимости с ужином тибетской семьи, либо отчаянный человек, либо гений.

Сложно понять, то ли бургер так подействовал в разряженной атмосфере Тибета, то ли сказалось эмоциональное возбуждение от злопыхателя в «мордокниге», но ночью мне приснился весьма странный сон.

Будто мы с Андреем, облаченным в оранжевые одежды монахов, сидим в покоях Далай-ламы дворца Потала за дорогим резным столом. Я курю сигару, Андрей – кальян; попутно мы пьем «пепси» из чайных кружек и беседуем о самых разных вещах – например, о том, что человек находится в плену своих эмоций, и, хоть писатели и режиссеры давно твердят об этом на каждом углу, наука заинтересовалась эмоциями относительно недавно.

– Ты будешь удивлен, – сказал Андрей, оглаживая бороду, – но у обезьян есть способность к творчеству. Да-да, и многочисленные научные эксперименты это подтверждают. Конечно, на берегах Брахмапутры ты не встретишь обезьяну с карандашом или с печатной машинкой, но важно другое – между творческим потенциалом человека и примата нет непроходимой стены. Вся разница – в спектре переживаемых эмоций. И здесь культурно-исторический бэкграунд выходит на первый план. Человеческая природа достраивается в течение жизни, обрастая нормами, табу и предписаниями, полученными из социума, из культуры. Способность человека усваивать культуру и ею руководствоваться обеспечила нам биологический триумф в эволюционном смысле.

– Да, но как же страх с точки зрения культурного опыта? – с улыбкой спросил я.

Выпущенное мною облако дыма приняло форму трясущегося от страха кроманьонца.

– Если человека сбросить с обрыва, ему будет страшно, как и любому животному, – это ведь тоже эмоция! – глядя, как рассеивается мимолетный морок, докончил я мысль.

– В страхе нет культурной составляющей, – покачал головой Андрей. – Это инстинкты, как размножение, насыщение… самосохранение. Но их форма различна в культурном контексте. Очереди обреченных людей в печи Освенцима – страшный, но важный пример. Культура выработала механизмы блокировки и смягчения страха смерти. При этом культурный феномен как «смертельная голодовка» доказывает, что даже инстинкт «есть, чтобы не умереть» не является принудительным для человека. Человек может принять решение заморить себя голодом до смерти.

– А как быть со скукой? Это ведь только человеческая эмоция. И хотя она появилась сравнительно недавно, может, 200–300 лет назад, когда человек перестал тратить все свое время на борьбу за выживание. Об ее историческом бэкграунде говорить не приходится. Думаю, Далай-лама пятый и тринадцатый скучали одинаково скучно.

– Скука – это не эмоция, а недостаток эмоций. Плохие находят тебя сами, хорошие обычно ищешь ты. Такая вот несправедливость.

– Я бы сказал, что хорошие, как правило, ищешь в книгах и кино, плохие дарит человеческое общение. При этом эмоции от просмотра фильма и прочтения книги различны, почему? – спросил я, швырнув чашкой с «пепси» в стену, покрытую витиеватыми тибетскими орнаментами.

Отскочив обратно, чашка приземлилась на прежнее место передо мной. Нахмурившись, я сделал глоток и с наслаждением отметил, что внутри чашки – отвар дихрои.

– В кино эмоции более концентрированные, мы, по сути, видим в конкретном фильме конкретное высказывание режиссера, – сказал Андрей.

Он на глазах стал преображаться: изменились черты лица, одежда, пара минут – и передо мной уже сидел Борис Гринберг, оправляя вздыбившийся на груди мотокостюм.

– В литературе все сложнее и интереснее, – как ни в чем не бывало продолжил он мысль. – В книге легко представить себя героем. Представить мир человека, о котором читаешь, понять те эмоции, которые он испытывает. Это происходит быстро и бессознательно. В кино герой уже изображен, и это, очевидно, не ты.

Мне, вероятно, следовало удивиться, но я почему-то отнесся к метаморфозе, произошедшей с Андреем, как к должному, и как ни в чем не бывало спросил:

– А как быть с творчеством? Эмоции – это ведь топливо для него, верно? Тогда почему им занимаются лишь единицы. Обезьян с карандашом я в Тибете не встречал, но и художников танки видел лишь однажды.

– Для того чтобы заниматься творчеством, нужно на это тратить усилия – ресурсы и время. То есть нужно быть уверенным, что творчество сделает твою жизнь богаче и интересней. А так считают единицы. Своеобразная работа эмоционального интеллекта – она различна у всех, значит, и эмоциональный мир у всех разный. В большинстве своем человечество рассуждает скучнее и проще: «А нахуя?»

– «Нынешняя молодежь привыкла к роскоши, отличается дурными манерами, презирает авторитеты, не уважает старших, дети спорят со взрослыми, жадно глотают пищу, изводят учителей». Сказано – как будто вчера, а это Сократ.

Сделав очередной глоток, я испытал разочарование: в чашке снова было «пепси». Мы встретились с Борей взглядом, и на миг мне почудилось, что он смотрит на меня серыми глазами Андрея.

– Выходит, те разговоры о деградации человечества, – откашлявшись, продолжил я, – об отказе от творчества, скорее, пафос и скудость собственного опыта?

– Конечно! – воскликнул Борис и тут же обратился Цыбиковым.

– Понять другого намного легче, чем себя, особенно если этот человек жил в начале ХХ века, – продолжил мысль востоковед. Вода в кальяне шумно забурлила, когда он вставил мундштук в рот и вдохнул дым полной грудью. – Читая о несправедливости современного мира, невозможно смотреть на картину беспристрастно: эмоции – любовь, ярость – затмевают взгляд, лишают нас объективности. Гораздо легче читать о строительстве дворца Поталы, несмотря на то что на той стройке погибли тысячи рабов. История – это когда все умерли. А пока все не умерли, мы не можем беспристрастно оценивать себя и других.

– Кстати о смерти… как по-вашему, уместно ли ставить вопрос, в чем смысл смерти? Никто не знает, что такое смерть. Опыт смерти исчезает вместе с человеком. При жизни мысли о смерти преследуют человека постоянно. Я существую – значит я смертен. Есть начало – будет и конец. Исходя из неизвестности смерти, «человеки разумные» рассуждают о профанстве идеализма, допускающего бессмертие души, или мифах материализма, убеждающих, что после смерти остаются плоды трудов человека…

– Смерть присутствует своим отсутствием, – обратившись обратно в Андрея, сказал мой собеседник. – Хотя ее пока нет, она неминуемо придет. Она неминуемое будущее и финальная возможность. После нее других возможностей не будет. Смерть – как граница надежд и мечтаний, страданий и боли.

«Никто не видел лица собственной смерти, – вторил ему голос в моей голове. – Всем кажется, что смерть всегда впереди. Даже большинство безнадежно больных верят, что будут жить».

– Текучая повседневность – видимость, подменяющая существование, – продолжил Андрей. – Сегодня мысли о смерти изгоняются. Но смерть по-прежнему за плечами у каждого. Озабоченность продолжительностью жизни беспечна относительно смерти. Религиозные и моральные рассуждения о смерти подменены медико-биологическим дискурсом в винотеках и кальянных. Отношение к смерти выражается в её замалчивании.

«Если состояние счастья и достижимо, то длится совсем недолго».

Столбик пепла упал с кончика моей сигары; в том месте, где он коснулся пола, образовалась дыра, в которой я увидел серо-белое облако.

«Сигарный пепел, как иллюстрация мимолетности удовольствия, переходящего в смерть. Дарю идею: энциклопедия пепла всех сигарных брендов».

– Это будет успех? – c улыбкой уточнил я.

– Успех – случайный, удачный исход ошибочных решений.

Теперь они говорили по очереди – голос гремел в голове, Андрей вещал в реальности.

«За одной удачей стоят миллиарды неудач, о которых никто не вспоминает».

– Изначально, решение на основании предположений о будущем ошибочно.

«Объективной модели будущего не существует».

– Парадокс в том, что именно ошибочные решения формируют будущее.

«Миллиарды решений в секунду. На миллиард ошибок одно удачное совпадение. Просто повезло».

– Не нужно подводить сюда теории о талантах и гениях. Это как заполнить лотерейный билет и снять джек-пот.

«У каждого человека свой персональный взгляд на мир и свой образ мира».

– Обосновывать свои рассуждения не означает говорить о реальности.

«Религия – всего лишь традиция и вера. Восковой слепок убеждений без рассуждений».

«Наш мир – наихудший из возможных миров, научиться выживать в нем можно только тренируя терпение».

«Победить всю эту хуйню мира невозможно, её можно только пережить. Залог долголетия – одиночество…»

– А побочный эффект долголетия – похуизм.

«Похуизм, скорее, побочный эффект интернета».

– Интернет по замыслу создателей должен был способствовать интеграции, а в реальности развил национализм, ксенофобию и порноиндустрию, – вставил Борис Гринберг, входя в покои Далай-ламы. Он неотрывно смотрел на экран телефона, по которому шустро водил указательным пальцем. – Алгоритм интернета делает популярным невежество, только это интересно массе, поэтому появление сегодня популярного блогера-философа для воодушевления людей на обсуждение сложных вопросов невозможно.

«Это как в старом анекдоте – «прыщи потому, что не трахают, не трахают потому, что прыщи», – вдруг сказал за моей спиной Лама.

Я обернулся через плечо, но никого не увидел. Из дыры в полу внезапно повалил дым, орнаменты на стенах вспыхнули красным светом и замерцали, разгораясь все ярче и ярче, пока красная пелена не ослепила меня… а потом все резко погрузилось во мрак.

•••