– Да, привет. Отлично. Как ты? – говорит Седрик комуто в трубку, – Да?
Да ладно! Правда?
Его лицо неожиданно резко меняется. Улыбка съезжает вниз, превратившись в расстроенную гримассу. На лбу собираются морщинки.
– Да, да, конечно, рад за тебя. Нет, сегодня не могу, идите без меня. А что
она? Да? Ну, ладно. Давай, пока.
– Чтото случилось? – осведомляюсь я.
Седрик смотрит на меня какимто чужим отстраненным взглядом.
– Все в порядке.
– Кто звонил?
– Друг.
Он больше ничего не говорит, утыкается в свой свежевыжатый
апельсиновый сок и не смотрит на меня. Что бы там не случилось у этого
друга, я тут ни при чем, и дуться на меня совсем необязательно. Я тоже
молчу, ожидая, когда Седрик выйдет из транса.
– Ты не хочешь мне сказать, где ты была вчера? – он поднимает, наконец, глаза.
– Каталась на лошади, – достоверно сообщаю я.
– Ты умеешь ездить верхом?
– Как выяснилось, нет.
Надо бы признаться Седрику, что я была с Лораном. Сочинить легенду о
незапланированной встрече с бывшей любовью. Но я почемуто боюсь. Мне
не хочется лишать себя общения с ним. Лоран, пусть любимый и желанный, но непостоянный как ветер. Сегодня он со мной, а завтра ищи свищи. А
Седрик всегда в моем распоряжении. Он очень надежный. А это
немаловажное качество для любого мужчины.
– Если хочешь, поедем сегодня в Авиньон, – предлагает надежный
мужчина, окончательно взяв себя в руки и вернув на лицо приветливое
выражение, – Посмотрим Palais de Papes.
– Это далеко?
– В часе езды от Монпеллье. На обратном пути можем заехать в Русийон.
– Хорошо. Ты уверен, что ничего не случилось? – настаиваю я.
– Ничего существенного. Не беспокойся.
Мы заканчиваем завтрак и идем на подземную парковку Polygone, где
Седрик оставил свою машину. Вырулив на поверхность, он ставит
депрессивнотрогательный диск Шемэн Бади, попутно объясняя мне, что
певица страдает от одиночества, лишнего веса и засилия прыщей, что и
выливается в такие гиперпессимистические песни. Мы обсуждаем
французскую эстраду. Седрика удивляет мое пристрастие к творчеству
Дассена.
– Во Франции во времена молодости моей мамы более популярен был
Клод Франсуа. Все мое детство прошло под его «Александрин», – делится
он.
– Я такого первый раз слышу, – пожимаю плечами я.
Разговор переходит на кинематограф. Я хвастаюсь своими глубокими
познаниями французских фильмов, включающими в себя все серии
«Жандармов из СанТропэ» и «Фантомаса».
– А я не знаю русских фильмов. У нас их не показывают, – сетует Седрик,
– Зато я читал многих авторов в переводе. Толстого, Чехова, Достоевского.
– А я в оригинале Гюго, Моруа, Мопассана, Жапризо…
Победа в этом состязании эрудитов явно остается за мной. «Советское
образование лучшее в мире», мысленно скандирую я.
– Слушай, а правда во Франции много разных диалектов? – вспоминаю я