Сицилиец

Гильяно откатился в кусты. Он видел, как лицо его врага превратилось в окровавленную маску, и это придало ему сил. Он не беспомощен. Снова попытался встать, и на этот раз ноги ему подчинились. Тури хотел бежать, но лишь одна нога шагала вперед, а вторая волочилась по земле, и это его удивило. В паху было тепло и липко, брюки намокли от крови, в глазах мутилось. Выбежав на прогалину, он испугался, что вернулся по кругу на то же самое место, и стал разворачиваться. Но тело его начало заваливаться – и не на землю, а в бесконечную багровую бездну, и он знал, что падает в нее навсегда.

* * *

На прогалине молодой патрульный снял палец со спускового крючка автомата, и чириканье прекратилось. Контрабандист поднялся с земли с толстой скруткой денег в руке и протянул их другому патрульному. Тот ткнул в него автоматом и сказал:

– Ты арестован.

Контрабандист ответил:

– Просто поделите это на двоих. А меня отпустите.

Полицейские переглянулись, потом посмотрели на сержанта. Он совершенно точно был мертв. Пуля размозжила глаз и глазницу; в ране пузырилась желтоватая жижа, в которую уже запустил свои усики геккон.

Контрабандист продолжал:

– Я проберусь через кусты и догоню его, он же ранен. Доставлю его вам, и вас объявят героями. Только отпустите.

Второй патрульный поднял удостоверение, которое Тури бросил на землю по приказу сержанта. Вслух прочитал: «Сальваторе Гильяно, город Монтелепре».

– Незачем его сейчас искать, – сказал другой. – Надо вернуться в казарму и отчитаться, это важнее.

– Трусы, – бросил контрабандист.

Он уже подумывал схватиться за свою лупару, но патрульные уставились на него с неприкрытой ненавистью. Он их оскорбил. За это оскорбление они заставили его погрузить труп сержанта на лошадь и довезти до казарм. А перед тем разоружили. Они так суетились, что оставалось лишь надеяться, что его не застрелят по ошибке, просто из-за нервозности. Вообще-то контрабандист не очень волновался. Он был хорошо знаком со старшиной Роккофино из Монтелепре. Они проворачивали кое-какие делишки, будут проворачивать и впредь.

Про Пишотту на время забыли. Но он слышал все, что они говорят, лежа в глубокой, заросшей травой ложбинке с ножом наготове. Аспану ждал, что они погонятся за Тури Гильяно, и собирался напасть на одного из патрульных и завладеть его оружием, перерезав ему глотку. Ярость, охватившая его, подавила страх смерти, и когда он услышал, как контрабандист предлагает притащить Тури к патрульным, лицо этого человека навеки запечатлелось у него в мозгу. Он почти жалел, что они ушли и оставили его одного на горном склоне. И сильно разозлился, когда его осла привязали последним к каравану мулов.

Однако Аспану знал, что Тури тяжело ранен и нуждается в помощи. Он обошел прогалину, заглянул за деревья, куда скрылся его товарищ. Тела его в зарослях не оказалось, и Пишотта побежал по тропинке в ту сторону, откуда они пришли.

По-прежнему никаких следов – пока он не забрался на гигантский гранитный валун, на вершине которого была небольшая выемка. В этой выемке Аспану заметил лужицу почти черной крови, а на другом краю валуна – цепочку ярко-красных капель. Он побежал дальше и, к своему удивлению, увидел тело Гильяно, распростертое поперек тропинки; в руке тот по-прежнему сжимал пистолет.

Аспану присел на колени, забрал пистолет и сунул себе за пояс. В этот момент глаза Тури Гильяно приоткрылись. В них горела неукротимая ненависть, но они смотрели мимо Аспану. Тот чуть не разрыдался от облегчения и попытался поднять Тури на ноги, но у него не хватило сил.

– Тури, попытайся встать, я тебе помогу, – сказал Пишотта.

Гильяно оперся руками о землю и приподнялся. Аспану подхватил его одной рукой; ладонь сразу стала мокрой и теплой. Он убрал руку и задрал на Тури рубашку, с ужасом увидев огромную зияющую дыру у него в боку. Прислонил Гильяно к дереву, сорвал собственную рубаху и затолкал ее в рану, чтобы унять кровь, а рукава обвязал вокруг талии. Потом обнял друга одной рукой за пояс, а второй, свободной, поднял левую руку Гильяно в воздух, для равновесия. Вдвоем они стали спускаться по тропинке осторожными неловкими шагами. Издалека казалось, будто они танцуют, двигаясь вниз с горы.

* * *

Вот так Тури Гильяно пропустил Фесту святой Розалии, от которой жители Монтелепре ожидали чуда для своего городка.

Пропустил соревнования стрелков, в которых непременно победил бы. Пропустил скачки на лошадях, на которых соперники лупили друг друга по головам дубинками и хлыстами. Пропустил розовые, желтые и зеленые фейерверки, залпы которых оставляли на звездном небе цветные следы.

Не попробовал чудесных конфет из марципановой массы в форме морковок, стеблей бамбука и красных помидоров, сладких до одури, и сахарных фигурок рыцарей и героев легенд – Роланда, Оливера и Карла Великого, – с мечами, утыканными алыми шариками пастилок и изумрудными кусочками засахаренных фруктов, которые дети растащили по домам, чтобы доесть перед сном. Праздник в честь помолвки сестры прошел дома без него.

Спаривание осла с Чудесной мулицей не дало результатов. Потомства не появилось. Жители Монтелепре были разочарованы. Лишь годы спустя они поняли, что Феста все-таки явила чудо – в лице юноши, ведшего в поводу осла.

Глава 5

Аббат совершал вечерний обход францисканского монастыря, напоминая нерадивым монахам о необходимости зарабатывать хлеб насущный. Он проверил, как обстоят дела в мастерской по изготовлению святых мощей, навестил пекарню, где выпекали громадные батоны хлеба с хрустящей корочкой для окрестных деревень. Проинспектировал огород, осмотрел бамбуковые корзины, до краев наполненные оливками, томатами и виноградом, выискивая изъяны на шелковистой кожице плодов. Его монахи трудились, как эльфы в сказках – разве что не были так же веселы. Вообще, они казались довольно мрачными, но никто и не говорил, что для служения Господу необходимо веселье. Аббат вытащил из-под сутаны длинную черную сигару и еще раз обошел монастырский двор, чтобы нагулять аппетит.

Тут-то он и увидел, как Аспану Пишотта втаскивает Тури Гильяно в ворота монастыря. Привратник попытался их отогнать, но Пишотта приставил пистолет к его голове с тонзурой, и тот упал на колени, вознося Богу предсмертную молитву. Аспану уронил окровавленное, почти безжизненное тело Гильяно к ногам аббата.

Тот был высоким худым мужчиной с подвижным обезьяним лицом, состоящим словно из одних костей, носом-пуговкой и любопытными карими глазками. В свои семьдесят лет он не утратил ни физической силы, ни остроты ума и хитрости, которые очень выручали его во времена Муссолини, когда аббат, по поручению мафии, писал витиеватые письма с требованием выкупа родственникам жертв похищения.

Хотя всем, от простых крестьян до местных властей, было известно, что его монастырь стал штаб-квартирой контрабандистов и торговцев с черного рынка, в подпольную деятельность аббата тут не вмешивались, уважая его священнический сан и признавая, что за духовное руководство он заслуживает некоторого материального поощрения.

Потому-то аббат Манфреди и не удивился, увидев двоих деревенских прохвостов, которые, все в крови, вломились в священную обитель святого Франциска. Собственно, он отлично знал Гаспара Пишотту. Тот помогал ему в кое-каких контрабандистских операциях. Оба обладали изворотливостью, которую находили довольно неожиданной – один у мужчины, столь пожилого и религиозного, второй у юноши, столь молодого и неверующего.

Аббат успокоил монаха-привратника, а потом сказал Пишотте:

– Итак, дражайший Аспану, во что ты ввязался на этот раз?

Пишотта потуже затянул рубашку на ране Гильяно. Аббата удивила скорбь в его глазах; он не предполагал, что парнишка способен на подобные проявления чувств.

Снова глянув на кровоточащую рану, Пишотта решил, что его друг вот-вот умрет. И как он сообщит эту новость отцу и матери Тури? Горе Марии Ломбардо пугало его. Но сейчас ему предстояло разыграть очень важную карту и как-то убедить аббата предоставить Гильяно убежище в монастыре.

Он поглядел священнику прямо в глаза. Ему хотелось внушить тому, что прямой угрозы они не представляют, но в то же время дать понять, что с отказом он приобретет заклятого врага.

– Это мой двоюродный брат и лучший друг, Сальваторе Гильяно, – начал Пишотта. – Как видите, ему не повезло; национальная полиция вот-вот бросится разыскивать его по горам. И меня тоже. Вы – наша единственная надежда. Умоляю, спрячьте нас и пошлите за врачом. Сделайте это ради меня, и я стану вашим другом навеки.

Слово «друг» он особенно подчеркнул.

Ничто из этого не ускользнуло от аббата, который прекрасно все понял. Он слыхал про юного Гильяно – храброго парня, которого уважали в Монтелепре, великолепного стрелка и охотника, взрослого не по годам. Даже «Друзья друзей» присматривались к нему в качестве возможного кандидата. Сам великий дон Кроче, во время делового и дружеского визита в монастырь, упомянул в беседе с аббатом имя Тури – как человека, на которого стоит обратить внимание.

Однако, глядя на Гильяно, лежавшего без сознания, аббат пришел к выводу, что этому парню нужна скорее могила, а не укрытие, и священник для отпевания вместо врача. Выполняя просьбу Пишотты, он ничем не рисковал – предоставление убежища трупу не считалось преступлением даже на Сицилии. Однако не хотел, чтобы Пишотта понял, что его услуга ничего не стоит.

– И почему вас ищут? – спросил он.

Пишотта заколебался. Если аббат узнает, что убит полицейский, то может отказать им в укрытии. Но если он не подготовится к обыску, без которого наверняка не обойдется, то может растеряться и выдать их. Пишотта решил сказать правду. И быстро все выложил.

Аббат опустил глаза долу, словно в печали от того, что еще одна душа отправится прямиком в ад, а заодно поближе рассмотрел безжизненное тело Гильяно. Кровь насквозь пропитала рубашку, которой его перевязали. Возможно, парень умрет, пока они будут говорить, и проблема решится сама собой.

Как монах-францисканец аббат был исполнен христианского милосердия, однако в эти суровые времена ему приходилось считаться также с практическими и материальными последствиями своих благих дел. Если он предоставит укрытие и парень умрет, это будет ему на руку. Власти получат труп, а семья навечно окажется у него в долгу. Если Гильяно поправится, его благодарность принесет еще более щедрые плоды. Юноша, который смог, будучи тяжело ранен, застрелить патрульного из пистолета, – очень многообещающий должник.

Естественно, он может сдать их обоих подлецам из национальной полиции, и те быстро с ними разделаются. Но в чем тогда выгода? Власти не могут сделать для него больше, чем делают сейчас. На их территории ему ничего не грозит. А вот на дальних землях потребуются друзья. Выдав этих пареньков, он лишь приобретет себе врагов среди крестьян да пробудит неистребимую ненависть у обеих семей. Аббат не был настолько глуп, чтобы рассчитывать, что сутана защитит его от вендетты, которая неизбежно последует; кроме того, он с легкостью читал мысли Пишотты. Этот юноша далеко пойдет, прежде чем окажется в аду, где ему место. Ненависть сицилийского крестьянина нельзя не принимать в расчет. Истые христиане, они никогда не осквернят статуи Девы Марии, но в разгар кровавой вендетты застрелят хоть самого Папу Римского за нарушение омерты – древнего кодекса молчания перед лицом властей. На этих землях, заставленных статуэтками Иисуса, никто не придерживается заповеди о том, чтобы подставлять вторую щеку. Прощение здесь считается уделом трусов. Сицилийский крестьянин не знает, что такое снисхождение.

В одном аббат был уверен: Пишотта никогда его не предаст. Во время одного их контрабандного дельца аббат устроил так, чтобы Пишотту арестовали и допросили. Следователь был опытный, из тайной полиции Палермо, не какой-нибудь тупица из карабинери; он попытал и пряник, и кнут. Но ни хитростью, ни жестокостью ему не удалось разговорить Пишотту. Тот хранил молчание. Его отпустили, а аббата заверили, что этому парню можно доверять и более серьезные поручения. С тех пор Аспану Пишотта занимал в сердце аббата особое место, и тот часто молился за спасение его души.

Аббат сунул два пальца в свой запавший рот и свистнул. Прибежали монахи; аббат велел им отнести Гильяно в дальнее крыло монастыря, где во время войны он прятал дезертиров, сыновей богатых фермеров от мобилизации в итальянскую армию. Одного монаха послали за врачом в деревню Сан-Джузеппе-Ято, в пяти милях ходу.

Пишотта сидел на кровати и держал товарища за руку. Кровотечение остановилось, и глаза Тури были открыты, однако словно подернуты пеленой. Пишотта, чуть не плача, не осмеливался заговорить. Он вытирал лоб Гильяно, мокрый от пота. Кожа Тури постепенно синела.

Доктор пришел лишь через час; по дороге он видел взводы карабинери, рыскающие в горах, и потому не удивился, что аббат, его друг, прячет у себя раненого. Это его не волновало: кому есть дело до полиции и правительства? Аббат – сицилиец, нуждающийся в помощи. К тому же он неизменно присылал доктору корзинку яиц по воскресеньям, бочонок вина на Рождество и барашка на Святую Пасху.

Доктор осмотрел Гильяно и перевязал рану. Пуля прошла навылет и, судя по всему, повредила внутренние органы, печень так уж точно. Парень потерял много крови и лежал весь бледный; кожа приобрела синюшный оттенок. Вокруг рта залегла белая тень, которая – доктор знал – является предвестником смерти.

Он вздохнул и сказал аббату: