Парень, который был.....

Мама начала любопытно разглядывать дом, а я же гостей. Уверена у меня был такой же взгляд, когда я впервые здесь оказалась. Она оглядывала комнаты, мраморный пол, колонны, винтовую лестницу и прочие мелочи этого интерьера. Думаю, сейчас ее это сильно вдохновляло.

Со всеми этими людьми в платьях и смокингах, дом Алана узнать было сложно. Раньше я видела его лишь пустым, холодным и одиноким. Сейчас же, здесь везде горели огни, вокруг ходили официанты, раздавая закуски и напитки, и по всему дому стоял гул разных голосов. Среди толпы мои глаза тщательно искали темно-коричневые волосы и зеленые глаза. Вместо этого они лишь запутались в таком количестве людей. Мы вошли в гостевой зал, где находились все приглашенные. Официант предложил нам шампанское, и мама взяла одно себе и сделала глоток. Почти все держали в руках бокал шампанского, и я подумала, что это был отличный способ слиться с ними. Только вот я не вписывалась возрастом, и у меня не было в руках бокала.

– Аделаида Холмс! – подошла к нам женщина с длинными черными волосами, которые были идеально уложены волной. На ней было длинное белое платье в стиле двадцатых, а в руках, где было слишком много колец, она держала такой же бокал шампанского. Он был нетронутый. Здесь и вправду берут его лишь для того, чтобы слиться с обществом.

– Коралина! – ответила мама. Коралина с белоснежной улыбкой подошла и обняла маму. Когда она отстранилась и посмотрела на меня, я заметила эти зеленые глаза. Яркие, зеленые глаза. Мама Алана. Вдруг, увидев ее, я словно почувствовала укол в сердце. Человек, который разрушил жизнь другому человеку, стоит передо мной и улыбается. Я не знала, что чувствовать. Злость, отвращение, равнодушие, безразличие. Сложно вот так сказать. Она не убила человека намеренно, но почти сделала это. Стоп. Нельзя давать этим мыслям снова проникать в голову. Я натянуто улыбнулась и поприветствовала ее.

– Так ты подруга Алана? – спросила она меня после. Я пыталась перестать думать о ней, как о плохом человеке. Голос и то, как она разговаривала, были приятными и добрыми.

– Да, Миссис Хольтз. Мы с ним хорошие друзья, – ответила я, чтобы она не подумала совсем о другом.

– Алан никогда не рассказывает о своих друзьях, – продолжила она с улыбкой. – Он очень тихий, правда? – я распознала этот трюк, как любопытство о характере своего сына при его сверстниках.

– Могу вас убедить, что мы с ним хорошо ладим, и у нас всегда найдется тема для разговора, – ответила я, пытаясь правильно ответить на ее вопрос.

– Хорошо, что у него есть такой замечательный друг, – подмигнула она мне, и меня не по-своему передернуло. Мама начала о чем-то с ней беседовать, а я в это время отошла.

Отошла подальше от гостевого зала и прошла в коридор. Я взглянула на лестницу, и мне захотелось подняться наверх.

Наверняка Алан сидит у себя в комнате и пытается отгородиться от людей и общения. Сидит на крыше дома и смотрит, как огни города ярко освещают дома и дороги. А может, его и вовсе нет дома. Может, он гуляет где-то возле океана и делает снимки волн, ударяющихся об скалы. Может, он разъезжает по городу и наслаждается ночным бризом.

Я все же не решилась подниматься, и повернулась в противоположную сторону от лестницы, где отчетливо увидела свое отражение. Лицо немного грустное, некоторые пряди пытались вырваться из длинного хвоста, а атласный пояс белого платья с черными цветами немного ушел с центра. Я быстро поправила все и пыталась выдать подобие улыбки самой себе. Мне сложно было смотреть на Коралину. Она выглядела довольно милой, но это могла быть лишь фальшь. Приходила ли она похороны отца Дилана? Плакала? Винила себя в его смерти? Невозможно сразу все разгадать. Алан неплохой, и муж у нее приятный. Может, я себя накручиваю? Нет. Я все еще не могу на нее спокойно смотреть.

Из гостиной, где стоял камин, раздавались звуки рояля. Там никого не было. Я была уверена в этом. Все гости собрались в гостевом зале и беседовали о разных темах, касающихся архитектуры, дизайна, декора или интерьера. Все, что меня сейчас не слишком волновало. По телу пробежалось знакомое чувство комфорта, и я тут же вбежала в гостиную, думая увидеть его.

Все было почти так же, как в моем сне. Комната плохо освещена, и лишь белый рояль оказался последним источником света. Он играет знакомую композицию, а я медленно подхожу к роялю и сажусь на кресло недалеко от него. Пальцы зажимают клавиши на рояле, отбивая такт, и ускоряясь в танце, создающий музыку. Я медленно прохожу и замираю, потому что за инструментом сидит не Алан, а его отец. Глаза его закрыты, а пальцы играют так яростно, так красиво, словно они сами по себе. По его лицу пробегает волна наслаждения. Интересно, выглядит ли Алан так же, когда играет? Рисует? Фотографирует? Уверена, у него есть, чем он гордится и наслаждается.

Я подошла как можно тише и села на кресло, слушая, как музыка приятно касается меня своими нотами. Мистер Хольтз играл восхитительно. Музыка раздается по всей комнате, не пытаясь коснуться других людей, словно это неуместно для чужих ушей. А чем отличаюсь я? Я совсем чужая. Я не вписываюсь ни в интерьер, ни в общество. Но я сижу и слушаю композицию. Сижу и думаю о том, что не могу здесь находиться, но нахожусь. Пытаюсь существовать с музыкой и не досягать других людей. Только закрываю глаза, и понимаю, что музыка уже затихает и перестает играть. Прошло много времени, но, мне кажется, что прошла секунда. Так я была вовлечена в музыку.

– Как вам? – спросил Мистер Хольтз после того, как его пальцы медленно оторвались от клавиш. Я открыла глаза, словно просыпаясь от прекрасного сна. Николас Хольтз улыбался мне. Я улыбнулась ему в ответ.

– Это было… прекрасно! – воскликнула я. Сложно что-то сказать, когда перед тобой сидит знаменитый композитор, и внимательно слушает твое мнение.

– На самом деле все слишком плохо, мисс, – улыбнулся он снова. – Я лишь пытался по слуху передать одну композицию, исполненную по радио. Вышло не слишком хорошо. – Серые глаза горели улыбкой и внимательно изучали меня. Его морщинки то распрямлялись, то сжимались в зависимости от того, куда он смотрел. Я заметила, что тишина немного затянулась, и я решила просто откашляться, ибо сказать что-то была не в силах. Мистер Хольтз снова встретился со мной глазами и выдал вопросительный взгляд.

– Так вы девушка моего сына? – спросил он неожиданно. Мои уши резко залились краской, и я моментально скрыла их за прядями волос.

– Произошло недопонимание, сэр. Я его лучший друг. Поверьте, у нас с ним крепкие дружеские отношения, – ответила я, как можно убедительнее, чтобы правильно довести свою мысль. Уши все еще горели. Мистер Хольтз вскинул брови и сделал задумчивый взгляд, словно все не так должно было быть. Словно он внезапно вспомнил, что где-то использовал другую ноту.

– Странно, – ответил он, потирая лоб. – Алан вряд ли того же мнения о вас. Я никогда не слышал, чтобы мой сын так хорошо играл на рояле в последнее время. Видите ли, играть на инструментах – это не просто следовать нотам и жать по определенным клавишам. Это также является способом передачи своих чувств. Например, если бы я сейчас не был таким беззаботным, то эта композиция в моем исполнении звучала бы намного лучше, даже чем она была на радио. Я думаю, вы понимаете, о чем я. Просто… Не дайте ему снова закрыться в себе.

Слова Николаса прозвучали серьезно и слегка тяжело. Он просидел еще несколько секунд, глядя в пустоту, словно глубоко задумался. Я все это время только сидела и обрабатывала у себя в голове его слова. Они вызывали у меня смешанные чувства. Затем Николас встал, и, улыбнувшись, немного склонил голову вперед и удалился в гостевой зал, оставляя меня одну с этими словами.

Я не теряла времени, и быстро поднялась на третий этаж, распахивая дверь на чердак, давно ставший комнатой Алана. Внутри было пусто и, на удивление, не убрано. По полу были разбросаны рисунки разных пейзажей, портретов. Ноутбук лежал открытым на письменном столе, а возле него сгорали ароматизированные свечи. Кровать была не заправлена, а шкаф стоял открытым. Обычно, у Алана в комнате всегда довольно чисто и прибрано. Сейчас же здесь творился полный беспорядок, и Алана внутри не было. От такого мне стало тревожно. Здесь словно произошел нервный срыв.

Я заглянула в ванную, но там его тоже не было, однако, она была чистая. Куда же он мог подеваться? Картины буквально валялись по полу и мешали ходить. Когда я начала их собирать, то услышала какие-то шаги надо мной, и тут же, сняв туфли, вышла на крышу.

Прохладный бриз так и манил к океану, а звезды словно тянули меня все вверх и вверх. Мне было немного холодно, но я пыталась не обращать на это внимание. От дождя крыша оказалась скользкой, и как только я встала на ноги, то боялась пошевельнуться хоть на миллиметр. Город светился огнями, и я подумала, какой же Алан счастливый раз может смотреть на эту красоту каждый день. Темный силуэт сидел позади меня и почти что сливался с небом. Были видны незаметные очертания пиджака, рук и головы. Я хотела его позвать, чтобы он спустился, и мы смогли поговорить у него в комнате, но сразу же передумала. Алан не просто так вышел сюда.

Босые ноги скользили меньше, чем любая подошва обуви, но, когда крыша влажная, даже это не помогает. Пальцы ног отчаянно пытались не соскользнуть, а мои руки помогали подниматься все выше и выше, пока не дотронулись до его плеча. Он немного вздрогнул, и резко повернулся ко мне. Его лицо освещало ночное небо и фонари улиц. Алан глядел на меня с каким-то разочарованием и грустью. Мне вдруг захотелось его обнять за плечо, но я лишь поддела платье и села настолько близко, чтобы нам обоим было тепло. Его левое колено было поднято, а левая рука лежала на нем. Он смотрел не на меня, а куда-то вдаль, то поднимая, то опуская голову, словно что-то неладное творилось с его мыслями.

– Что с тобой? – спросила я. Он молчал. Его молчание превратилось в невыносимую тишину, и мне вдруг захотелось закричать отсюда. Я скрестила руки и потерла их ладонями, словно это помогло бы справиться с холодом. Теперь мне было холоднее обычного. Даже пальцы рук слегка онемели. Алан что-то пробубнил про себя и, сняв пиджак, накинул на меня. Он остался в одной тонкой белой рубашке и даже не пытался согреться. Это мне напомнило тот день, когда он одолжил мне джинсовую куртку в дождь. Тогда это было слишком несправедливо, так как на мне уже был пиджак. Сейчас же, я не могла возражать. Алан все еще не смотрел на меня, и я медленно положила свою голову ему на плечо, а он ее грубо отодвинул свое плечо. Теперь мне стало еще больше не по себе.

– Все в порядке? – переспросила я снова. Молчание. Лишь спустя полминуты он заговорил:

– Зачем ты пришла за мной? – ответил вопросом Алан. Голос прозвучал грубее обычного, и я немного напряглась.

– Ты сам меня пригласил. Разве нет? – Он грустно улыбнулся и опустил голову. – Я разговаривала с твоим отцом, – сказала я после недолгой паузы.

– Что он тебе сказал?

– Он сыграл композицию на рояле. Сначала я подумала, что это ты, но когда подошла ближе, то увидела твоего отца. Играл он восхитительно, хотя сам так не считал.

– Конечно, не считал. Мой отец гордится лишь своей музыкой. А ту, что периодически слышит везде, использует как на практике, а может, как оскорбление других авторов. Он не выносит слушать Баха, Бетховена или Моцарта. Особенно, когда их исполняю я.

Алан так резко отзывался о своем отце, что мое мнение о нем менялось с каждым словом.

– Он говорил о тебе, – произнесла я прежде, чем он кинет еще одно оскорбительное слово в сторону отца. Он усмехнулся, словно я плохо шутила.

– Он говорил, что никогда не видел, чтобы ты играл на рояле так хорошо, как в последнее время. Он также сказал, что рояль – это способ выражения внутренних чувств, -промолвила я и тут же взглянула на него. Лицо у него стало серьезным, и он пытался любым способом скрыть свои эмоции. Но я их видела. Отчетливо и ярко. Такая грусть, такая боль. Они сжимают мое сердце все сильнее и сильнее. Становится сложно дышать, и я уже не могу себя контролировать. Его грусть обозначает лишь одно, и это одно пронзает жуткая боль. Я не хочу, чтобы он это чувствовал. Не хочу, чтобы страдал. Но остановить это тоже не в силах.

– Видишь? Мне даже рояль не помогает. Я не могу потопить это чувство нигде. Пробовал рисовать, писать, подавлять. Тщетно. Ты всегда здесь. Ты всегда рядом. Ты всегда так близко, и от этого становится все хуже и хуже.

Вздох. Он медленно поднял на меня глаза, и я увидела, как нам сложно было смотреть друг на друга. Мы словно преодолевали огромную стену пробираясь все ближе и ближе друг к другу.

– Просто ответь. Скажи, что ты ко мне чувствуешь.

Я молча глядела на него, словно чего-то ожидала. Ожидала какого-нибудь чуда, которое прекратит существование этого вопроса. Я не знаю, что я к нему чувствую. Не знаю, потому что без причины поцеловала его. Не знаю, потому что боюсь какой-то правды. Не знаю, потому что не могу еще забыть Дилана. Не знаю, потому что Алан уже не лучший друг.

– В последнее время я… – медленно начала я, – мы ведем себя не так, как это должно быть у лучших друзей.

– Тот поцелуй…? – спросил он. Я почувствовала, как к щекам приливает румянец, и благодарила ночь за то, что она была такой темной.

– Не только поцелуй. Я больше не чувствую тех дружеских отношений, которые были у нас с тобой. Мне кажется, они исчезают, Алан. И мне страшно даже подумать, как все это обернется. Я знаю, что ты ко мне испытываешь, и мне так сложно это видеть.

– Ты не знаешь, – прервал он меня резко. – Я могу часами об этом рассказывать. Я люблю то, как ты часто смотришь на свои руки, когда рисуешь. Словно они всегда меняются. Я люблю то, как ты выбиваешь передние пряди, потому что они слишком короткие для хвоста. Я люблю то, как ты улыбаешься сквозь слезы. Я люблю то, как ты всегда тянешься ко мне, словно я единственный на всем свете человек. Я люблю то, как ты мыслишь, думаешь. Я люблю то, как ты смотришь на меня. Может, этот взгляд ничего тебе не говорит, но я вижу в нем больше, чем просто лучший или близкий друг. В последнее время, ты часто брала меня за руку, принимала мои поцелуи. Эти мягкие и заплаканные губы вовсе не означали дружбу. И может, я эгоист, но когда я вижу, что ты приходишь не выспавшаяся из-за своих кошмаров о нем, мне хочется, чтобы ты потеряла память и забыла о нем и обо мне, и тогда я бы попытался влюбить тебя в себя. Так ты мне дорога. А теперь вопрос: так ли дорог я тебе?

– Конечно, ты мне дорог, Алан, – ответила я тихо, потому что сказанные им слова довели меня до слез. Снова. Я опустила голову, и не смотрела на него. Мне было больно. Он медленно приподнял мой подбородок и нежно вытер слезы. Я снова ему улыбнулась, и он улыбнулся в ответ.

– Я…

Внезапно Алан наклонился ко мне так, что наши губы оказались в нескольких миллиметрах друг от друга. Оставался лишь маленький рывок, чтобы поцелуй состоялся, но Алан лишь опустил взгляд и отодвинулся.

– Я не могу, – сказал он. – Не могу заставлять тебя делать то, что ты не испытываешь.

– Думаю… Думаю, ты прав. Я не знаю, что я к тебе испытываю, но точно знаю, что простой дружбы между нами давно нет.

– Я улетаю назад в Нью-Йорк, – резко оборвал меня он. Это прозвучало с ужасной горечью в голосе, и у меня вдруг упало сердце.