Дневники дьявола

«А теперь почувствовала свободу, проститутка драная!» – вяло разозлился Саакян и попытался выйти из управления бодрым шагом. Его хватило только на то, чтобы отъехать от управления несколько сотен метров до леса и свернуть с трассы. Заглушив мотор он уронил голову на руль и завыл от бессильной ярости. Идти было не к кому. Все подельники были не у дел и окопались у себя в квартирах, не отвечая на звонки или свалили из города в неизвестном направлении.

Саакян физически ощущал, как уплотняется пространство вокруг, но что надо делать, чтобы вздохнуть полной грудью, никак не мог придумать. В машине стало холодно, и он решил поехать домой. У подъезда , подняв глаза к своим окнам, Эдуард заметил свет на кухне.

– Вот черт, склеротик, забыл с утра выключить,– ругнул он себя и поднялся в квартиру.

На кухне, размазывая пьяные сопли по бледному лицу, сидел сын, доканчивая бутылку дорогущего коньяка, подаренного Саакяну Максютой на юбилей, который он хранил уже три года для особого случая. От возмущения у Эда перехватило горло.

– Ты, что ох…! Ты зачем взял коньяк, мудила? – взъярился Эдуард Еркенович на сына.

– Бать, не ори, нам пи…ц! Кранты, батя! – загнусавил Рудик и потянул измазанную соплями пятерню к бутылке.

Саакян схватил коньяк и, не долго думая, опрокинул остатки в себя. Не почувствовав ни вкуса, ни крепости, он швырнул пустую бутылку в ведро по мойкой, грузно опустился с другой стороны стола и обреченно поинтересовался у сына:

– В чем дело?

– Я подарил все наши такси родной милиции. Так сказать добровольное пожертвование.

– Чего? Ты в своем уме? Как это так подарил?

– Без-маз-мезд-на, батя, значит даром!

– Ты спятил или так шутишь?

– Какие шутки, батя, какие теперь шутки. Откупился, так сказать. Эти суки где-то отрыли то дело, когда мы с Дрюном девку затрахали и в колодец скинули. Нет, ты же говорил, что все документы в сечку отдал, а батя? Как же все целым оказалось, а? – стукнул кулаком по столу Рудик.

Саакян вспомнил, что после этих слов у него в голове глухо застучало и резко потемнело в глазах ,и после этого он уже ничего не помнил.

– Значит я в больнице? Но почему так убого, дверь заперта и где врачи?– удивился он и снова побрел к двери. Но на этот раз она сама открылась и в сопровождении двух мордоворотов в комнату вошел молодой хлыщ в отглаженном костюмчике и присел на единственный табурет, оставив Саакяна стоять. Эдуард был вынужден присесть на кровать.

– Пришли в себя, Эдуард Еркенович? Очень хорошо. Вы нам здоровенький нужны, уж очень много вопросов к Вам накопилось. По делу вашего сына нам все ясно и Рудольфу Эдуардовичу Саакяну уже предъявлено обвинение, что будет дальше с ним, включая зону, Вы лучше меня знаете. Вот только его подельника Андрея Скачкова нам никак найти не удается. Как после армии в столицу подался, так ни привета от него, ни весточки. А Вы, случаем, не знаете ничего о нем?

В ушах зазвенело, в висках застучало. Саакян натужно закашлялся и сквозь кашель хрипло переспросил:

– Рудик арестован? Где он?

– Там, где положено, в СИЗО, Вам ли не знать.

– В одиночной?

– Зачем же? Он не лишен возможности общения с согражданами.

– Какого общения, Вы что, не понимаете, что ему нельзя в общую камеру!

– Ну от чего же? Парнишку приняли как положено и он, как мне известно, уже занял подобающее ему место.

Саакян слишком хорошо знал, что означают эти слова. Голова стала наполняться криками и стонами, которые теснили друг друга и втискивались в нее, грозя взорвать череп изнутри. Потом была яркая вспышка и снова все померкло.

На этот раз он проснулся в реанимации. Допотопный кардиограф, аппарат искусственного дыхания и штатив с капельницей четко обозначили место его положения. Эдуард оглядел помещение и снова заметил решетки на окне. Вошел немолодой врач в застиранном сероватом халате и посчитал ему пульс.

– Где я, доктор? – просипел Саакян.

– В медчасти СИЗО.

Эдуард Еркенович наконец понял все. Беспредел, так знакомый ему за много лет работы в органах, теперь ему придется прочувствовать на себе в полной мере. Сына опустили и теперь жизнь мальчика будет сплошным кошмаром, а он ничем не сможет ему помочь. Его самого, больного, без сознания, вместо нормальной больницы, привезли сразу в СИЗО. Без суда, без следствия!

– Менты, падлы, волки позорные!– от бешенства перехватило дыхание и он закашлялся, но никто даже не заглянул к нему.

– Суки, подохну здесь с таким приглядом, а им и дела нет! Х.. вам по самое не хочу, Саакяна голыми руками не возьмешь! Я вам, б…,устрою еще- грозился он неизвестно кому, но горячие слезы безысходности заливали лицо и забивали нос.

Стало трудно дышать и Эдуард стал хрипло звать на помощь. Через минуту вошел тот же врач или санитар, но проверив снова пульс и поправив флакон на капельнице тут же удалился. Саакян обреченно вздохнул и уставился немигающим взглядом на зарешеченное окно.

****

Память услужливо стала прокручивать его жизнь кадр за кадром. Вот он молодой и статный красавец, любимец начальства и женщин, женится на дочке замполита. Настенька вся светится от счастья, а грозный папаша, один растивший дочь после смерти жены, смахивает скупые слезы умиления. На свадьбу приглашены все значимые фигуры города, есть гости и из областного центра. Эдуард уже вхожий во многие кабинеты, как жених, теперь готовится у головокружительному взлету карьеры. Лейтенантские погоны тесть справил ему еще до окончания вуза, а «старлеем» он стал и вовсе поперек всех правил, к рождению дочери. Рождение сына в семье любимой дочки дед отметил капитанским званием зятя и должностью замполита управления внутренних дел, где собственным служебным рвением и налаженными связями тестя, Саакян быстро поменял погоны на майорские, потом на подполковничьи и стал начальником ОБЭП почтового ящика, города – спутника Холмска.

Служебное рвение Эдуарда никакого отношения к профессиональным обязанностям не имело, отделом в этой части занимался его заместитель, а его обязанностью были исключительно приемы и ублажение гостей города и области. Лучше Саакяна никто не мог организовать приватный отдых проверяющих любого уровня. Гостей принимали в зависимости от ранга и цели визита. Тех, кто попроще, парили в прекрасном банном комплексе на загородной территории в воинской части, при чем в роли банщиц выступали комсомолочки-активистки, отобранные горкомом ВЛКСМ Холмска-5. После банных утех визитеров поили вволю, на следующий день приводили в чувство умелыми руками массажисточек из медсанчасти города и уже умеренным застольем.

Более важных персон так же парили, массажировали, поили и кормили, но уже, в охотничьем угодье, на базе отдыха или на даче секретаря обкома партии.

Разомлевшие от удовольствий и радушного приемы члены комиссий подписывали нужные документы и удалялись, стараясь снова влезть в проверяющие, инспектирующие, расследующие чего угодно в этой гостеприимной глубинке. И всем этим заведовал Эдуард Саакян. Для него не было неразрешимых проблем. Но однажды случилось непредвиденное.

Председатель очередной комиссии проверяющих вдруг резко отказался от услуг пышнотелой комсомолочки и в пьяном угаре стал приставать к миловидному официанту, обслуживающему банкет. Он подкараулил парня в подсобке, где он нервно курил после неожиданного натиска важной персоны. Все произошло в считанные минуты. Генерал решил заставить парня удовлетворить его желание под дулом пистолета, но тот ответил решительным отказом и попытался выйти из подсобки. Саакян следил за гостем с момента инцидента и теперь стоял под дверью подсобки. Выстрел услышал только он, так как в зале гремела музыка, а кухня была на приличном расстоянии. Эдуард осторожно приоткрыл дверь и заглянул в небольшое помещение. То, что он увидел, поразило его как удар молнии. Генерал пыхтя стаскивал брюки с неподвижного официанта, который ничком лежал на столе и по белой столешнице расползалось тёмное пятно.

Саакян осторожно закрыл дверь и прислонился затылком к косяку. Лихорадочно перебирая варианты, он весь взмок от напряжения. Официант не подавал признаков жизни, а гость громко пыхтел, рычал, удовлетворенно стонал и охал. Казалось, это никогда не кончится! Наконец за дверью раздался утробный рык и на несколько мгновений все стихло.

Саакян замер. Он вовремя отступил в сторону, потому что дверь резко отскочила, видимо от пинка, и в дверной проем вывалился, неторопливо застегивая ширинку, потный и взлохмаченный генерал. Они встретились глазами и гость, поводив пистолетом перед носом Эдика, усмехнулся и убрал оружие в кобуру. Потом он поправил галстук, пригладил волосы и, насвистывая «Чижик-пыжик» спокойно направился в сторону зала, через плечо бросив остолбеневшему подполковнику:

– Убери там и ты в шоколаде, пикнешь – зарою!

Эдик дрожащими руками запер дверь подсобки, отдышался и направился к администратору решать вопрос с заменой официанта. Затем он вызвал Сарика и тот, поняв все с полуслова, решил проблему аккуратно, чисто и быстро.

Эдуарду Еркеновичу только сейчас пришло в голову, что он даже и не подумал тогда выяснить, жив был парень или генерал его все – таки убил. «Какая разница, в конце концов теперь? – отмахнулся он от ненужной мысли и вернулся к воспоминаниям.

Генерал оказался не только гомиком, но и козлом. Никакого «шоколада» Эдик не получил, но напоминать о себе он не стал, слишком хорошо запомнились последние слова генерала и его олимпийское спокойствие после содеянного. Он сам стал другим и с этого дня для него самого не стало ни границ, ни запретов. Нет, он конечно, знал как, с кем и что можно, а что нет, но ему хватало и «дойных коров» и безотказных «телок» и сговорчивых чиновников, что бы в полной мере удовлетворять свои желания.

Эдуард умел вовремя предложить свои услуги по решению любой проблемы и поэтому был востребован. Помогали ему исключительно родственники, семьи которых он планомерно ввозил в закрытый город и обеспечивал сказочным, по их меркам, богатством. После глиняных халуп благоустроенные квартиры казались его родне дворцами. Жены, очумевшие от счастья, как и положено, сидели дома, рожали и воспитывали детей, а их молодые и сильные мужья работали на разных местах, но верой и правдой служили только своему благодетелю.

Однажды ему передали приглашение от Генерального директора стройки, организовать, радушный прием столичных инспекторов, проверявших законность приватизации предприятия и городской недвижимости,которой Максюта нахапал без меры, вызвав недовольство у многих.

Приемом комиссия осталась очень довольна, инспекция завершилась благополучно для Максюты, и Саакян был допущен в круг доверенных лиц. Антон, проводив гостей до трапа самолета, пригласил Эдуарда пройтись с ружьями по лесу и тот понял, что предстоит приватный разговор. Они оставили свиту курить около машин и направились на берег реки, где Максюта изложил свое деликатное поручение, оценив услугу весьма щедрой суммой.

Сарик исполнил задание как всегда аккуратно и опер-герой вернулся из командировки в Чечню не просто с ранением. Точный выстрел Сарика лишил его не только любимой работы, здоровья, но и мужской силы.

Максюта, как и генерал-гомик, оказался хоть и традиционной ориентации, но таким же козлом. От обещанной суммы Саакян получил только третью часть, и когда он вопросительно взглянул на Антона, тот только усмехнулся:

–Не жадничай, Эдик, количеством наберешь. Теперь ты вместе с родственничками работаешь на меня. «Крышевать» будешь все, что на сегодня нагреб, на это я не претендую, но больше ни-ни. В городе хозяин я, запомни и своим передай. Иначе история с девочкой в колодце нечаянно всплывет и Рудик сам станет женщинкой. Понял ли?

Саакян остолбенел от неожиданности. Он лично отнес то уголовное дело в сечку и сам лист за листом запихал ваппарат. Потом съездил в часть к Андрею и они договорились. Парень после дембиля на денек заскочил домой и утренним поездом поехал в столицу, на готовое место в Университете. Соседом по СВ оказался Сарик и до учебы дружок сына и подельник не доехал. Откуда Максюта мог узнать об этом деле? Следователь, который вел дело, сразу после допроса Скачкова, примчался к нему в кабинет и они полюбовно договорились. Он уже восьмой год руководит районным отделом и весьма доволен жизнью, что бы жертвовать ею.