Парень, который был.....

– Я хотел извиниться. Друзья, верно? – последнее предложение он будто произнес с горечью.

– Конечно, Алан.

Я стояла на последних ступеньках, а он на тротуаре. Наши взгляды теперь были на одном уровне, и я могла лучше разглядеть его с этого ракурса.

– Не против моей компании? – на его слова я лишь кивнула. Если раньше я могла спокойно прогуливаться с Аланом, сейчас же, каждая минута была наполнена неловким молчанием, которое прежде меня никогда не волновало. Я взглянула на его руки. Пальцы были просто созданы для пианино. Они будто так рвались сыграть какую-нибудь симфонию.

– Ты умеешь играть на пианино? – спросила я, переводя взгляд с его рук на лицо. Оно оставалось спокойным, впрочем, как и всегда. Хотя я знала, что это была маска; я пыталась думать, что он тот же Алан.

– Да. Дома стоит рояль отца. Время от времени играю на нем.

Рояль… Интересно, на какой улице находился его дом.

– А чем твои родители занимаются? – спросила я, пытаясь поддержать разговор.

– Мой отец музыкальный композитор, а мама арт-критик. Они не часто бывают дома.

– А играть на рояле… Это твой отец тебя научил?

– Частично, да. – ответил он, на что я обошлась лишь кивком. Наверняка, его родители богатые и высоко почтенные люди в обществе. Поэтому Алан так хорошо рисует, и скорее всего, не хуже играет на рояле. Обычно, отпрыски богатых людей – наглые и считают себя самыми лучшими. Но с Аланом другой случай. Он добрый и никогда не пытается выделяться. Жаль, что его мало кто знает так, как знаю его я.

– А твои родители? – спросил он неожиданно, вытаскивая меня из своих мыслей.

– Мама дизайнер, а папа был частным детективом.

– Был? – спросил он. На этот вопрос мне никогда не хотелось отвечать. Всегда, когда я слышала вопросы «А твой отец?», «А что с твоим папой?», у меня застревал ком в горле, а на глаза наворачивались слезы. Со временем, конечно, боль утихала, и ее стало переносить легче.

– Извини, не стоило спрашивать. Мне жаль…

Алан, снова, словно прочитал мои мысли.

– Спасибо.

– За что?

– За все. Иногда, мне кажется, будто я нуждаюсь в тебе больше, чем ты во мне. И я понимаю, что это так и есть. Поэтому я говорю тебе спасибо за все, что ты сделал.

Алан лишь тепло улыбнулся.

Дальше мы шли в молчании, но теперь, его было легче переносить. С Аланом всегда было комфортно находиться. Пусть мы можем поссориться или впасть в странную неловкость, но, в конце концов, всё приходит в свое русло и дышать становится легче. Если бы такое проходило с Диланом… Может, я все-таки погорячилась со своим выбором. Может быть, я не достойна быть счастливой с Диланом или мне еще слишком рано для любви.

– Эй, – меня отвлек Алан. Мы остановились около высокого фонаря. Свет падал прямо на его лицо, и оно казалось ярче обычного. Вокруг него летали пылинки, которые пропадали в темных волосах. Зеленые глаза смотрели обеспокоено, и я только сейчас вижу, какие они на самом деле глубокие. Они были, как поляна в летний день; как изумруд, отражающий свет; как лес, который манил тебя в свои глубины. В какую-то минуту я даже пожалела, что у меня карие глаза.

– Ты в порядке?

– В полном. Дальше я сама дойду, спасибо, что проводил, – улыбнувшись, я замешкалась и отвернулась, чтобы пойти дальше. Мне хотелось поскорее скрыться отсюда. Ото всех. От мыслей, которые кричат, что все совсем не правильно; будто все это ложь и моя жизнь совсем другая. Может это все сон? Может быть, я проснусь, и все вернется на свои места, где есть только Я, Мама и Лин. Вернется туда, где нет Дилана… И где Алан, тот же закрытый парень, а я обычная девушка, которая и не думала о любви до университета. Все так запуталось. Я просто потерялась.

– Ты не сдержала свое обещание, – сказал Алан, все еще стоя позади меня.

Я повернулась, глядя на него вопросительно.

– В первый раз, когда мы заговорили, ты разглядывала мои фотографии, – воспоминания приходили в голову, словно отрезки фильмов, собиравшихся в одну общую картину с диалогами и мыслями.

– Я спросил, не хочешь ли ты побыть в роли модели на денек. Ты согласилась, и я подумал, что мне повезло тебя встретить в тот день. Ведь я давно нуждался в чьей-то помощи для моего нового портфолио с фотографиями. На тот момент мне нужны были лишь фотографии… Но потом я увидел тебя, как человека. Я видел, как ты стараешься всем угодить, а сама ничего не просишь взамен. Тебя слишком легко понять, Эллизабет. Сначала меня это бесило, потому что я не понимал, как можно быть такой ты. Как можно быть такой, чтобы просто назначить человека другом, а потом считать его таковым. Попытаться его узнать и быть с ним искренне во всем. Черт, да ты даже оставила этого друга на ночь у себя дома. А я отвергал, игнорировал все твои попытки подружиться, но ты все равно общалась со мной. Я был слишком холоден все это время и возможно буду таким дальше, но ведь ты никогда не остановишься, – он усмехнулся, – Сегодня, я слишком много думал, и как последний идиот, пришел на эту вечеринку ради тебя. Я впервые, настолько сильно хотел увидеть тебя. Я впервые говорю так много, и я рад, что именно ты все это выслушиваешь. – он улыбался… он улыбался так, как никогда не улыбался. Его глаза пронзили искры радости, удовольствия, надежды. Это наверняка самый редкий момент, когда я вижу столько эмоций на нем. Они режут меня на кусочки, как маленькие лезвия. Потому что я знаю, что не смогу их оправдать. Как же хочется, остановить этот момент на час, на день или на вечность. Я не могу взять себя в руки и произнести ему что-то в лицо, не разочаровав одновременно. Я трусиха и гнить мне так.

– Алан… – на правый глаз навернулась слеза. Сейчас не самый подходящий момент плакать. Я не могу это остановить, мне хочется что-то сказать, но ком в горле словно говорит «заткнись». Всё. Я раскрыта. Одна слеза, две, три… В этот момент, я была рада, что была вне освещении фонаря. Алан все равно это заметил. Он всегда замечает каждую извилину на моем лице, меняющую эмоции. Он подошел ко мне, как можно ближе. Я слышала его неровное дыхание и видела грустное выражение лица. А я… Я просто стояла и лила слезы, как последняя истеричка. Смотря прямо в лицо, я старалась запомнить эти эмоции, прежде чем он возненавидит меня. Это самое худшее чувство.

Он провел своими пальцами по моей мокрой щеке; сначала осторожно, будто боясь меня спугнуть, а после более мягко, вытирая слезы, пока я давилась плачем.

– Прости… – наконец произнесла я, но это причиняло еще больше боли.

– Знаешь, я представлял всё в других тонах. В моих иллюзиях ты сказала, что я всего лишь лучший друг и ушла. А в альтернативной версии ты осталась со мной. Похоже, я ошибался, – он улыбнулся, и я лишь грустно засмеялась. – Но знаешь, не все так плохо. Я вижу, как ты изливаешь каждую слезу, заботясь обо мне. Я так же уверен в том, что я могу быть не только другом. Поэтому я буду ждать. – он крепко обнял меня, и я позволила себе выплакаться. Когда я стала такой сентиментальной?

В зеркале из коридора виднелось мое заплаканное отражение. Черные полосы расплылись по щеке, словно засохшие реки. Мне хотелось их поскорее стереть. Было омерзительно плакать перед Аланом, я должна была просто молчать. Мне хотелось поскорее заснуть, улететь подальше отсюда во снах и забыться насовсем. Сон – лучшее средство, чтобы избежать все свои проблемы. Я поднялась наверх, не издавая звука, хоть и знала, что мамы нет дома. Ее машины не было во дворе и в гараже. Я не знала, куда она уехала, но я не стала беспокоиться об этом. По крайней мере, сейчас. Дом был погружен во мрак и тишину. Я бы, скорее всего, осталась ночевать у Лин, если бы была на четыре года младше, чем сейчас.

В детстве, я часто боялась оставаться одна дома; тем более, в темноте. Этот страх не покидал меня до седьмого класса, пока однажды, мои родители не ушли вечером на выставку картин их давнего друга. Прежде чем уйти, они включили везде свет, достали мои любимые хлопья и закрыли дверь на сигнализацию. Все было в порядке. Я смотрела по телевизору шоу Луни Тьюнз, наедалась хлопьями и разговаривала с Лин по телефону. Внезапно, во всем районе отключили свет. Последнее, что я видела, прежде чем отключили электричество это, как Багз Банни стоял перед охотником и поедал морковку с традиционными словами «Как жизнь, Док?». После, картинка потухла и весь дом покрылся во мрак. Слышалось, как холодильник перестал гудеть, а стиральная машинка больше не крутила по кругу цветную одежду. Полминуты я просто сидела на полу и пыталась разглядеть что-то вокруг. Мои руки до сих пор были наполнены хлопьями, а перед глазами бегала картинка потухшего мультфильма. Я выпустила из рук хлопья, и они покатились по ковру и паркету с таким шумом, что я подумала, что это были маленькие камушки из каких-нибудь бус маминой шкатулки. Я сидела и вглядывалась по сторонам, прислушиваясь к каждому шороху. Я ничего не видела, и мне пришлось подняться, чтобы раскрыть шторы и тюль в одном из окон. Я выглянула и увидела, как весь район был погружен в темноту, которая давила на меня с такой силой, что я хотела кричать и бежать отсюда подальше. Неважно куда, но главное к свету. Я пристроилась в самый уголок в комнаты со страхом, что сейчас из-под дивана вылезет монстр, а на потолке будет ползать или ходить чудище из ночных кошмаров. Я слышала, как мое дыхание переходило с быстрого на медленное. Так было минут десять, пока я не увидела, как в одном из домиков напротив, в окне загорелся маленький, но светлый огонек. Тени вокруг него кружились, словно в кукольном театре за ширмой. Я поняла, что это были дети, которые резвились вокруг свечи. Мне так захотелось быть с ними; там, где есть свет, дети и взрослые, которые скажут, что темнота совсем не страшна. Это то, что я внушала себе, пока передвигалась по памяти на кухню и по памяти нащупывала полку, в которой лежала старая, но хорошая свеча. Я не боялась зажигать огни или ходить с вот-вот потухшей спичкой. Смотря каждую второю секунду по сторонам, убеждаясь, что в темноте никто не прячется, я пыталась зажечь свечу старой папиной зажигалкой. Папа бросил курить, когда его друга нашли в его сгоревшей квартире. Причиной пожара послужила сигарета, которую еле обнаружили возле обгоревшей дотла кровати. Эту зажигалку подарил он, и папа до сих пор хранил ее в тумбочке на кухне. Мои пальцы дрожали, когда я судорожно пыталась зажечь свечу. Спустя три попытки я все-таки зажгла ее, и в страхе, осмотрела каждый уголок комнаты. Я села на диван, поставив свечу на стеклянный кофейный столик. Я смотрела на нее так, будто темноты вокруг вовсе и не существовало. Мне становилось спокойно и легко. Воск, плавясь, скатывался на дно тарелочки, на которой и стояла свеча. Внизу собрался целый бассейн воска, и я представила, как он постепенно застывал и становился гладким, словно лед в озере, на котором можно было покататься зимним днем. Я уже не смотрела по сторонам, потому что знала, что здесь ничего, кроме меня не было. Были только я и свет, исходящий из огня свечи. Щекотливое чувство, что меня может кто-то схватить за плечи или утащить во тьму, ушло, и я снова достала тарелку хлопьев, просидев на диване пока не включили свет. Помню тот момент, когда я рассказала моим родителям о моей храбрости и об ушедшем страхе темноты. Они обняли меня и похвалили, словно я совершила невероятный подвиг. Наверняка, так оно и было, и с тех пор я не боялась темноты.

Я подошла к комнате и увидела фигуру, сидящую на моей кровати. Я знала, кто это, поэтому не стала включать свет. Не хотела, чтобы он видел мое лицо. Дилан сидел, подняв на меня взгляд, и я видела, как светиться его лицо от фонаря на улице. На минуту, мне даже показалось, что свет проходит сквозь него и падает прямо на пол. Я покачала головой. Он смотрел на меня с легкой усталостью в глазах и прямой выточенной линией его губ, которые переходили в слабую улыбку, говорящую «Привет, я просто хотел тебя увидеть». Странно, но меня ничуть не удивляла эта ситуация. Я не задавалась вопросом о том, как Дилан забрался домой или почему мамы все еще нет дома или почему я стою посреди ночи в доме, который покрыт абсолютной темнотой, с заплаканными глазами и черными полосами на щеках от туши. Эта сцена была бы абсолютно нормальной, если бы это был фильм. Я была бы не прочь его посмотреть, потому что я не была бы главной героиней этого запутанного фильма.

– Привет, – его голос, казалось, был немного сонным. Он говорил тихо, будто не хотел разбудить кого-то. Яркость влияет на звук. Если ты сидишь в темной комнате, без какого-либо освещения, то говоришь почти шепотом. Но если комната погружена в полную световую гамму, то и ты говоришь громче обычного. Я подумала, как было бы тихо, если бы во всем городе выключили свет. Полная тишина и больше ничего. Постепенно темнота мне становится приятней, чем дневной свет.

– Привет, – ответила я еще тише, хоть и знала, что здесь мы никого не потревожим. Я начала подходить к нему все ближе, но остановилась, увидев свет фонаря. Не хотела, чтобы он освещал меня. Хотела бы я остаться в темноте навсегда. Хотела бы я никого не видеть. Можно ли ставить знак вопроса в этих двух предложениях? Думаю, нет, и точка сойдет. Все же это правдивей и конкретней.

– Подойди ближе, я хочу тебя увидеть, – он протянул свою бледную руку, которая на фоне белого фонаря, казалось просто белоснежным полотном. На запястье было бы отличное место для какого-нибудь тату, не имеющего ни малейшего отношения к тебе.

– Нет.

Мое «нет» прозвучало более грубо, чем оно было в моих мыслях.

– Я видел тебя, ты плакала. Позволь взглянуть на тебя, Лиз. – Он взял меня за руку и притянул нежно к себе, словно я была фарфоровая кукла, которую нужно было аккуратно доставать из самой высокой полки. Мне хотелось обнять его так сильно, чтобы ни я, ни он не смогли бы дышать. У нас бы перехватило дыхание от нежности и защищенности не меньше, чем от сдавленных легких, прижатых друг к другу, будто тянущихся обняться так же сильно, как тела, держащие их внутри. Он взглянул на меня больше с сожалением, чем с грустью. Я закрыла лицо свободной рукой и пальцами пыталась стереть с себя весь этот вечер и все эти мысли, проносящиеся у меня в голове. Он убрал мою ладонь с лица и положил свою, которая всегда, к не удивлению, была холодной. Она не согревала, но мне хотелось, чтобы он держал на лице ее всегда. Он спокойно стал стирать со щеки полосы, мимолетно глядя на меня и выдавая слабую улыбку. – Это твой друг?

– Да, Алан.

Я чувствовала себя чересчур спокойно; но взглянув на кровать, я поняла, как же мне хотелось спать. По-детски я потерла глаз рукой и размазала все это еще больше. Ненавижу макияж. Дилан лишь усмехнулся моей детской привычке, а я выдала жалкую улыбку. Я села возле него и облокотилась на плечо.

– Когда ты нас видел?

– Ты стояла около фонаря, в нескольких сотнях метров от твоего дома. Я шел к тебе и был на другой стороне дороги, когда увидел, как какой-то парень довел тебя до слез.

– Он не доводил меня до слез. Скорее, это я просто не выдержала и начала реветь посреди ночи, как сентиментальная идиотка.

– Ты вовсе не идиотка, – он повернул взгляд на меня, – Знаешь, – снова отворачиваясь, произнес он, перебирая мои пальцы на руке. Наши руки хорошо смотрелись вместе. Даже слишком. Я вспомнила те фотографии рук, которые делают пары. Мне внезапно захотелось достать телефон и сфотографировать их.

– Я хотел подойти, забрать тебя оттуда и наговорить каких-нибудь ругательств этому парню… – он выдал легкий смешок.

– Но что случилось потом? – я пыталась говорить хоть что-что, чтобы не заснуть прямо на его плече. Хоть кровать была прямо позади, и, можно было просто лечь и уснуть, я не хотела засыпать в таком жутком состоянии.

– Потом я увидел, как он обнял тебя, и я подумал, что сейчас был самый момент, чтобы ворваться, но… Ты была такой беспомощной, а этот парень просто обнял тебя и ты начала плакать еще больше, словно ты не могла больше держать это в себе. А он просто забрал всю эту боль с тебя, и ты словно чувствовала себя такой уверенной в его объятиях. Меня это удивило, я не чувствовал ревности и злости, я просто почувствовал сожаление к самому себе; что я не могу предоставить тебе такой возможности. Мне кажется, будто ты чувствуешь себя не уверенно, видя меня или стоя возле меня.