Погрешность

Никольская-старшая стиснула зубы, жалея дочь про себя. Кажется, у нее почти остановилось сердце, стоило ей зайти в эту ужасную палату. Все здесь твердило о трагедии и боли ее девочки. Ее дочь не заслужила всего, что с ней произошло, не заслужила! Материнское сердце сжималось все сильнее, а из глаз выступили слезы, которые женщина спешно утерла рукой.

– Если ему не позвонишь ты, это сделаю я! – взгляд матери вновь стал суровым, и Ульяна медленно набрала Степин номер. Абонент был не в сети, и это сильно ее обрадовало.

– Олеся, пойдем выйдем, – Артур Павлович сжал плечи жены, подталкивая в коридор. Женщина все это время не отрываясь смотрела дочери в глаза. Яркие, синие глаза, наполненные печалью и жутким страхом. Настоящим ужасом, из которого им придется выбираться вместе.

Возможно, Олеся и не была слишком внимательной матерью и скорее лишь требовала, но сейчас она тем более не позволит опустить своей девочке руки. Ни за что в жизни. Она встанет на ноги, чего бы им это ни стоило.

Когда родители ушли, Ульяна выдохнула, откинула с ног одеяло и долго смотрела на свои пальцы, пытаясь ими пошевелить. На лбу выступила испарина, но чуда не произошло. Она ничего не чувствовала. Абсолютно.

Стало жутко, ей вдруг показалось, что вся ее прежняя жизнь была бессмысленной. Она с детства занималась балетом, с детства трудилась, умирала на тренировках, репетициях, вечно чувствуя боль и колоссальную ответственность. Она помнила, с каким трудом ей далась растяжка, как сложно было танцевать по несколько часов без перерывов, помнила слова матери о том, что она должна стать лучшей, быть лучшей. А сейчас… сейчас каждое из всплывающих в памяти действий было абсолютно бессмысленно. Она прожила девятнадцать лет в погоне за тем, что забрали у нее в один момент. Минута, и ее прошлое стерли. Вырвали с корнем, приковывая к кровати.

Ей одолевал страх и ненависть. Она ненавидела всех и до жути боялась будущего. Что будет завтра? А через неделю? Сколько должно пройти дней или месяцев, чтобы ее жизнь стала хоть немного прежней? А если ничего уже нельзя вернуть? Если она не встанет? Что, если кровать и коляска для нее теперь уже на всю жизнь?

Тысячи вопросов кружили в ее голове, как стая воронов, они каркали, раздражали и не давали думать. Сжатый в ладони смартфон ожил, Ульяна вздрогнула и моментально скинула вызов, выключая телефон, чтобы он больше не звонил. Она не могла и не хотела говорить со Степой, только не сейчас. Она боялась услышать его голос, боялась его решений. Если он уйдет, то она точно сойдет с ума, второй раз она уже просто не сможет, не сможет быть без него. Но если он останется… как она узнает, что это искренне, а не из желания всего лишь ее пожалеть.

Глава 16

Степан еще несколько раз набрал номер Ульяны, прежде чем гудки сменились однотипной фразой о том, что ее телефон выключен. Мужчина крепче сжал смартфон в кулаке, а после кинул тот на стол. Его предчувствие о том, что  с ней что-то случилось, нарастало.

Громов нервничал, злился и все больше бесился оттого, что ничего не может сделать. Во всей ситуации со Светкой Токман ясно дал ему понять, что нужно сидеть на месте и никуда не лезть. Вот он и сидел, злился, теперь еще и Улька куда-то пропала. Это вводило в замешательство, подкидывая не самые приятные мысли.

Немного успокоившись, Степан заварил себе крепкий кофе, чем ввел Леру,  свою помощницу, в ступор. За все время их совместной работы он ни разу не делал себе кофе самостоятельно. Валерия даже поинтересовалась, все ли у него нормально. Ни черта у него не было нормально, ни черта! Так и хотелось выкрикнуть эту фразу на всю больницу, но он тактично промолчал. Сегодня был достаточно лайтовый день, полностью отданный под консультации.

Громов отвечал на вопросы, делал осмотры, но мысленно вовсе не находился в своем кабинете. После четырех ему позвонили. Номер был незнаком, но он поднял трубку в надежде, что это Никольская. Ошибся. Грубый мужской голос на той стороне прокаркал угрозу, и абонент отключился. Степан даже не успел ничего понять, лишь вновь и вновь прокручивал в голове сказанную фразу: «Если к вечеру завтрашнего дня не будет денег, то эта авария будет только началом. Подумай об этом».

Деньги. Талашина. Эти слова крепко-накрепко связались в его голове. Светка влезла в долги и тянет его за собой. Но авария…

Громов выудил из кармана халата телефон, набрал Светку. Девушка ответила мгновенно.

– Где ты? – отодвинул жалюзи, выглянул в окно и перевел взгляд на циферблат своих часов.

– Дома, – промямлила в трубку Света, заикнувшись. Кажется, она была пьяна.

– Сиди там и жди меня. Есть разговор, – отрезал мужчина и спешно покинул свой кабинет, снимая с широких плеч халат на ходу. – Лера, перенеси последние два приема на следующую неделю, мне нужно уехать, – отдал распоряжение и вышел на улицу.

Пока шагал к машине, закурил, сел в салон, завел мотор и, надавив на газ, скрылся с территории клиники.

Талашина жила недалеко, квартира располагалась в аккурат через несколько улиц от его нынешней работы. Кинув «Ягуар» во дворе, Громов поднялся на нужный ему этаж и  позвонил в дверь. Света не заставила себя долго ждать, щелкнула замком и, отойдя чуть в сторону, пропустила Степана внутрь.

– Привет, – опустила взгляд.

Громов коснулся ее лица глазами, подмечая распухшие веки и красноту. Светка явно рыдала до его прихода. Мужчина нахмурился и прошел вглубь квартиры, прямиком на кухню. Присел за барную стойку, упираясь локтями в поверхность стола. Талашина плелась за ним следом, молчала, обнимая свои плечи руками.

Света присела напротив, убрала с лица прядь темных волос и поджала свои пухлые губы. Сегодня она была не накрашена, даже изрядно потрепана. На столешнице стояла пара пустых бутылок вина, а в воздухе витал запах сигаретного дыма.

Громов смотрел на нее с раздражением, его тяжелый взгляд сковывал женские движения, и в какой-то момент Света не выдержала, разрыдалась перед ним, прося прощения. Она умоляла его ее простить, не рубить с плеча, шептала, что не хотела этого, что она ни в чем не виновата и даже подумать не могла, что Альберт может сотворить что-то подобное.

Чем больше она говорила, тем меньше почвы оставалась под ногами у Степана. Он уже понял, что произошло что-то из ряда вон, только все еще не мог уловить, что именно. В какой-то момент он с силой сжал Светкино запястье и потянул ее на себя.

– Что он сделал? Куда ты вляпалась? – заорал ей в лицо, и Талашина взвыла еще громче.

– Я не хотела… если ты не вернешь им денег, они ее убьют, понимаешь? – вцепилась в ворот мужской рубашки.

– Ко… Ульяну?

Глаза мужчины сузились, и ноздри раздулись, он резко повернулся в сторону коридора, будто уловил там какой-то шум.

– Кто здесь?

– Никого. У меня открыт балкон.

– Что с Ульяной? Говори! – встряхнул ее как куклу. – Быстро.

– Она, они… я не хотела. Я случайно, случайно взболтнула, – Света выдохнула и посмотрела Степе в глаза, горящие лютой ненавистью и нетерпением, – ты сказал, что не поможешь. Я пыталась попросить у них еще немного времени, сказала, что мне неоткуда взять. Но я была так зла, очень зла, Степа. Ты унизил меня, там, в ресторане. Ты не дал мне и шанса, – Света утерла слезы, – я рассказала, что у меня есть партнер, который может найти денег, но помогать мне просто так ты не будешь… что ради меня ты ничего не сделаешь. А вот ради Никольской…

Света замолчала, а Громов шагнул  в сторону, отпихнул ее от себя, чувствуя едкий приступ омерзения к этой женщине.

– Ты не понимаешь, – Талашина вытянула ладонь, но сразу опустила, – банк, через который я проводила деньги, лопнул. Они бы меня убили, это страшные люди, Степа.

– Какая же ты тварь, – по мужскому лицу проползла усмешка, но вмиг сменилась непроницаемой маской.

Громов стоял у окна и смотрел на парковку возле дома. В голове были тысячи мыслей, которые ему было необходимо собрать воедино. Побарабанив пальцами по карману джинсов, он вытащил телефон и уверенно набрал Улькиного отца.

Все время, что Степа говорил с Артуром Павловичем, Талашина сидела молча, забилась в угол кухни, стараясь услышать хоть что-то из этого разговора. До нее долетали лишь отрывки фраз, и она видела, насколько мрачнел Громов. Когда звонок закончился, Степа провел ладонями по лицу и с размаху швырнул телефон на кафель. Мобильный разлетелся на осколки, а Светка вздрогнула.

– Ты, – двинулся в сторону бывшей, – ты хоть понимаешь, что сделала? – Громовская рука рассекла воздух, он замахнулся, но остановил ладонь над Светкиным лицом. – Дура!

Степан отшатнулся, глубоко вздохнул, слыша, как позади него завывает Талашина. Она уже успела осесть на пол и рыдала, уткнувшись лицом в свои ладони.

Громов взглянул на нее с отвращением и вышел из квартиры. В нем бурлила злость, тонны ярости. В этом мареве эмоций он совсем не заметил, как оказался в аэропорту. Взял билет на ближайший рейс в Москву и уже сорок минут сидел в кресле зала ожидания.

Несколько часов словно в параллельной реальности, посадка, такси, больница. Вокруг белые коридоры, которые впервые в жизни воспринимаются иначе, с долей страха и выворачивающими из кожи эмоциями. Хладнокровие облезает на глазах, становится неуютно. Громов шагает в самую глубь, пучину чувств и белых стен. У палаты безлюдно, нужно войти туда. Всего лишь открыть дверь и переступить порог. В голове тысячи мыслей, они пожирают. Мужчина надавливает на металлическую ручку, слышит легкий скрип несмазанных петель и оказывается внутри небольшой палаты. За окном сумерки, на тумбочке горит тусклый ночник, а Ульяна совсем его не видит. Ее глаза закрыты, а дыхание равномерно. Она спит.

Степан присаживается в кресло напротив кровати, закидывает ногу на ногу, гипнотизируя бледное лицо со впалыми щеками и фиолетовыми синяками под глазами. У нее оцарапаны руки, сбиты костяшки пальцев, огромные гематомы на узких плечах, припухлая щека. Он смотрит на нее очень долго, пока девичьи веки на распахиваются. Пушистые ресницы взметаются, а темные зрачки становятся невероятно большими. Никольская сжимает свои тонкие пальцы в кулаки и завороженно смотрит на Громова. Ей страшно. Очень страшно, она до жути боится его реакции. Она так боялась, что он придет, боялась и ждала одновременно. Ее овладевал страх и неудержимое желание увидеть его. Почувствовать его уверенность, зарядиться ею.

Степан поднимается с кресла, приближается. Его крупные пальцы касаются Улькиного запястья, а матрац проминается от мужского веса.

– Моя бедная девочка, – Громов проводит тыльной стороной ладони по нетронутой аварией щеке, чувствуя влагу. По девичьему лицу катятся крупные соленые слезы.

Ульяна сидит неподвижно, ее пухлые губы дрожат, сдерживая громкий, удушающий крик. Кажется, ее эмоции стали ей неподвластны, потому что чем больше нежности и заботы проявляет Степа, тем больше она растекается по палате, словно кисель.

– Зачем ты пришел? – шепчет, и Степа на автомате склоняется к ней ближе, ощущает  ее теплое дыхание.

– Не должен был? – уголки губ еле заметно ползут вверх, а Улька отрицательно мотает головой.

– Я ног не чувствую, – подтягивается к мужчине, говоря на ухо, – совсем.

– Это не навсегда.