Бойся мяу

– Давай, кричи, – он указал на деревню за оврагом. – Тебе придется сделать это прямо сейчас.

Голос его звучал расслабленно, но четко, без деревенской шелухи, а еще красиво так, как звучит голос в голове, когда читаешь книгу. Лис присел, куртка распахнулась сверху и открыла волосатую грудь.

– Знаешь, почему? – обронил он и поскреб щетину.

Женя тяжело сглотнул. Он весь покрылся потом. Футболка промокла. Руки, оттянутые назад, затекли. По шее и лицу мучительной щекоткой бегали муравьи.

– Это твой единственный шанс… исполнить угрозу. – Лис развел ладонями. Еще не сосчитав пальцы, уже ощущаешь подсознательно, что-то не так. Такое с Женьком было тогда, при первой встрече. – Да? Этот твой дерзкий вызов… Рассказать всем обо всем, да?

Дружки похихикали. Блондин слева вдобавок подкрутил его руку, и одеревеневшим стало теперь и предплечье.

– Кричать придется сейчас. Чтобы все услышали. Тоха, Дима, Игорек надо мной издеваются. Да? Вот такие они нехорошие… Давай. Голос, – скомандовал Лис и чуть склонил голову. – А ну, голос!

Женя не отрывал взгляда, как бы жутко и до спазма в животе нервно ни было. И казалось, что-то забрезжило в черноте раскосых лисьих глаз.

– Давай, кричи. Потому что как только ты вкусишь сие угощение, – продолжил Лис и потянулся к запачканному огрызку пирожка острым черным носиком, принюхался и запрокинул на миг голову, – то проглотишь язык. Прости, но это так. Проглотишь язык от наслаждения.

Он поднес правую ладонь вплотную к Жене. Широкую, грубую, в заживающих царапинах и корочках, с толстыми красными пальцами, на которые сбегали муравьи с пирожка. Женек не выдержал, отвернулся. Часто дышал, словно задыхался. А сердце, допрыгивая до голосовых связок, молило – пускай все это сон. Одной этой рукой Лис мог схватить его за лицо и содрать, как маску. И это совсем не вязалось с его голосом. Ровно до следующей секунды, когда он прогремел:

– Или ты думал, мы тебя отпустим?! А?! – Женька дрогнул, зажмурился на миг. – Думал, помучим, поколотим тебя и отпустим к мамочке и папочке?!

Лис помотал головой с виноватой улыбкой. Потом приблизился и тихо пропел на ухо:

– Зачем ты им без языка. Без глаз. И без сердца. – Отодвинулся назад, взял пирожок в пальцы. – Открой рот.

Женя отодвинулся. Врос затылком в осину и не смотрел. И все же увидел у лица и вторую руку – она подлетела резко, слабо махнула пальцами, и всю половину лица обожгла пощечина.

– Открой рот, – повторил Лис.

Женька встряхнуло будто всего. Он не сдержался. Всхлипнул, и слезы сбежали. Сперва одна – ледяная, затем вторая – жгучая.

Почему он? За что?! Чего к нему вечно пристают?! К нему и ни за что, уроды!

– Ну вот! Ты плачешь, – взбодрился Лис, потрепал за волосы. Грубо и больно. – Не ожидал, что жизнь дерьмо, да?

Закивал, и широкая улыбка впервые приоткрыла его грязные прокуренные зубы. Женя сжимал губы, боясь вдохнуть. Лис смазал шершавым большим пальцем мокрую дорожку на щеке. В последний миг палец замер над глазом.

– Хочешь больше никогда не плакать? – Он чуть склонил голову на бок, чернота глаз взглянула с интересом. – Одно нажатие…

Звонко хрустнув, палец опустился на глаз. Женька зажмурился что есть мочи. Боли не было, как и давления. Он осторожно приподнял веки, и тут же рука щелкнула ему по глазу. Затем скользнула к подбородку. Дернула его вниз.

– Открой рот.

– Ну-ка, блин, раскрой пасть, малец! – вскипел Качок и пнул его по бедру.

Женек вскрикнул. В голове точно. Изо рта же вырвалось лишь мычание – губ все же не разжал. Лис кивнул Качку. И тот пнул сильнее и выше – в бок.

Больно. Нестерпимо. Крик вырвался. На миг. Огромная рука поймала дрогнувший подбородок. Надавила. Женя не мог сомкнуть челюсть. Пару секунд. Но когда они минули, угощение уже было во рту.

Он хотел цапнуть зубами пальцы. Но рука отпустила подбородок, ровно когда укусить они могли лишь воздух. Зато тут же сжала челюсти, что не открыть.

Блондин и Качок гадливо загоготали, хлопнули друг другу «пять» над головой Женька. Смеялся и Лис. Скалилась огненная щетина. Лыбилась рыжая маска. Довольно и хитро мигали огоньки за разрезами глаз.

Женя зажмурился. В отчаянии. Злость как будто была бессильна и неловка. Сжал веки, слезы сорвались. Он шумно пыхтел через потекший нос. А во рту все застыло – лишь бы не почуять вкуса, не ощутить мерзости. Но грязь уже покрывала язык, песок скрипел на зубах, размякшая плоть пирожка сочилась в глотку. И муравьи.

Они были везде. На языке, под языком, на небе, в носу, глотке, животе. Внутри, под кожей, везде. Бегали, копошились, зудели. Пролазили повсюду, назойливые и мелкие.

Выплюнуть! Выкашлять! Вывернуться наизнанку!

Это гудело безумной сиреной в голове. Язык выталкивал, желудок брыкался. Руки, фантомные руки, вцепились в эти шесть пальцев – расцепить их хватку, вывернуть, сломать. Но и руки, и язык, и зубы были бессильны. В отличие от ног.

Мыча и истекая слезами, соплями и потом, Женек изловчился и лягнул Лиса. Вложил весь гнев и пнул его между ног.

Тот сжал челюсти, оскалился и завалился на бок. Тяжелая рука его сошла с лица Жени. И он выплюнул то, чем давился. Выдохнул со свистом. И сжался в рвотном позыве.

Едва отпустило, как он согнулся вновь. От боли. Качок всадил ему кулак в живот. И Женька все-таки что-то вырвал. Разлившаяся боль медленно густела под ложечкой, не стихала и ныла.

– Тоха, ты как? – спросил Качок, замахиваясь кулаком. Словно от ответа зависело, врежет он еще раз или нет.

Лис поднялся на четвереньки, поправил маску и рывком вскочил. Одернул куртку, стряхнул пыль с шорт. И уставился с ухмылкой на Женю.

– Эту кроссовку я запомню навсегда, – и пнул в ее подошву.

Затем завел руку за спину и достал из-за пояса топорик. Несомненно, тот, что сам Женек с утра стащил из сарая, аккуратно закутал в кофту и спрятал в рюкзак.

– Прижми-ка его ручечку к дереву, – глянул он на Качка.

Тот шустро согнул в локте правую руку Женька и приложил кисть к осине над головой. Лис приблизился, предусмотрительно обойдя Женины ноги.

– А ты смотри, чтоб не вырвался, – бросил Блондину.

Поправил рукоятку топорика в руке, помахал и покосился на Женю:

– Ты, конечно, думаешь: «Почему я? За что?» – Лис выдержал паузу, а затем стал разгибать пальцы, сжимавшие рукоятку. – Ты меньше нас – раз. Ты слабее нас – два. Ты плакса – три. Ты один, а нас трое – четыре.

Он начал с указательного, разогнул четвертый, и все еще оставался пятый.

– Но главное – ты… – пришла очередь и мизинца, – чужак.

Отчего-то главным для Жени сейчас было другое: он гадал, как называют палец между безымянным и мизинцем, ну, если он есть? Казалось, что именно этот палец должен зваться безымянным, поскольку в самом деле не имеет имени, в то время как безымянный имя-то имеет, так как зовется безымянным.

Но какой бы занимательной эта мысль ни была, она заняла лишь секунду. И Женька вдруг непроизвольно вспомнил, что вроде слышал уже, что он чужак и что нет в этом ничего хорошего.

Тем временем Лис отставил от других пальцев указательный. Женин указательный палец. Он поспешил сжать кисть в кулак. Получилось плохо – рука давно затекла.

– Ну-ну, не надо, – покачал топориком Лис. – Будет только хуже.

Подцепил указательный палец своими железными перстами, с силой распрямил.