Топтун всех знает и все знают его. Такая задача.
Что он чекист – знаю только я.
Переходит от стола к столу, говорит всем и никому.
Главное – чтобы услышали: «Дают комнату в Кирьят-Арбе. Переезжаю».
Мне бы догадаться, что спущена разнарядка на меня. А топтуна снимают с ненужной уже точки.
Не пачкать руки этой блядью, схватить за воротник: «Валерчик, ведь ты знал, что убивают!»
Затягивать воротником: «Ведь знал, что убивают!»
Кричать сквозь зубы: «Ведь знал, что убивают!»
Догадался о другом: тайная полиция усиливает присутствие в горячей точке.
Слышал, что молодой русскоговорящий рав создаёт там красные бригады.
Бред какой-то!
Не раз чекисты предлагали мне по телефону создавать организацию.
Решил позвонить: предупредить о чекисте и сообщить о покушении.
И дать по мозгам мудакам.
Но вежливо.
Звоню. Создатель бригад на проводе. Решил начать с самого серьёзного – не о чекисте, которых там хватает и без моих.
Назвал себя и успел только сказать: «Было покушение на меня».
Ответ последовал незамедлительно: позвонит через полтора часа.
Можно отстраниться от чужой неприятности.
Или от подозрительного случая.
Или от подозрительного человека.
Но обещать и не сделать.
Начинающий знает: грех.
Жуткая девальвация слова «рав».
19. Памяти рава-маляра и маляра-рава
О многих поступках в жизни сожалею.
Если записать, будет толстая книга.
Однажды, по рабочим делам, катил на своём драндулете после урока рава Зильбера. Перед ним был урок рава Йоэля Шварца. А перед ним урок рава-маляра Немировского.
До обеда он учился сам и учил других, а после обеда работал.
Когда я повернул со Шмуэля-анави и круто поднимался по Ехезкэль, рядом с тротуаром толкал тележку рав Немировский. На тележке были большие банки с краской, в них он упирался и толкал тележку в гору.
Лицо согнувшегося рава и моё лицо, сидящего за рулём, оказались рядом. Мы кивнули друг другу.
Первое, что пришло мне в голову: тележка не войдёт в драндулет.
Многие годы за рулём научили улавливать в глазах людей даже скрытое желание, чтобы их подвезли.
Но глаза рава только приветливо улыбались.
Однажды рав попросил подвезти в дальний район, куда с тележкой не добраться. Пока мы загружали краски, кисти, лестницу в машину, рав рассказывал, почему вынужден попросить меня. Водители автобусов с высоты своих кресел не дают ему подняться со схваченным в охапку имуществом. А вызванные таксисты подъезжают, осматривают выставленное к погрузке на тротуаре и уезжают обиженные.
Моя машина уносилась вперёд от тележки рава. С каждой секундой росла невозможность остановить её из-за множества машин на дороге.
Если бы в его глазах была искорка просьбы.
Мне было бы легче остановиться.
Я бы остановился.
И свершилось бы чудо – тележка вошла в драндулет.
Если бы остановился.
Я плачу.
– За мои грехи умираю, – сказал рав.
Я сидел у его постели. Я не поверил.
Весь он – от глаз до ног, которые уже плохо слушались, – не просил помощи.
Перед такой силой я боялся произнести слово.
Через несколько дней он умер.
У него не было телефона.
У него не было чековой книжки.
Время не согнуло его.