Упавшие облака

Девушка, вновь увидев все это, снова была поражена. Словно в наш мир привнесли нечто из совершенно иных параллельных измерений.

«И как ему удалось все воспроизвести? Неужели такое возможно? – крутилось у Элиан в голове. – Неужели Матиас таким образом хотел перетащить хоть мизерную часть своего внутреннего и одновременно бесконечного мира, в котором он находился, в привычный для нас мир.

– Ему комфортнее находиться в своем мире, но так случилось, что выпал шанс быть и в нашем мире, и в его. В том измерении, которое мы никогда не постигнем. Хотя наш мир, судя по реакции сына, он считает несовершенным и предельно некомфортным для пребывания. Ты знаешь, Элиан, чем я больше провожу времени со своим ребенком, наблюдая и анализируя его поведение, тем сильнее склоняюсь к тому, что он… скорее мертв, чем жив. Это может показаться бредом, но все, что я вижу и что мне доводится анализировать, сводится именно к такому выводу. Я физик-ядерщик, изучающий ту часть природы, которая ставит перед человеком больше вопросов, чем дает ответов. Я изучаю природу явлений, которую невозможно постигнуть обычным умом, так много в ней противоречий и загадок. Именно это дает мне право делать определенные выводы относительно вещей, над которыми бились и бьются философы и ученые мира. Это – таинство рождения и смерти. Все, что мы делим на живое и неживое, в конечном итоге состоит из одних и тех же вещей. Значит, существует что-то еще, причем очень важное, что мы не можем выявить и постичь. А все то, что мы дифференцируем для упрощения нашего восприятия, запутывает нас с новой силой. Не знаю, сможешь ли ты понять меня до конца, скорее всего нет, но гениальный физик Альберт Эйнштейн как-то произнес: «Бог не играет в кости». Это произошло после его спора с еще одним гениальным физиком Нильсом Бором относительно представления принципа неопределенности. К чему я это все тебе говорю? Хочу поделиться своими мыслями насчет того, о чем думал Эйнштейн.

Было видно, что профессор очень устал, но он явно решил довести свой рассказ до конца.

– Элиан, ты можешь себе представить, что мы, ведущие ученые мира в области квантовой физики, одной из самых сложных и загадочных наук на сегодняшний день, все больше и больше прибегаем к метафорам и абстрактным изъяснениям. О чем это говорит? О нашей ущербности и ограниченности. Чтобы понять несоизмеримо сложные вещи, мы пытаемся упростить их до такой же несоизмеримой простоты. Либо, наоборот, усложняем, чтобы запомнить простые, элементарные вещи. Возьмем, к примеру, обычную радугу. Я думаю, что все вменяемые люди знают или догадываются, что это атмосферное оптическое явление. Но задумывалась ли ты над тем, сколько людей знают последовательность цветового спектра. Так вот, она непрерывна, цвета перетекают из одного в другой через множество оттенков. Но сейчас я не об этом. Чтобы запомнить последовательность основных семи цветов радуги, мы прибегаем все к тем же аллегориям, всякого рода подсказкам, которые буквально захламляют мозг. Нам невероятно сложно запомнить элементарные вещи, но мы пользуемся логическими звеньевыми подсказками, чтобы закрепить в своей голове кучу ненужных слов и много разной информации. Вот насколько мы примитивны и насколько примитивно наше мышление! Вернемся к Эйнштейну и к костям, в которые играет Бог. Позже ученые все-таки доказали обратное. Не всегда прав даже гениальный физик. Хотя я могу с уверенностью предположить, что Бог одновременно может играть в кости и не играть, причем в одно и то же время, в одно и то же мгновение. Мы же способны выхватывать незначительные обрывки каких-то явлений, которые субъективно оцениваем посредством наших примитивных органов чувств. Чем же мы, именитые ученые, отличаемся от бушменов, бегающих в набедренных повязках? Да что там в повязках, просто снующих голышом с копьями по саванне? – с насмешкой в голосе произнес Клаус. – Или наши органы чувств чем-то отличаются? А может, у нас они более развиты? Уж в этом я точно сомневаюсь. Элиан, – все никак не умолкал Клаус, – посмотри на нынешних подростков, они замкнутые, необщительные и довольно часто несчастные люди. А теперь на минуточку представь тех же подростков в тех же племенах. Я много путешествовал и бывал даже там, куда цивилизация, технический прогресс не смогли пробиться и захватить умы людей. Я видел счастливых детей, у которых вся игра заключается в подбрасывании веточки двумя другими. Или в том, чтобы толкать перед собой ржавый обод – подобие колеса, загнутым в виде кочерги прутком, бежать за ним по тропе сломя голову, весело хохотать при этом, оставляя за собой пыльную завесу, и даже не думать о своих босых ногах. И это было не обычное, а абсолютное счастье.

Клаус подошел к полке и взял стопку фотографий. Он начал выкладывать их на столе перед Элиан. На снимках были безмерно счастливые лица чумазых от пыли детей. Нименд словно хотел доказать Элиан правдивость собственных выводов.

– Ну а теперь вернемся к нашим детям, или к детям, живущим в странах с наивысшим уровнем технического прогресса. Возьмем, к примеру, Японию. Эта страна занимает ведущую в мире позицию по роботизации, технике и техническому прогрессу. Элиан, тебе доводилось слышать такое слово – хикикомори? – спросил Клаус, проникая взглядом в глаза девушки, будто проверял уровень знаний в области психологии.

– Да, я знакома с этим японским словом. Причем хикки, так их называют в просторечии, как правило, не дети, а взрослые люди, полностью отказавшиеся от социальной жизни и зачастую стремящиеся к крайней степени социальной изоляции.

– А ты задумывалась, какой процент хикки среди грязных смеющихся людей с белоснежными зубами? – и Клаус указал на фотографии. – Я уверен, их там попросту нет! Хикикомори – это несчастные люди, между прочим, – продолжал Нименд.

– Совершенно с вами согласна. Но насчет их количества в племенах, живущих в непосредственной близости с природой, не готова ответить. Наверное, их несоизмеримо мало, если сравнивать с количеством, которое проживает в Японии.

– В таком случае мне не дает покоя несколько вопросов, – Клаус никак не мог успокоиться. – Чего мы добиваемся? Почему мы постоянно пытаемся что-то открыть, приподнять какую-то завесу? Зачем мы все это делаем, совершаем открытие за открытием, увеличиваем производительность процессоров, всевозможных гаджетов? Мы стоим на пороге воспроизведения искусственного интеллекта, и это теперь не научная фантастика, а сегодняшняя реальность. Но мы все начинаем сходить с ума вместо того, чтобы жить счастливой жизнью. Неужели никто этого не замечает? Что вообще с нами происходит? Неужели так сложно понять, что смысл жизни кроется совершенно в ином? Мы развили свой интеллект до масштаба, при котором нагло влезаем в святая святых. Сама природа пока еще мягко намекает, что нам не надо совать свой нос туда, куда не следует. Она всячески демонстрирует нам, ученым, что мы не в силах осознать природу начала и конца Вселенной. Однако мы не теряем надежды на то, что новое открытие принесет человечеству больше пользы, чем предыдущие.

– Пока мы видим обратное, – грустно констатировала Элиан.

– Мы все запутались! Кстати, по поводу того, что природа мягко намекает, я видимо, ошибся. То, что произошло у нас в лаборатории, сложно назвать это намеком. Мне на телефон постоянно приходят сообщения с последними отчетами о прогрессивной активности в зоне проведения испытания, и они далеко не радужные. Сейчас мой мозг работает на пределе возможностей, поскольку огромное количество информации получено за последний месяц, и вся она, к сожалению, негативная. Я не знаю, как эту информацию расставить по приоритетам. Неудавшийся эксперимент? Пропажа Филиппа? Мой сын, в конце концов!

Клаус с пунцовым лицом откинулся на спинку дивана. Его беспокойство от столь тревожных тем нарастало. Элиан предложила выпить прохладной воды, ей стало страшно за профессора, находившегося в тупике собственных размышлений. Создавалось впечатление, что он знает больше остальных, но ему никак не удается донести это, а что-то или кто-то пытается наказать его за все, что он столь упорно делал для науки.

Элиан дождалась, когда у Клауса иссяк запал для бесконечного эмоционального разъяснения того, что произошло с его сыном, а также полного скептицизма в отношении своих профессиональных занятий. Нименд все пытался объяснить себе, а теперь и Элиан с научной и рациональной точки зрения. Когда дело заходило о науке, в нем вспыхивал Вифлеемский огонь, возникающий из ниоткуда и пылающий так долго, что, казалось, потушить никому не под силу. Иногда профессор брал паузу, чтобы смочить горло или собраться с мыслями, а потом продолжить с новыми силами выдавать оригинальные и порой совершенно невообразимые идеи и мысли, которые в скором времени попадали в категорию научных открытий.

– Так вот, – Элиан удалось вклиниться в одну из таких пауз, – мистер Нименд, и все-таки, когда я могу увидеться с Матиасом? После вашего рассказа, я просто сгораю от нетерпения увидеть этого чудесного ребенка и познакомиться с ним поближе.

– Я так и знал, – разочарованно произнес Нименд, – тебе было сложно понять все то, что я пытался до тебя донести. Пойми, Элиан, даже если я и познакомлю тебя с Матиасом, раз ты так этого хочешь (возможно, сегодня), ты должна уяснить несколько вещей. Первое – знакомство, вероятнее всего, произойдет в одностороннем порядке, мой ребенок вряд ли хоть как-то отреагирует на твое присутствие. Запомни, что он не экспонат, который я выставляю на всеобщее обозрение. Ты, конечно же исключение из правил. У тебя профильное образование, хотя дело тут не в психологии и не в психиатрии. Люди снова жаждут все упростить методом вычленения форм и шаблонов поведения каждой личности в отдельности. А делать это категорически нельзя, Элиан. Все, что нас окружает, неделимое. Даже мне, ученому, сложно подобрать слово, которым можно было бы назвать то, с чем все постоянно взаимодействует и друг от друга зависит. Пространство, субстанция, измерение, мир, да и вся Вселенная – все это нельзя дифференцировать. Если мы начнем делать это, еще дальше отклонимся от истины, которую неуклонно стремится познать все человечество. Единственное слово, которое могло бы дать полное определение всему, – это осознанность, я позаимствовал его у тех же буддистов. Осознанность постигается путем осмысления абсолютно всего сразу, без попытки поделить наш мир на сегменты.

Второе – это про меня. Перед тобой, Элиан, обычный человек, а потом уже известный ученый. У меня, как и у всех есть свои комплексы, предубеждения, страхи и слабости. Так вот, каждый родитель пытается гордиться достижениями своих детей. Им, родителям, приятно знакомить своих отпрысков с разными людьми, тем более, если ребенок наделен полезными для общества способностями. Или просто потому, что он у них получился вот такой вот хорошенький. Да, черт побери, у них есть обычный ребенок, и они поэтому счастливы, – повысил голос Клаус. – А что имею я? Почему так упорно скрываю Матиаса от чужих глаз? Ты поймешь меня, когда встретишься с ним. Мне крайне неприятно и доставляет огромную душевную боль осознание того, что, кроме косых взглядов и сплетен, моя семья не получит ровным счетом ничего. В прочем, в сострадании и жалости мы не нуждаемся, тем более Матиас.

Профессор замолчал и задумался. Его сын. Он был одновременно самым любимым человеком и жестоким наказанием. Клаус готов был поставить на кон все, чтобы изменить сложившуюся ситуацию. Это была нестерпимая душевная боль и невероятная, даже по вселенским масштабам, отеческая любовь. Ни с чем несоизмеримая мистическая связь и привязанность. Казалось, они живут одной жизнью, но в разных мирах, которые по чьей-то ошибке пересеклись, но не в тех привычных для нас измерениях, а в совершенно иных, неизведанных никем. Потому что все примитивные понятия о начале и конце, о двойственности мира и его противоположностях, о границах чего бы то ни было, которые пытается описать человек, опираясь на свои примитивные органы чувств, все это чушь собачья. Истинное осознание всего в самом глобальном и глубоком смысле слова не может быть постигнуто с помощью осязания и обоняния, как и посредством математических расчетов и физических формул. Полное отсутствие этих чувств по нашим меркам равноценно смерти человека. Представь себе живое существо, у которого нет органов чувств вообще, или есть, но они отключены. Оно не видит, не слышит, не осязает, у него отсутствует обоняние. И мы, знаем о его существовании, видим его, слышим, можем ощутить его запах и тактильно его почувствовать при обычном прикосновении. Но знает ли это существо о собственном существовании? Возможно, да. А знает ли оно о нас? Уверен, что знает. Скорее всего, это существо наделено совершенно иными способами восприятия. Непостижимыми для нашего понимания. Вероятно, оно наделено сознанием, превосходящим наше. Только через сверхсознание можно постичь все в глобальном смысле этого слова. Ответить на вопросы, над которыми бьются совершенно разные ученые. В противном случае все попытки тщетны. Природа затевает с нами игру в кошки-мышки. Чем больше мы пытаемся о чем-то узнать в какой-то области, тем запутаннее и необъяснимее результаты. Будь то бесконечный космос, в котором человек, прилагая все свои усилия, пытается найти несуществующие начало и конец. Или, напротив, самый микроскопический мир, именуемый квантовой механикой. Мы снова в ловушке собственного несовершенства, не позволяющего нам осознать то, что осознали в глобальном понимании бытия буддийские монахи несколько тысячелетий назад. Но поняв это, они будто растворяются в осознанном ими многогранном, неисчисляемом, недифференцированном пространстве всего сущего. А пока, мы больше похожи на стадо овец, мечущихся из одного угла загона в другой, постоянно натыкаясь на все новые преграды.

Такие выводы сделал гений квантовой физики, большую часть жизни посвятивший поиску начала Вселенной и оказавшийся в тупике, как и многие другие великие исследователи. Столкнувшись с миром противоречий, отсутствия логики и полным отторжением всех классических физических принципов и законов, которые, казалось были незыблемыми, но в одночасье перестали работать в загадочной и полной тайн квантовой вселенной.

Элиан увидела, что сил на то, чтобы в полной мере довести свою речь до конца, у Клауса уже нет. У этого некогда неимоверно сильного и энергичного человека, но на сегодняшний день изможденного, на грани истощения, с которым жизнь была щедра на испытания и удары, словно постоянно проверяя на прочность.

Нименд заметил, что Элиан смотрит на него с тем самым чувством, о котором он только что говорил, – с чувством жалости. Девушка старалась не показывать собственные эмоции, возникшие после рассказа профессора о его личной жизни и всех неурядиц на работе. Но его откровенность оставила след в ее душе. Как бы Элиан ни пыталась подавлять в себе обычные человеческие чувства, они предательски проявлялись на ее лице, чувство сострадания никогда не покидало ее. Клаус в жалости не нуждался – за последнее время он стал более циничным и черствым, даже к самому себе. Во всех своих проблемах, неурядицах и бедах профессор винил только себя.

– Жалость, Элиан, – слабое чувство, как и любые другие, казалось бы, правильные эмоции людей, отличающие нас от животных. Будто мы не являемся частью той системы, в которой находимся, – с ухмылкой произнес Клаус, довольный тем, что смог распознать эмоции Элиан.

Девушка не придала этому значения, ведь она на самом деле жалела Клауса, стараясь вести себя с ним тактично, чтобы не задеть его самолюбие.

Во время монолога профессора, она отправляла всем своим знакомым и близким рассылку с вопросом о возможном местонахождении Филиппа. К сожалению, пока все ответы были отрицательными. Филипп не появлялся нигде. В голове Элиан смешались тревога, страх, разочарование и предчувствие чего-то ужасного и неотвратимого.

Клаус, заметив, что девушка не находит себе места из-за исчезновения Филиппа, решил наконец-то познакомить ее с Матиасом, несмотря на то что все прежние знакомства сына с посторонними людьми, доставляли ему очень неприятные переживания.

– Элиан, прошу подняться со мной на второй этаж, к самому дорогому мне человеку, – предложил профессор.

У Элиан перевернулось все внутри. После всего, что рассказал Клаус о сыне, для нее эта встреча стала значимой и таинственной.

– Да, конечно! – обрадовалась она.

– Милая Элиан, вероятно, после знакомства с Матиасом, у тебя возникнут новые вопросы. Я прошу тебя, быть сдержанной, потому что, диагноз моего сына только в общих клинических проявлениях подходит под описание людей с аутизмом, – напомнил профессор.

– Мистер Нименд, не сомневайтесь в моей тактичности, – ответ прозвучал уверенно.

– Тогда идем.

Они вышли из комнаты, Элиан продолжала сжимать в руках ненавистный ей телефон. Клаус шел впереди. Кругом была невообразимая геометрия предметов, выстроенных определенным образом. Казалось, в этом доме остановилось время. Здесь все оставалось строго на своих местах, ни на миллиметр не меняя положения.

«Сколько же в это вложено труда, чтобы все это воссоздать и поддерживать на должном уровне… Разве под силу это обычному человеку? Если только этот человек сам не является сумасшедшим», – подумала Элиан, глядя на невероятное, парадное положение предметов и вещей, находившихся в этом доме.

Возле комнаты Матиаса, она снова испытала необычайное волнение, с новой силой захлестнувшее ее. В груди запекло, и сердце усиленно заколотилось, монотонно ударяя по вискам.

«Какое странное чувство… – крутилось в голове у девушки. – Это всего лишь один из множества особенных детей, с которыми я знакомилась не один десяток раз. Почему же я так волнуюсь?»

Клаус начал медленно открывать дверь в комнату сына. Там царила сплошная темнота. Но свет из коридора начал заполнять пространство. Клаус вошел первым. За ним и Элиан осторожно перешагнула порог таинственной комнаты, в которую ей так хотелось попасть уже после первого визита в дом Нименда. Она сделала первый шаг и ощутила под ногами мягкое подобие поролона. От неожиданности Элиан чуть не потеряла равновесие. Она сделала еще несколько неуверенных шагов в сторону стены. Глаза ничего не могли разглядеть, и она боялась, на что-то наткнуться или просто упасть. Добравшись до предполагаемой стены, девушка попыталась на нее опереться, но ладонью ощутила все тот же мягкий материал. Это было неожиданно и неприятно. Ее поразило, что в этой загадочной комнате ничего не было. Да, в прямом смысле абсолютно ничего. По крайней мере, пока глаза привыкали к кромешной тьме, Элиан не могла различить ни одного предмета. Благодаря свету, просочившемуся из коридора, она увидела, что комната Матиаса была абсолютно черной. Черный пол, черный потолок, черные стены. Ни малейшего намека на другой цвет. И при этом ни единого окна, даже самого маленького.

Комната Матиаса представлялась ей светлой, яркой, полной игрушек, а оказалась кошмарной черной коробкой в духе зловещей «комнаты страха». Она напоминала карцер или склеп. Девушка онемела от увиденного. Ей, имевшей дело со службами опеки, доводилось наблюдать ужасные условия, в которых содержались дети у нерадивых родителей, алкоголиков или наркоманов, но ЭТО помещение просто повергло в шок. Полное заточение, темница во всех смыслах слова.

«Это же какое-то средневековье и дикость!» – возмутилась она про себя. Ее глаза постепенно привыкли к темноте, но оставалось ощущение, что свет из коридора, который с таким трудом проникал в это мрачное место, жадно поглощался черным покрытием поистине зловещего помещения.

Элиан бегло осматривала комнату, надеясь увидеть в ней несчастное существо, заточенное в средневековую темницу. Девушка напряженно вглядывалась в темноту, но не увидела никого, хотя бы отдаленно напоминающего живое существо. Она пыталась рассмотреть хоть что-нибудь на стенах и на потолке. Комната была пуста, темна и обита черным мягким материалом, который, казалось, пожирал самые смелые и отчаянные, случайно пробившиеся сюда фотоны.

Элиан приходилось сталкиваться с расстройствами психики, когда мозг не получал должного отдыха, и человек потихоньку сходил с ума. Клаус последние годы много работал, и девушка подумала, не сыграло ли сознание профессора злую шутку с его разумом. В ее голове возникали ужасные мысли в отношении ученого. Клаус действительно сильно поменялся за последние четыре года. Она представила, как, вернувшись, домой из лаборатории, он усердно воспроизводил в этом странном доме то, что приказывал ему обезумевший разум, совершенно потерявший связь с реальной действительностью, придумывая свою собственную, искаженную реальность.

«Не является ли плодом его воображения то, что он называет Матиасом?» – предположила Элиан.

Ей стало страшно и от того, что она, вероятней всего оказалась наедине с человеком, который не отдавал отчета в своих действиях. Элиан охватила паника. Она попятилась назад к выходу, ее всю трясло, ноги не слушались, во рту пересохло настолько, что она не могла издать ни звука.

Вдруг в ее памяти всплыл визит в ресторан, более года назад. Клаус, Филипп и Элиан что-то отмечали, что именно, она не помнила. Почему-то именно сейчас ей вспомнились некоторые подробности того вечера особенно ярко. У Элиан подкосились ноги. В ее память буквально острым ножом вонзилась фраза Клауса, вернее, цитата Конфуция о том, что не следует искать черную кошку в черной комнате, тем более, если ее там нет. Он ее повторил два раза. Для девушки сейчас было не важно, в каком контексте профессор произнес это тогда. Сейчас эта фраза стала ключом. Ключом к разгадке всего, что происходило с Клаусом. Все его странности и запреты на тему семьи. Вспомнившаяся фраза оказалась последним пазлом таинственной ситуации, в которую она попала.

Клаус играл с ними в собственную игру и по своим правилам. Он насмехался над ними, и сейчас это был очередной эпизод игры, затеянной сумасшедшим разумом. Как легко она попалась в ловушку, неизвестность того, что сейчас произойдет, сводила ее с ума. Мысли зацепились за чертову фразу про кошку, а воображение дорисовывало остальное. Элиан тряслась от страха.

– Филипп! – хотелось ей крикнуть. – Филипп! – но голос ей не подчинялся, вместо этого получалось лишь издавать еле слышный, сиплый звук.

– Элиан, ты что-то сказала? У тебя все в порядке? – Клаус медленно шел к ней.

В ее голове внезапно связалось исчезновение Филиппа с безумием дома Нименда. Элиан теперь была уверена, что невероятно странный ученый причастен к исчезновению Филиппа. От этой мысли стало неимоверно жутко, все идеи, до недавнего времени обитавшие в ее голове, ничтожно растворились. Остались только те, которые выстраивались в определенную логическую цепочку, указывая на то, что безумство Клауса вовсе не плод ее воображения, а тяжелая и ужасная действительность с не менее ужасными последствиями.

Глава XII

Спокойствие находится внутри вас.