Триггер

– Ко мне это не имеет отношения. Во всяком случае, связь неочевидна, по крайней мере, для меня, – произношу я, пытаюсь внести ясность.

Лиза напряжённо сдвигает брови к переносице, слегка подаваясь корпусом вперёд.

– Давно нужно было тебе об этом рассказать, но это всё начиналось просто как сексуальные фантазии, однако пару дней назад всё изменилось, – через силу начинаю я свой рассказ.

***

Я только что закончила рассказывать Лизе свои жуткие видения. Сложно сказать, на какую реакцию я рассчитывала, но точно не на эту насмешливую гримасу, которая ширится у неё на лице. Издевательский отрывистый смех бьёт меня под дых, и я, совершенно сбитая с толку, таращусь на неё во все глаза.

– Прости, – Лиза пытается справиться со своим необъяснимым приступом веселья. – Но неужели тебе самой не смешно? Ты что, и это забыла?

Качаю головой, забывая сделать новый вздох. Моё тело деревенеет от противного предчувствия. Тяжело сглатываю, отчаянно пытаясь понять, о чём она говорит.

– Ну как же? Это же один из вариантов казни, которую ты придумала для новой девушки твоего Мэтью, – наконец сообщает мне Лиза, проводя кончиками пальцев под глазами. – Это, конечно, не профессионально сейчас с моей стороны напоминать тебе о том разговоре, но при сложившихся обстоятельствах у меня просто нет другого выхода.

На лице Лизы снова появляется её фирменная снисходительная полуулыбка. Я опускаю голову, делая вид, будто изучаю носки своих кед, на самом же деле я пытаюсь вспомнить тот наш сеанс.

– В тот день мы обсуждали твою неудавшуюся попытку стать писательницей, – подсказывает мне Лиза. – Ты винила во всём свою подругу и даже настояла на том, чтобы я лично ознакомилась с рукописью. Ну а после ты сказала…

– Что сейчас, когда я на собственной шкуре знаю, что такое – быть отвергнутой, что значит быть преданной любимым, я смогла бы куда более реалистично убивать, – бормочу я, чувствуя, как от этого откровения шевелятся волосы на голове.

– Всё верно, а после ты начала расписывать возможные сценарии жестокой расправы.

– Я хотела её утопить, отравить, застрелить, но тот вариант, который уже был описан мной в книге, показался самым изощрённым, – шепчу я, ошарашенно прикрывая рот ладонью. – То есть это всё… но это ведь…

Лиза меняет позу, забрасывая ногу на ногу. Она не сводит с меня глаза. Пристальный, пронизывающий взгляда, от которого у меня не только путаются мысли, но и слова застревают в горле. Как я могла забыть об этом нашем разговоре? О чём я только думала, рассказывая психотерапевту, навязанному мне решением суда, о том, как я буду убивать Бритни? Чёрт! Чёрт! Чёрт!

– Я смотрю телевизор и видела девушку, о которой ты говоришь, в новостях. Это всё, бесспорно, ужасно. Но я не слышала, чтобы в новостях говорили о том, что девушке брили голову, и не говорили, как именно она была убита: отравлена, зарезана или утоплена. То есть всё то, что ты говоришь, это совмещённая реальность: твоя ненависть, выплеснувшаяся в жуткие желания, и ужасные кадры криминальной хроники. И, честно говоря, в этом нет ничего странного, учитывая твою травму и частичную потерю памяти. Это всего лишь попытка твоего подсознания восполнить образовавшиеся лакуны.

Мне отчаянно хочется верить словам Лизы. Я рассеянно киваю головой, язык медленно скользит по зубам. Я пробую на вкус каждое произнесённое ей слово. Это всего лишь попытка моего подсознания восполнить образовавшиеся лакуны. Я повторяю их как мантру, чувствуя, как наполняется новыми смыслами разум, но что-то не сходится.

– А как быть с татуировкой? Я её вижу очень детально, как такое можно было придумать?

– Твой мозг ничего не придумывает, хотя в данном случае речь даже не столько о мозговой активности, сколько о твоём подсознании. Каждый день у нас перед глазами проходит куча самой разной информации, ты могла и не заметить, как натыкалась глазами на фотографию этой девушки в новостях, тем более, что подобные происшествия всегда попадают в прайм-тайм. Сознательно ты, разумеется, не обратила внимания на эту информацию, но это не значит, что она осталась незамеченной.

Лиза прижимает ладонь к горлу и тихо кашляет. После этого она встаёт, подходит к графину и в этот раз уже наливает стакан воды себе. Оставаясь стоять у окна, она продолжает:

– Ты жаждешь восполнить провалы в памяти, и в качестве наполнителя здесь может подойти всё, что угодно: кадры из фильмов, которые ты когда-то смотрела, новостные хроники, разные картинки, фотографии и даже изображения татуировок. То есть кирпичиком, которым ты пытаешься заложить эту дыру, может стать всё без исключения. Но поскольку авария – это, безусловно, негативный опыт, тем более, у тебя была черепно-мозговая травма и, как следствие, частичная потеря памяти, то, вероятнее всего, и абсорбировать ты будешь только негатив.

– Но эта татуировка… – упрямо повторяю я.

– А что в ней такого? Уверена, что ты её видела в новостях или, может быть, в каком-то другом месте, раз ты не была лично знакома с этой девушкой. К тому же, ты и представить не можешь, как много людей может иметь такую же татуировку, – промочив горло, отвечает Лиза. – В этом нет ничего, о чём тебе стоило бы беспокоиться.

«Если два врача, не сговариваясь, приходят к одну и тому же мнению, может быть, оно верное?» – эта мысль пульсирует у меня в голове, когда я поднимаюсь с дивана, поджав губы в жалком подобии улыбки.

– Я понимаю, тебя гнетёт твоя амнезия, и ты хочешь вспомнить тот день, возможно, тебе хочется узнать подробности той аварии, но тебе нужно научиться отпускать, – мягким завораживающим голосом говорит Лиза. – Твоё маниакальное желание всех и всё контролировать только усложняет тебе жизнь. Ну ты сама подумай, это всего лишь обычный день твоей жизни, что такого особенного в нём могло быть, что ты так цепляешься за него?

На языке вертится моя самая смелая и одновременно пугающая мысль: а что, если я слетела с катушек? А что, если я воплотила свой жуткий замысел? Нет, нет, нет! Заглядывая в лицо Лизы, я только молча качаю головой. Она растерянно смотрит на меня, но я уверена, стоит мне выйти за дверь, как она непременно сделает какую-нибудь уничижительную заметку в моём личном деле.

– Наверняка я просто не справилась с управлением, – соглашаюсь я, одёргивая майку. – А татуировка… Пожалуй, ты права, я действительно могла её где-то увидеть. Может быть, видела новости с фотографией этой девушки, но не придала сразу значения, а теперь вот так…

– Именно так! Тебе важно научиться отсеивать мишуру и концентрироваться на главном, а главное здесь – это то, что ты жива.

– Ты права, спасибо.

– Всегда рада, – охотно отзывается Лиза, делая шаг мне навстречу. – Не забывай, ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь.

– Конечно, – отвечаю я, оборачиваясь к двери.

В кабинете Лизы есть ещё одна занимательная стена, расположенная прямо напротив её рабочего стола. В хаотичном порядке, хотя, вероятно, на самом деле образуя какую-то фигуру, развешаны чёрно-белые фотографии. Первый раз попав в эту комнату, я пару минут зачарованно изучала эти фрагменты человеческого тела: тонкая шея, изящные кисти рук, запястья, сведённые колени, стопы, пальцы. На некоторых из них можно было заметить интересные татуировки: божью коровку на запястье, сердечко на фаланге указательного пальца, колючую проволоку на щиколотке. Внезапно я ловлю себя на том, что, как и в первый раз, с интересом рассматриваю каждый снимок: может быть, Чеширский кот есть на одном из них?

«Это одна из форм арт-терапии», – сказала мне тогда Лиза, но сейчас, чувствуя на себе её цепкий взгляд, я не верю в то, что эти разрозненные кусочки могут кому-то помочь исцелить душу. На меня это точно не действует.

– До свидания, – говорит Лиза, заботливо поправляя ручку моей сумки.

Я коротко киваю и выхожу за дверь. Если кот из моих кошмаров и был где-то подсмотрен, то точно не здесь.

5

Я толкаю тяжёлую дверь. Протяжный скрип ржавых петель заставляет меня сжаться и тревожно обернуться назад. Меня обступает темнота. Душная и вязкая, она окутывает тело, парализует волю. Я начинаю двигаться вперёд. Такое чувство, будто я парю в невесомости, но холод бетона, который я чувствую даже сквозь тонкую подошву мокасин, говорит об обратном. Я спускаюсь по лестнице. Тусклый уличный свет, что сочится в подвал сквозь маленькое окно под потолком, помогает мне сориентироваться и разглядеть предметы, заполняющие это мрачное нежилое пространство. Но я здесь не ради праздного любопытства, я спустилась на звон цепей. Не теряя ни минуты, я подбегаю к ней. Беглого взгляда на оголённое плечо достаточно, чтобы понять: это она. Я тяну к ней руку, когда она резко оборачивается. Её рот заклеен серой лентой скотча. Я поднимаю глаза выше и впервые вижу её лицо. Она смотрит на меня. В её глазах застыли слезы. Во взгляде читается мольба. Но стоит ей взглянуть на мою руку, как она тут же впадает в отчаяние. Её охватывает паника. Она мечется из стороны в сторону. Лязг цепей гулким эхом разносится по тёмному помещению. Дыхание становится отрывистым, свистящим. Она в ужасе.

Я сажусь перед ней. Убираю у неё со лба прядь белокурых волос. Но я здесь не для того, чтобы спасать. Поднимаю руку, и бритва нависает в сантиметре от её головы. Она сопротивляется. По комнате снова разносится металлический перезвон. Я силой сжимаю её щеки. И скотч, которым заклеен её рот, сминается в гармошку.

– Не дёргайся, а то всё может закончиться прямо сейчас, – говорю я, глядя в её обезумевшие голубые глаза.

Лезвие опускается ниже, и волосы золотым водопадом спадают на пол.

– Мама, мама.

Меня обдаёт холодом. Его не должно быть здесь. Зачем он тут? Голос сына далеким эхом доносится до моего сознания. Я чувствую его прикосновения и теряю из вида зарёванное лицо пленницы. Темнота сгущается, и я сильнее сжимаю прядь шелковистых волос в ладони. Очередной резкий толчок в бок выкидывает меня на свет. Я вижу размытый силуэт прямо перед собой. Кто это? Вздрагиваю от неожиданности и страха.

– Мама, – слышу сиплый голос сына, и моё сердце накрывает волной нежности.

– Патрик, всё хорошо? – спрашиваю я.

– Мне кошмар приснился, можно я с тобой буду спать? – объясняет он.

Откидываю угол одеяла, приглашая его в свои объятия, и тут же резко вскакиваю. Смотрю на свои руки. Мои ладони пусты, но я же чувствовала прядь волос в своей руке. Растопыренной пятернёй вожу по простыням. Ничего нет.

– Мама, что ты делаешь?

– Всё хорошо, всё хорошо. Маме тоже приснился кошмар, – бормочу я, стараясь не пугать сына.

Патрик залезает под одеяло, и в считанные секунды я слышу его размеренное дыхание. Он спит, а я лежу на своей половине кровати, уставившись в потолок. Мне страшно уснуть. Уверена, стоит закрыть глаза, как я снова увижу её. Эта девушка всё ещё где-то там. И теперь я точно знаю, кто она.

***

Противное послевкусие ночного кошмара не оставляет меня даже с наступлением дня. Тепло, что мягко сочилось в моё тело через стенки стакана, настойчиво сменяет холод бессонной ночи. И теперь даже с широко раскрытыми глазами я снова вижу заплаканное лицо Зоуи Мейер. Она молит о помощи, о пощаде.