Дихроя. Дневники тибетских странствий

Август 1901 года

Возвращение в Лхасу. Сборы перед отъездом домой. Долг Ионданя

– Так а домой ты когда возвращаться планируешь? – спросил Жаргал, когда они с Цыбиковым пешими возвращались в Лхасу из древней столицы Цзэтан мимо рисовых полей, на которых усердно трудились изможденные тибетцы.

– Десятого сентября обратно в Кяхту пойдет караван, вот с ним и отправлюсь, – ответил Гомбожаб.

– Это сколько ж ты тут пробыл, в Тибете? – поинтересовался Жаргал.

– Больше года уже.

– А еще дорога несколько месяцев… Соскучился, поди, по родным?

– Да, – ответил Цыбиков.

На самом деле какой-то особой тоски он не испытывал. Просто денежное довольствие, выданное ему Санкт-Петербургской академией наук, уже подходило к концу, а тибетские монастыри настолько наскучили Гомбожабу, что он готов был идти хоть завтра, лишь бы поскорее покинуть здешние края. Дальнейшее нахождение в Тибете казалось Цыбикову бесполезной тратой времени – все самые значимые места востоковед уже посетил, снимки на спрятанный в молитвенный барабан фотоаппарат сделал и потому считал свою миссию вполне завершенной.

«Савельев по крайней мере должен быть доволен».

Дневники официальные тоже неизбежно начали сходить на нет, а вот в личный Цыбиков теперь записывал значительно больше. Когда магия старинных монастырей и городов под действием отрезвляющей дихрои отпустила разум Гомбожаба, он смог обратить внимание на гораздо более важные вещи, прежде не видные за мишурой и богатством статуй и молитвенных ступ. Везде, куда заезжал Цыбиков, царила нищета. Бедняки истово молились и работали, искренне веря, что это позволит им скорейшим образом обрести высшее просветление – нирвану, – а власть имущие охотно пользовались этим рвением простолюдинов: идя мимо очередного поля и видя, сколько человек трудится там, востоковед ловил себя на мысли, что большая часть тибетцев просто не представляют себе иную жизнь, без надорванных спин и сжатых приступом артрита пальцев, без тяжелого недолеченного кашля и трясущихся от напряжения ног.

«Неужто это и вправду так важно? – размышлял он, скользя взглядом по грязным беднякам, меж которых бродили хмурые люди с палками. – Неужто жить – значит пахать с утра до ночи под надзором охраны?»

«Чушь. Труд нужен только для того, чтобы меньше думать, – пока трудишься, ты не то, что не решаешь проблему, ты ее даже не осознаешь до конца», – сказал незримый «собеседник» Цыбикова.

«Но это же… неправильно, нет?»

«Почему же? Не делайте рабов свободными, иначе они сойдут с ума – мудрость, проверенная веками».

С этим трудно было поспорить: странствуя по дорогам Тибета, Гомбожаб ни разу не видел, чтобы кто-то из работавших на полях бедняков вздумал если не взбунтоваться, то хотя бы недобро посмотреть на угрюмого надзирателя, ударившего его палкой по горбу, чтобы шустрей работал. То ли это подчинение уже настолько въелось в естество здешних простолюдинов, то ли они действительно верили, что все нынешние страдания идут на пользу их карме.

«То ли действительно просто не успевают думать. Задумался – получил палкой, поэтому думать нельзя…»

Слуга, как заметил Цыбиков, в сторону работяг старался не смотреть – поначалу Гомбожабу это в глаза не бросилось, но потом он понял, что Жаргал действительно нарочно отводит взгляд. Востоковед хотел спросить напрямик, но потом решил, что это его не настолько волнует.

«Хотя, конечно, странно…»

«Чего странного-то? – хмыкнул голос. – В его понимании он сейчас выше них – ему не приходится пахать с утра до ночи, он просто носит на плечах чужую кладь с места на место. В его понимании, люди с полей должны ему завидовать, но тем просто некогда, вот он и разочаровывается».

Вскоре на горизонте замаячили позолоченные крыши лхасских храмов, дворцы перерожденцев и дорогие дома самых влиятельных лам. В этом пейзаже, как вдруг понял Цыбиков, был заключен весь Тибет в миниатюре: сначала путники, идущие в Место Богов, видели только изысканные верха; потом уже, по мере приближения, они обнаруживали перед собой стены не такие чудесные, но все еще крепкие; наконец, подойдя практически вплотную, гости Лхасы недоуменно взирали на покосившиеся халупы, что прятались в тени величественных построек; халупы эти принадлежали самым бедным монахам и простолюдинам и напоминали корявые и уродливые деревца, которые не выросли в полную высоту из-за красавцев-вязов с раскидистыми кронами, всю жизнь заслонявших юных соседей от солнца. Хижины, как знал Цыбиков, возникали и пропадали с незавидной частотой, тогда как дворцы стояли веками.

«Никому нет дела до того, что происходит в грязи, – когда задираешь голову, под ноги не очень-то смотришь», – равнодушно прокомментировал голос.

На крылечках городских халуп, мимо которых проходили Гомбожаб и Жаргал, сидели старики с помятыми морщинистыми лицами. Некоторые из них курили уже знакомую Цыбикову вонючую смесь сена с соломой, потому что не могли позволить себе табак. Старики смотрели бесстрастно, дым от самокруток размывал их очертания, отчего все курильщики казались близнецами, похожими друг на друга, как две капли воды.

«Собственно, так к ним и относятся – как к некой безликой массе, где каждый может заменить другого…»

Не сказать, чтобы Цыбиков болел душой за всех и каждого встречного, нет, – он скорее взирал на бедняков с позиции исследователя, бесстрастно отмечающего печальные факты их жизней. Востоковед прекрасно понимал, что людское терпение практически бесконечно. Да, возможно, однажды, как уже бывало в истории, война или голод все же приведут к бунту, который похоронит нынешних надзирателей и весь их режим…

«Но что будет потом? Что простолюдины будут делать с вновь обретенной свободой? Сейчас они живут плохо, но по крайней мере не переживают о том, что будет завтра. Они встают, работают, за это получают свой кусок хлеба и крышу над головой, под которой высыпаются после тяжелого дня перед следующим тяжелым днем…»

«Именно. Это просто в их головах. Вдобавок они искренне верят, что, восстав против господ, попортят свою карму. Поэтому бунта можно не бояться – разве что однажды кто-то прополощет им мозги хлеще, чем это сделали местные ламы во главе с Тринадцатым Перерожденцем… но когда это будет и будет ли вообще – неизвестно…» – сказал голос и зевнул.

Наконец, когда уже начало смеркаться, впереди показался знакомый фасад гостиницы Цэрин. Пропустив Жаргала вперед, Цыбиков вошел следом за ним и увидел Тинджол. Девушка сидела за столом и возилась с домовыми книгами. Заслышав шаги, Тинджол подняла голову и, увидев востоковеда, приветливо улыбнулась ему.

– Здравствуй, Гомбожаб.

– Здравствуй, – сказал Цыбиков, подходя к столу. – Будь добра, дай ключ от моей комнаты.

– Конечно, сейчас… – тут же засуетилась Тинджол.

Она открыла ящик и, найдя нужный брелок, протянула его востоковеду со словами:

– Мама просила узнать, когда ты собираешься внести плату за следующий месяц?

– Я сам хотел обсудить этот вопрос с ней, – кивнул Цыбиков. – Дело в том, что 10 сентября я убываю из Тибета, а потому хотел бы заплатить не за весь месяц, а только за его треть.

– Вот как… – протянула Тинджол. – Ну, хорошо, я передам ей твои слова…

Весть о скором отъезде Цыбикова, похоже, расстроила девушку. Впрочем, самого востоковеда сей факт заботил мало: поигрывая ключами, он пошел наверх, чтобы впустить Жаргала в комнату. Тинджол задумчивым взглядом провожала Гомбожаба, но он так ни разу и не обернулся. Поднявшись, востоковед отпер дверь и впустил Жаргала внутрь; положив сумки на пол посреди комнаты, слуга выпрямился и облегченно вздохнул. Лоб парня блестел от пота – дорога его заметно утомила.

Цыбиков, окинув слугу рассеянным взглядом, высыпал монеты из кошелька на ладонь и, отсчитав нужное количество, передал ланы Жаргалу:

– Вот, держи. Можешь быть свободен.

Парень спрятал выручку за пазуху и, поблагодарив Гомбожаба, покинул комнату. Цыбиков уже собирался закрыть дверь, когда из коридора послышался голос Жаргала:

– Ты уже нашел слуг, с которыми отправишься 10 сентября?

Востоковед выглянул в коридор: парень стоял возле лестницы и вопросительно смотрел на путешественника.

– Пока что нет, – покачал головой Гомбожаб. – А ты что, хотел пойти со мной?

– Не я, – покачал головой Жаргал. – Но я знаю одного бурятского ламу, который с радостью пошел бы. Он бы сгодился тебе в толмачи. Если хочешь, я скажу ему, чтобы зашел к тебе.

– Ты прав, хороший толмач мне понадобится, – кивнул Цыбиков. – Скажи, пусть приходит.

– Хорошо, – кивнул Жаргал. – Его зовут Рэншэн. Думаю, он придет к тебе уже завтра.

– Прекрасно, – сказал Цыбиков. – Прощай, Жаргал.

– Прощай, Гомбожаб.

Слуга ушел, а Цыбиков, сбросив пыльную дорожную одежду, завалился на лежак и быстро уснул. Снилось ему прекрасное ничто.

Рэншэн пришел рано утром, еще до того, как Гомбожаб успел позавтракать, чем немало удивил востоковеда.

– Когда Жаргал успел тебе рассказать? – спросил он, глядя на гостя поверх дымящейся чашки с отваром. – Мы же прибыли вчера поздно вечером!