В прошедшем времени

Я кивнул. Потом переоделся в свою одежду, сдал командировочное. Джинсы показались мне жесткими, в ремне теперь требовалась новая дырка. Вот по футболке соскучился.

– Если чего… ? сказал Петр, ? адрес помнишь, телефоны знаешь.

– Ага… ? сказал я и двинулся к выходу.

– Эй, погоди! А деньги?! – он выскочил за мной в коридор. Я сипло засмеялся. Забыть про деньги! Кому расскажу – не поверят.

Он подал мне конверт, велел пересчитать и тут же сунул в руки ведомость и ручку. Я черкнул, не глядя, против своей фамилии, потом убрал конверт в сумку.

– Ты, это, дома-то хоть пересчитай. Когда отойдешь немножко.

Я кивнул, попрощался и вышел на улицу.

За дверями снова был июнь. Легкие сумерки легли на город, но ночь была белой, и я шел по пустынным улицам один. От теплого асфальта пахло травой и летом. Мимо меня с грохотом пронесся пустой троллейбус, он ехал в депо и не брал пассажиров. А потом снова все стихло, и только город тихонько шуршал, скрипел, вздыхал на тысячу голосов вокруг меня. Вот прошла парочка, негромко смеясь, по мелкой луже проехала машина, где-то сработала сигнализация. Я окунулся в знакомые звуки и запахи, но чувствовал их иначе, как в детстве – яркими, насыщенными. Как в первый раз. Немудрено, ведь за полвека я совсем забыл, как это – жить в родном городе…

Я свернул к дамбе, намереваясь пройти ее пешком. Навстречу мне шел мужик в потрепанной штормовке с рюкзаком и удочками, он чиркал нерабочей зажигалкой, пытаясь закурить на ходу. Поравнявшись со мной, он спросил огоньку. Я сам не курил, но зажигалку таскал с собой со времен практики на скорой помощи, на всякий случай. Я подал ему зажигалку, в свете секундной вспышки, наконец, рассмотрел его лицо и оторопел.

Кузьмич вернул мне зажигалку и улыбнулся. Глаза его хитро сощурились, и выражение лица стало сразу очень знакомым, почти родным. С нашей прошлой встречи он не изменился ни капли.

– Благодарю, молодой человек, ? сказал он с достоинством. ? А то и не закурить никак. Мне сейчас супруга законная всыплет по первое число ? где шлялся. Как не покурить перед этим? Одно удовольствие в жизни и осталось – рыбалка…

Я стоял и смотрел на него, а он уже подтягивал лямки рюкзака и, еще раз благодарно кивнув, двинулся дальше. Перед тем как скрыться из виду, он обернулся и, увидев, что я все еще смотрю ему вслед, лукаво подмигнул мне. Или мне показалось?

Ночь выросла между нами, секунды стали вечностью, три шага – пропастью, и я снова остался один на улице. Двинулся вверх по дамбе, справа далеко внизу шумело деревьями старинное кладбище, журчала маленькая речка. Кузьмич исчез из виду, да и из моих мыслей. Перед глазами встало другое лицо из прошлого.

Я думал об Оле. Я вспоминал ее в те моменты, когда она шла на поправку и была в хорошем настроении. Я словно прокручивал в памяти кадры, видел, как она смеется, хмурится, глядел в ее бездонные темные глаза и видел в них свое отражение, гадая, чего принес ей больше – добра или беды. Я хотел верить, что все же подарил ей кусочек жизни, но не мог, не имел права узнать даже, сколько она прожила. Я боялся чахотки, в которую могло вылиться это воспаление легких и которую вылечить мне было не под силу. Я надеялся, что она выздоровела, забыла меня (ну почти), вышла замуж и, быть может, еще жива, в окружении внуков и правнуков.

Я знал, что нам с ней ничего не дано судьбой. Что время воздвигло между нами непреодолимую стену; что я, парень из двадцать первого века, ничего не могу дать ей там, в пятьдесят втором, а ей нечего дать мне здесь. Что она ничего не знает о будущем, да и не нужно ей знать.

И все же я раз за разом прокручивал в голове все, что было как-то связано с ней. И моя Оля, которая, если по правде, никогда и не была моей, начала медленно уходить от меня в прошлое, стремительно взрослея, становясь зрелой и потихоньку старясь. Я отпускал ее. Или, может быть, она меня отпустила?

Дамба кончилась, я привычно свернул направо, пересек площадь и пробрался дворами к общагам. Мое появление никого не удивило, я махнул проснувшейся вахтерше, пробежал по ступенькам и оказался перед своей дверью. Вставил ключ, отпер верхний замок и понял, что в комнате кто-то есть ? второй замок я, уходя, тщательно запер, а теперь он был открыт. На моей кровати у торшера, поджав босые ноги, сидела Анька и тихонько всхлипывала. Она бросилась ко мне, не переставая плакать, повисла у меня на шее и начала что-то говорить. Я не слушал. Я обнял ее свободной рукой, потом бросил сумку и обнял двумя. Она все говорила, говорила что-то… Мне было все равно. «Анька, ? сказал я. – Какая ты все-таки дура, Анька… Какой я дурак…»

Пролетел месяц. Мы сходили в поход, сплавились по реке, и каникулы закончились. Анна все-таки попала в интернатуру в свою любимую неврологию, а я приступил к занятиям в интернатуре по хирургии. База мне досталась хорошая, и в целом я был доволен тем, как все идет. Пропало чувство неопределенности, которое впервые посетило меня после получения диплома. Теперь я точно знал, что после окончания института есть жизнь, а мысли о будущем стали принимать конкретные формы. Мне хотелось остаться в стационаре, и я начал задумываться об ординатуре, только пока не выбрал профиль. Разрывался между торакальной хирургией – она, кроме общего интереса, манила перспективой пластических операций и сулила дополнительный достаток ? и общей ? здесь меня привлекала широта возможностей.

Впрочем, выбор еще предстоял мне нескоро, а пока нужно было пройти почти все этажи нашего корпуса, работая в каждом отделении по два-три месяца, а то и больше. Свободного времени почти не было, мы дежурили, мылись на операции (правда, в основном, ассистировали, но все же), вели больных. А еще готовили доклады, посещали семинары, лекции – только теперь это происходило гораздо реже, чем в студенчестве.

Я изредка вспоминал летнее приключение. Не то чтобы стал забывать, это уж вряд ли, но словно бы уложил в соответствующий ящик памяти и задвинул его. Слишком невероятно, слишком непохоже на мою теперешнюю действительность было это воспоминание. Я жил и думал как современный человек, хотя периодически замечал, что соображаю немного быстрее однокурсников. Фактической информации из прошлого я вынес немного, выручало другое – навык оценивать ситуацию и принимать решения. Я совершенно не заметил, как научился делать и то и другое довольно быстро, иногда – почти не задумываясь.

Однажды, когда к нам в отделение торакальной хирургии поступила женщина переводом из пульмонологии с обструктивной пневмонией и подозрением на формирующийся абсцесс легкого, с недельным курсом антибиотиков без эффекта, мне вдруг показалось, что у меня дежа-вю. Дама заходилась кашлем, перепутать который я ни с чем не мог. Это была моя палата и моя пациентка, и во время обхода мне пришлось докладывать ее историю перед всеми. Однокурсники притихли, а я тем временем озвучивал план обследования, поражаясь своей наглости. Рентгенография от вчерашнего дня, ее можно пока не переделывать, имеются все показания к санационной бронхоскопии. Также необходимо исключить бронхоэктазы. В этом случае она попадет под диспансерное наблюдение пульмонолога и торакального хирурга по показаниям. Заведующий как-то странно посмотрел на меня, но утвердительно кивнул, а мне посчастливилось еще и самому сводить тетку на бронхоскопию – я был свободен, в операционную меня не взяли. На моих глазах ей промыли бронхиальное дерево, где никакого абсцесса не обнаружилось. Я все увидел на экране, поспрашивал, что было непонятно, а потом проводил тетку в палату. Она дышала глубоко и с таким облегчением, что просто брала гордость за технический прогресс.

Как же все стало просто! Теперь, когда есть столько методов визуализации, только пожелай ? и тебе покажут, сфотографируют, смоделируют трехмерное изображение. Мы перестали это ценить. Мы привыкли к сотовым телефонам, словно они всегда были в наших руках, и точно также стали воспринимать современные технологии в медицине. Но еще совсем недавно приходилось обходиться без всего этого, и тут в ход шли мастерство, интуиция, везение. И мне, в отличие от однокурсников, довелось попрактиковаться в этом, поэтому теперь, когда я вел обычных хирургических больных, я частенько вспоминал свои случаи с приема и делал поправочку на современность. Это не раз сослужило мне хорошую службу.

А вот жизнь, людей я практически не вспоминал. Они заняли свое место в моей памяти и легли на самое ее дно. Теперь уже путешествие в прошлое казалось мне сном. Воспоминания вытеснились новыми впечатлениями, знакомствами, и это меня вполне устраивало. Кроме того, встречались и старые знакомцы.

С нами периодически занималась Людмила Петровна. Ей было далеко за семьдесят, но благодаря живому уму и любознательности ей удалось не только сохранить ясную голову, но и периодически выбивать дурь из нас, терпеливо обучая хирургическому ремеслу. Она не была нашим непосредственным куратором, но довольно часто находила для нас время, потому что уже лет двадцать не оперировала ? болели суставы.

Перейдя на «тренерскую» деятельность с самой что ни на есть практики, она была своеобразной местной легендой, и редкий доктор, оказавшийся по делам на нашей кафедре, проходил мимо ее кабинета. Все заглядывали, ища глазами Людмилу Петровну, обнимались с ней, передавали подарки и приветы, рассказывали о родных и однокурсниках, показывали животы и рентгеновские снимки – в общем, представляли ей на обозрение целые куски своей жизни, словно боясь, что она пропустит что-нибудь. Она умудрялась помнить всех, всем была рада, и ей действительно было интересно все, что они рассказывали. Болящих она лично водила по коридорам, записывала на рентген и УЗИ и даже иногда громко и остроумно отчитывала за нерадивость так, что окружающие покатывались со смеху. Но не обижался никто, и никогда не иссякал поток желающих увидеться с ней.

Быстро прикипели к ней и мы. Во-первых, она прекрасно понимала, что мы ни черта не знаем, и потому рассказывала все с самого начала, обращаясь то к анатомии, то к нормальной физиологии ? и тогда уж точно становилось понятно. Во-вторых, у нее наготове всегда была целая куча примеров из ее практики, и она охотно ими делилась. А в-третьих, мы знали ее еще со студенчества, ведь она вела «кружок», то есть студенческое научное общество по хирургии, где в свободное время иногда, кроме хирургии, рассказывала нам об искусстве, скульптуре и живописи. Свою просветительскую деятельность она мотивировала тем, что врач, по ее мнению, должен быть образованным человеком.

Вот и теперь, проведя с нами семинар по грыжам, она закончила его цитатой из «Двенадцати стульев» И. Ильфа и Е. Петрова. Большая часть из нас (включая меня) книгу, честно сказать, не читала, но мы посмотрели обе старые экранизации и потому знали, о чем идет речь.

Семинар закончился, народ потихоньку собирался. Мы занимались сегодня не в кабинете, а в лекционном зале.

– Саша, хирургию любишь? – весело спросила Людмила Петровна. Я кивнул, не сразу поняв, в чем дело.

– Бери кодоскоп! Надо на кафедру отнести.

Я выключил из розетки кодоскоп, обнял его двумя руками и крепко прижал к себе. Теперь мне предстояло спуститься на два этажа вниз, не глядя под ноги, и доставить это чудо техники в кабинет Людмилы Петровны, так как лаборантская уже была закрыта. Я медленно, но, как мне казалось, ловко переступал ногами, пытаясь на ощупь определить, где первая ступенька лестничного пролета, а Людмила Петровна открывала мне двери. У нее в руках была лохматая стопка схем и рентгеновских снимков, которые она нам показывала. Наконец, она открыла дверь кабинета, и я с облегчением водрузил прибор на стол.

– Саша, ты почему хромаешь? – вдруг строго спросила Людмила Петровна, и я вздрогнул. – Падал на коленку?

Я растерянно объяснил, что да, падал около двух месяцев назад, а она почему-то до сих пор болит. Колено действительно болело ? не то чтобы сильно, но при ходьбе ощущалось. Я и сам хотел подойти к кому-нибудь проконсультироваться, да все забывал. На работе было не до этого.

– Завтра же сделай снимок, подойдешь в рентгенкабинет, скажешь, что интерн, они тебя примут. А потом со снимком ко мне.

– Спасибо, обязательно сделаю.

Я задумался, когда лучше прийти – в полдевятого линейка, а потом операции. Ладно, придумаю что-нибудь…

У меня возникло странное чувство, что этот разговор я уже где-то слышал. И пока я вспоминал, кто и когда мог мне такое сказать, взгляд мой упал на старые черно-белые фотографии, висевшие над столом. На одной из них на крылечке моей больницы сидели Кузьмич, Валентина Ильинична и… доктор Люда. Сомнений быть не могло – это были они. И Люду я тоже узнал, хотя видел в общей сложности минут двадцать. Она здесь была в летнем сарафане, без халата. Похоже, после моего отъезда распогодилось.

– Людмила Петровна! ? я вдруг закашлялся. – А что это за фотография? Где это?

Она подошла к столу, всмотрелась и улыбнулась.

– Это я в сельской больнице, в пятьдесят втором, ездила на три месяца в ординатуре работать врачом общей практики. А это со мной персонал – фельдшер, акушерка, санитарка. Мы ведь там должны были всех лечить – и детей, и взрослых. Такой опыт! Но, конечно, и страшно было тоже. Это я для книги фотографии отбираю, будет что-то вроде воспоминаний.

– Аа… ? я улыбнулся. – Ничего себе. Это же здорово. А можно будет книгу Вашу почитать?

– Конечно, как только выйдет.

– Спасибо. А Вы расскажете нам про Вашу работу врачом в деревне? Когда-нибудь, как время будет?

Она снова улыбнулась.

– Расскажу, если интересно. Напомните мне только.

– Обязательно. Вам что-то еще помочь?

– Спасибо, дальше сама управлюсь. Не затягивай со снимком, Саш. Завтра же сделай и подходи. Если надо – к травматологам сходим.

– Ага, спасибо еще раз. До завтра, Людмила Петровна.

– До завтра.

Я вышел на лестницу. Смеркалось.