Неправильный князь. Из XXI века в век Екатерины II. Книга из цикла «Прорвавшийся сквозь время»

– Короче, столичный хлыщ, промотав все, что можно, явился вступать в наследство. А я, как было завещано хозяином, передал ему запечатанный конверт. Он прочел, посмурнел, ушел в спальню.

И на утро… ну, ты сам видишь. Застрелился, сволочь.

– Понимаю, – сказал я, хотя ничего не понял. История, конечно, печальная, но каким боком сия драма относится ко мне?

– Теперь, если все оставить как есть, – продолжил камердинер, – сюда скоро явятся судебные приставы и начнут описывать имущество. А потом, чтобы покрыть долги, распродадут с молотка все, что Никита Василич годами трудов наживал.

– Сожалею, – кивнул я. – Действительно, вам можно посочувствовать.

Очевидно, что если имущество перейдет к другим владельцам, мой собеседник лишится престижного и доходного места. А он, похоже, из крестьянского сословия. Так что придется бедолаге из дворянских палат переселяться в черную избу и учиться жить натуральным хозяйством. Тут загорюешь.

– И дело не в том, – поморщился на мои слова камердинер, – что наши угодья раздербанят по разным владельцам. А в том, что крестьян начнут продавать, разрывая семьи и выбирая девок покрасивше. У нас тут, если по мужикам считать, тысяча душ крепостных. А если вместе со стариками, бабами и детьми, то больше десяти тысяч наберется.

Оп-па! У меня аж волосы на загривке дыбом встали. Это что еще за «Хижина дяди Тома» на российской земле?

И, кстати, как-то неправильно этот мужик считает. Слышал, что в семьях в те времена по 15—17 детей рожали. Тогда цифра в десять тысяч весьма занижена. Или мрут они здесь, как мухи?

Так, ладно. Я что могу сделать?

– Сам понимаешь, – продолжил камердинер, – такого горя я своим подопечным желать не могу. Да и Никита Василич (упомянув умершего хозяина, мужик размашисто перекрестился) такого не простил бы никогда.

– И как быть?

– А все просто. Наследник наш, застрелившийся, с малолетства жил в столицах. Здесь его в лицо никто не знает. Значит обряжаем тебя в его одежки и, когда приедут кредиторы, предъявляем, как хозяина здешних мест живого и здорового.

– Ага. А дальше?

Камердинер хмыкнул.

– Если владелец имущества пребывает в здравии, то долги с него можно взыскать, не разоряя хозяйство. Именье у нас богатое, года за два, много три, вполне расплатимся. Ты ведь (он довольно кровожадно ухмыльнулся) пить и деньги на девок спускать не будешь.

Ну да, если приставит ко мне на постоянной основе Гаврилу с вилами, то будет не до девок. Но в принципе… почему бы и нет?

Единственная проблема, два года я здесь не продержусь. У меня контракт с работодателями на два месяца, так что… Но об этом, как говорила Скарлетт, будем думать завтра.

– Угу, – произнес я, задумчиво обернувшись в сторону того, кем мне в ближайшее время предстояло стать. – И как меня теперь будут звать?

– Поручик кавалергардского полка князь Петр Никитич Волынский. Как видишь, даже имя менять не требуется. Ты ведь тоже Петр?

Кхм… Ситуация не простая. Но почему не попробовать? Постараюсь потянуть время, закрою самые острые проблемы, а там… Может и получится хоть чем-то помочь людям?

– Что же, – я встал. – Ваше предложение считаю разумным и принимаю его.

– Только не надейся, – камердинер тоже встал, – что будешь здесь куролесить на столичный манер. Гаврила шутить не любит. У него дочь на выданье, и, если что, он мигом тебе яйца на окрошку нашинкует.

– Понял, – легко, ибо ожидал подобного, откликнулся я. – И раз мы заключили соглашение, давайте уберем куда-нибудь покойника и найдем мне какие-нибудь штаны. А то, не дай Бог, прибудут приставы, а я без порток. Несолидно.

Глава 2. Убийственный крюк и бабы с косами

После заключения соглашения, меня обрядили в нечто домашнее и довольно удобное и, проводив в столовую, накормили.

Можно было радоваться, что все так удачно устроилось, но неотступно следовавший по пятам Гаврила, несколько омрачал настроение. Вилы он отложил в сторонку, но легче от этого не стало. Потому как здоровенный тесак, заткнутый за пояс этого конвоира-телохранителя, выглядел не менее зловеще.

Ну и ладно. Бежать я не собираюсь, ибо некуда, кутить и делать долги тоже не стану (даже если бы и захотел, то не знаю как, ибо ни капли еще не освоился в новом для меня мире), а убивать меня местным церберам не выгодно. Кто-то же должен представлять хозяина перед сворой заимодавцев?

Кстати, подлинного наследника, завернув в ковер, потихоньку вынесли на задний двор и там закопали, накидав сверху кучу конского навоза. Теперь, если не искать целенаправленно, могилу никто не обнаружит. Так что разоблачение мне не грозит. Убиенный хозяин прибыл поздним вечером, по темноте лица его никто особо не разглядел, а утром прислуге представили уже меня. Так что реально посвящены в тайну всего трое. И все кровно заинтересованы в том, чтобы никто посторонний о нашем сговоре не прознал..

– Ну-с, – сыто произнес я, отодвигая очередную опустошенную тарелку, – пора и за дело. Пройдемте, голубчик, в кабинет.

Камердинер, услышав такое обращение, дрогнул бровью, но более ничем своих чувств не выдал.

Перешли.

Я нагло уселся в хозяйское кресло, предоставив слугам (а что? Должен же я привыкать вести себя в соответствии с навязанным образом) возможность стоять перед лицом, так сказать, руководства.

– Для начала давайте познакомимся. Гаврилу я запомнил, а вас как зовут?

– Осип.

– А по отчеству?

– Не положено. Хозяин звал просто Осип.

– Ясно. А я, стало быть, Петр Никитич. И к тому же поручик. Действующий или в отставке?

– Отставной. Но с правом ношения мундира.

– О! – это мне понравилось. Ибо к офицерскому мундиру тех (этих?) времен полагается ношение сабли. Полезная штука, если придется отбиваться от слишком назойливых кредиторов. – И каков же размер моего долга?

– То нам не ведомо, – хмуро ответил камердинер. – Но больше, чем стоимость имения. Не случайно же тот, – (последовала брезгливая гримаса), – застрелился.

– М-м… – я задумался. – А можно прочесть записку, которая послужила, так сказать, спусковым крючком? Ну ту, что папа-князь оставил наследнику?

– Отчего же, – пожал плечами Осип. – Вон она, на столе лежит. Справа.

Тэк-с, Я цапнул бумажку и, разбирая непривычное написание слов, вчитался. Однако!

Текст гласил:

«Уважаемый сын. Ты уже промотал состояние матери и готов прокутить то, над чем я трудился всю жизнь. Денег в наследство не оставляю. Предлагаю взяться за ум и заняться хозяйством. У тебя еще есть шанс.

Напоследок рекомендую: если захочешь повеситься, сделай это в моем кабинете. Специальный крюк для этого я уже ввернул в потолок. Веревку найдешь в шкафу.

Любящий тебя отец, Никита Волынский.

Писано в апреле пятого дня. Год 1775-й от Рождества Христова».

Мда… Папаша был суров.