Упавшие облака

Возле того спасительного портала – обычной двери, из-под которой пробивался свет в это ужасное, черное по всем параметрам помещение, стоял Нименд. Элиан показалось, что Клаус закрывает дверь, намереваясь оставить ее одну в безумном изолированном мире, который профессор воссоздал, следуя понятной только ему логике. Для выполнения миссии, известной только его больному воображению.

Итак, возле заветной двери, действительно, стоял Нименд и, не обращая внимания на девушку, аккуратно, очень медленно начинал прикрывать дверь, сокращая просвет. С уменьшением света растворялась надежда Элиан на возвращение в привычную для нее безопасную жизнь. Когда девушка почти потеряла сознание от страха, за дверью показалось нечто. Именно нечто, потому как, находясь в этой невероятно темной комнате, свет, который пробивался из коридора, начал слепить присутствующих. Прикрыв дверь наполовину, Клаус присел возле этого существа, забившегося между дверью и стеной. Он обнял его, но съежившийся комочек безмолвно и неподвижно сидел возле двери, никак не реагируя.

– О боже! – единственное, что смогла выдохнуть Элиан.

Все то, что она предположила несколько секунд назад, не подтвердилось. Правда, это ни о чем не говорило. Она до конца не понимала, что же там находится. Живое ли это создание? Превозмогая леденящий страх, Элиан осторожно стала продвигаться к месту, где стоял Нименд.

Она понемногу приходила в себя, хотя увиденное привело ее в ужас.

«Да, ребенок с аутизмом, да, возможно, он еще больше особенный, чем остальные… Но в каких условиях он содержится?!» – размышляла Элиан.

После увиденного, Элиан снова задумалась о психическом здоровье Клауса. Она не поверила собственным глазам. Ей никогда ранее не приходилось сталкиваться с подобным. Девушка напрочь забыла, что у нее есть реальная проблема – исчезнувший Филипп. Все-таки он был взрослым самостоятельным человеком, хотя и внезапно пропавшим.

Когда девушка подошла еще ближе к Нименду и присела на корточки рядом с тем, что находилось возле него, ее взору открылась ужасная картина. Невероятно худенькое тельце, большая голова, ручки и ножки этого, как ей показалось, еле живого организма, были настолько тоненькими, что создавалось впечатление – перед ней не человеческий ребенок, а паучок, который вот-вот должен высохнуть от истощения. На нем была мягкая тоненькая кофточка, брючки, которые едва не спадали и странная обувь, чем-то отдаленно напоминавшая домашние тапочки с мягкой подошвой. На одежде не было ни единого металлического или твердого элемента в виде застежек, пуговиц или змеек. Мальчик сидел в положении, напоминающем позу лотоса, только более скрученную и неестественную: голова низко опущена, а пальцы рук сплетены между собой. Элиан нагнулась еще ниже, чтобы разглядеть лицо ребенка. Она поразилась его огромным глазам, смотрящим куда-то в невидимую пустоту. В темноте ей показалось что-то на кожном покрове ребенка, и она попросила Нименда перенести его на свет.

Клаус предупредил, что сейчас сын находится в состоянии, которое называется отключенным, то есть его чувства и эмоции не работают. Впрочем, если сына Клауса потревожить, у мальчика может случиться очередной приступ. Есть вероятность, что сын «включится» и без приступа, тогда он станет худо-бедно контактным, но не настолько, чтобы общаться с ним, как с полноценным ребенком.

– Иногда этот, казалось бы, абсолютно отрешенный и инертный человечек, выдает такие вещи, которые сложно объяснить, однако об этом позже, – окончательно заинтриговал ее Клаус.

Нименд аккуратно взял на руки этого невесомого ребенка, и перенес к входной двери. Свет, исходящий из коридора, осветил несчастного малыша. То, что девушка приняла в сумерках за неизвестные пятна на коже, оказалось ушибами, причем как свежими, так и давнишними. Ребенок был весь усеян глубокими ссадинами, царапинами и синяками. Бровь рассечена в нескольких местах, впрочем, как и губа. На мальчике не было живого места.

Элиан, разгневавшись, не стала подбирать слова:

– Да как вы смеете?! Что вы себе возомнили?! Вы сумасшедший! Я сейчас же звоню в полицию! – не унималась она. – Мало того что вы своего ребенка держите в заточении, не хватает только цепи и ошейника, так вы еще и подвергаете его физическому насилию! Я не посмотрю, что вы какой-то там ученый! – Элиан изливала накопившееся за день негодование и злость. Нименд молча, слушал, давая возможность выговориться.

Когда эмоции пошли на убыль, Клаус присел на колени рядом со своим сыном и аккуратно взял мальчика на руки. Он прижал его к себе, обняв нежно и бережно, как самая заботливая мать в мире. Он, взяв этого несчастного человечка на руки, начал поправлять каждую часть его истощенного тельца. Худенькие ручки и ножки укладывал так, чтобы они расположились будто в колыбели, которую Клаус сплел из своих рук. Голову сына профессор аккуратно положил себе на грудь, в районе сердца, словно давая понять самому дорогому и любимому малышу, что это биение, которое, возможно, он и не слышит, но ощущает совершенно иным, никому не известным способом, принадлежит только ему одному. Это было похоже на то, как новорожденного ребенка, только что находившегося в утробе матери, прикладывают к ее сердцу. Вновь соединяют с человеком, который несколько секунд назад был с ним единым целым.

Невозможно было не заметить любовь, заботу и нежность, которую источал Клаус по отношению к обреченному созданию. По крайней мере, именно такой вид имел ребенок, у которого было имя, но он никогда на него не реагировал. Сейчас Матиас лежал на руках у Клауса и своими огромными серыми глазами смотрел в пустоту. Что он испытывал сейчас и испытывал ли вообще хоть что-нибудь, не знал никто. Девушка ощутила, что всю боль, которую испытывал этот несчастный ребенок, хотел забрать себе его отец. К сожалению, он не знал, как это сделать. Как перенести все страдания, выпавшие на долю беззащитного, хрупкого невинного дитя? Почему они выпали именно на него? Клаус никогда не ставил себе задачу распределить на всех людей мира боль и страдания своего ребенка. Он хотел всю боль сына взять себе, но был бессилен это сделать.

Единственное, о чем сейчас думал Клаус, находясь близко к сыну, что только он может разделить все горести маленького беззащитного человечка. Попытаться быть с ним единым целым, и это его немного успокаивало.

Нименд не собирался оправдываться перед Элиан. Для него в этом не было никакой необходимости. На самом деле отцовская любовь к ребенку и забота о нем были безграничны. Ему не было никакого дела до того, что о нем думает Элиан. Было сложно жить или, скорее, существовать, понимая, что единственный человек, который мог бы поддержать Нименда в это непростое время, – жена. Но, к сожалению, ее больше никогда не будет рядом, и от этого ему становилось еще грустнее.

Прошло много времени с тех пор, как ее не стало. Он часто ловил себя на мысли, что ему нужно обязательно поговорить с Мией. Для этого следовало взять телефон и нажать на ее имя в телефонной книге, которое он хранил до сих пор, и дождаться ответа. Бывало, Клаус машинально вытаскивал из кармана телефон и, как только активировал сенсор, осознавал… Мия слишком далеко, настолько далеко, что телефон не справится с этой задачей. Клаус много раз пытался стереть в своем телефоне этот контакт, но не мог. Не мог нажать на слово «Удалить». Ему казалось, что простым движением пальца он сотрет огромную часть своей жизни. Он просто не посмел это сделать, хотя, наверное, должен был, ведь его жизнь продолжалась. Поняв, что телефон бессилен, Нименду хотелось броситься к компьютеру и через вездесущий Интернет выйти с Мией на связь. Его мозг упорно отказывался верить, что любимый человек находится слишком далеко. Настолько далеко, что еще никем и никогда не была и не будет придумана та заветная ниточка, которая позволила бы связаться с умершим человеком. Нименд вспоминал жену и испытывал душащее, ненавистное чувство безысходности и мучительной боли.

Элиан молчала. Она не знала, что предпринять? Какую помощь может оказать она сейчас? Девушка увидела невероятного масштаба душевную боль отца, сходившего с ума от бессилия. Его глаза наполнились слезами отчаяния.

У нее сильно защемило в груди и перехватило дыхание. Она не пыталась себя сдержать. В глазах отразился измученный мужчина с истощенным ребенком на руках. На это нормальному человеку невозможно смотреть. Хотелось отвести взгляд и… сбежать куда-нибудь подальше. Забыть все, что довелось здесь увидеть. Элиан мучили несправедливые, обидные слова, которые она гневно выпалила Клаусу. Наверняка они ранили и без того побитого во всех отношениях несчастного человека. Человека, на которого так много свалилось, словно весь мир ополчился против него. Смерть жены, больной ребенок, невероятные проблемы с проведением последнего лабораторного эксперимента, пропажа единственного верного помощника и друга.

Элиан страдала и не могла себя простить. Вместо того чтобы в нужную минуту оказать поддержку Клаусу, она все испортила. Осознание вины душило с такой силой, что Элиан, по девчачьи закрыв лицо ладонями, разрыдалась. Она не могла понять, кого больше жалеет: хрупкое, покрытое синяками и ссадинами беззащитное существо, глядящее в пустоту огромными светло-серыми глазами или его страдающего отца, который испытывал страшные душевные муки.

«Почему в мире все настолько несправедливо? Что же такого сделали эти двое, по человеческим меркам так жестоко наказанные?» – Девушка заплакала от отчаяния. Ей было трудно дышать от сдавливающего грудь спазма. Слезы с новой силой наворачивались после каждого редкого вдоха.

Клаус, стоя на коленях, словно прося прощение, но неизвестно у кого и за что, плакал вместе с Элиан, уткнувшись в мягкую чистую кофточку маленького светловолосого, аккуратно подстриженного мальчика.

Элиан села в углу черной комнаты, на этот раз она показалась ей не такой страшной, а наоборот, в ней девушка почувствовала себя защищенной, в каком-то смысле невидимой. Она могла, по крайней мере, вволю выплакаться. Как в детстве, спрятавшись под одеялом в кромешной тьме. Сейчас она могла излить всю свою вселенскую обиду, от которой через несколько минут не останется и следа. Когда-то в детстве все было именно так. А потом, успокоившись, она довольно быстро засыпала. Сон после слез всегда более крепкий и спокойный. Чем взрослее становишься, тем дороже обходится каждая слезинка. На этот раз слезы оставляли в душе неизгладимые раны.

Прошло, наверное, минут пять, как Клаус и Элиан не смогли сдержать эмоции. Постепенно буря, завладевшая двумя взрослыми людьми, начала утихать. Слезы замещались на знакомое с детства чувство облегчения. Клаус первым попытался взять себя в руки:

– Элиан, прости, но я пытался предупредить, что это знакомство не будет простым. Я виноват, надо было рассказать тебе больше.

Профессор старался не смотреть на Элиан. Произнося эти слова, он прятал лицо в темной стороне проема, разделяющего пространство на свет из коридора и тьму в комнате.

– Я спущусь с Матиасом вниз, нужно его переодеть, а ты можешь воспользоваться ванной здесь. Присоединишься к нам, когда приведешь себя в порядок. Я обязательно все тебе объясню. Вижу, у тебя возникло много новых вопросов. Отвечу на них завтра, вернее сегодня утро, ведь время перевалило за полночь. Кстати, загляни в телефон, может что-то стало известно о Филиппе, – уже более спокойным тоном попросил Клаус.

– Нет, мистер Нименд, никакой информации, – все еще всхлипывая, ответила Элиан, пытаясь совладать с влажным сенсорным экраном.

– Жаль… очень хочется, чтобы все разрешилось поскорее и наилучшим для всех нас образом, – сказал Клаус, с трудом вставая с ребенком на руках.

Глава XIV

Не стоит искать свой путь в небесах.

Нужно просто заглянуть в свое сердце.

Будда

В маленькой комнатушке Филипп уже без аппетита проглотил очередной кусок несвежего хлеба и кусок странной, незнакомой ему по вкусу и консистенции колбасы. Он уже ничего не мог прочитать в газетах, включая и блоки с иллюстрациями, потому как его пристанище погрузилось в темноту. Единственное, что успел рассмотреть Филипп, пока солнечный свет не растаял в этой убогой комнате, так это даты газет. Они были разные, но недавние. Возможно, некоторые из них свежее хлеба и колбасы, так «любезно» предоставленными ему в качестве еды. Бьянчи уже понял, что это был его сегодняшний обед, ужин и, скорее всего, будущий завтрак.

Завершив скудную трапезу и сделав несколько глотков из пластиковой бутылки, Филипп решил устроиться на первую осознанную ночлежку в «новом жилище». Жажда до сих пор мучила. Он не знал, когда будет очередная кормежка и не забудет ли его похититель принести воду. Филиппу пока не было известно ровным счетом ничего, кроме предполагаемого названия страны, в которой он сейчас находился. Надо сказать, не очень-то славилась она демократией и была равнодушна к свободе. Свое точное местонахождение он не мог знать наверняка. Были догадки, основанные на логических умозаключениях. День прошел. Сегодня никто не причинил ему новой боли, и это уже хорошо. Из неприятных ощущений Бьянчи чувствовал легкую ломоту во всем теле, сильную тупую и ноющую боль в области локтя с внутренней стороны. Филипп задрал рукава свитера и обнаружил большой синяк, переходящий от темно-синего цвета к бледно-желтому по краям. Ему явно делали внутривенные инъекции. С какой целью и что именно кололи – очень хотелось бы знать. Молодой ученый догадывался, что не получит ни одного ответа на вопросы, возникшие в его голове. Самым главным оставалось для него решение выжить, а затем действовать по обстановке. Для человека, привыкшего жить в комфорте и в цивилизованной стране, все, что здесь происходило, казалось кошмарным сном.

Бьянчи завернул остатки еды в те же газеты. Настолько плотно и качественно, насколько мог, предполагая, что ночные гости – тараканы обязательно навестят его сегодня, когда он попытается уснуть. За окном стояла зима. Причем Филипп сразу понял, что она в разы суровее той, к которой он привык дома. От заколоченного деревянного окна веяло холодом. Рама была невероятно стара и с легкостью пропускала не только студеный воздух, но даже маленькие снежинки, регулярно залетающие в эту комнатушку, делая ее еще более неуютной и нежилой. Радиатор отопления из десятка чугунных, грязного цвета секций, находившийся под окном с толстыми решетками из арматуры, прогревал помещение настолько, насколько позволяла экономика одного из самых могущественных и влиятельных государств – поставщика энергоресурсов по всему миру.

Взяв со стола такую дорогую ему бутылку воды, Филипп взглядом искал то место, где мог бы провести ночь относительно комфортно. Хотя слово «комфорт» в данном случае совершенно не вписывалось в контекст. О каком комфорте могла идти речь, если это было нежилое помещение. Однако выбора не было. Филипп решил устроиться в одном из самых удачных, по его мнению, мест, возле радиатора. Так он хотя бы мог прислониться к нему и ощутить слабое тепло, несмотря на снежинки, просачивающиеся сквозь щели старого окна. Предстоящая ночь пугала Филиппа неизвестностью…

Элиан долго смачивала опухшие от слез глаза, набирая в ладони ледяную воду. Казалось, ничто не поможет красивому лицу стать прежним. Девушка уже не помнила, когда ей доводилось так плакать в последний раз. Разве что в детстве…

Она взяла мягкое полотенце и приложила к лицу. Ткань быстро впитала влагу и Элиан уставилась на себя в зеркало. Ей не очень понравилось отражение, которое смотрело на нее с обратной стороны. Девушка безрезультатно попыталась пальцами «разогнать» припухлость век, а затем решила спуститься к Нименду. Вышла из ванной комнаты и направилась вниз по лестнице, где находились Клаус с Матиасом. Аккуратно приоткрыв дверь, девушка увидела, что, пока она пыталась удалить со своего лица последствия рыданий, Клаус замечательно справился и без нее. Он переодел своего малыша, а затем, усевшись в глубокое кожаное кресло, держал его на руках, машинально совершая убаюкивающие движения. На одно мгновение он показался Элиан обычным отцом с обычным ребенком, уснувшим у него на руках. Она очень тихо вошла в комнату, стараясь быть как можно незаметней, на что Клаус проворчал:

– Милая Элиан, расслабься. Матиас, если и чувствует твое присутствие, то совершенно не так, как обычные нормальные дети. Ты пока совершенно не знаешь моего сына. Я говорю это не к тому, чтобы обидеть тебя, а лишний раз напомнить, что он воспринимает все совершенно иначе.

– Простите, мистер Нименд, – извинилась Элиан. Скорее всего, эти слова вырвались из ее уст отчасти из-за глубокого чувства вины, которое она испытала за все то, что натворила своими расспросами и сованием носа не в свои дела.

– Не стоит извиняться, Элиан. Поверь, все, что произошло сейчас, это – мой груз ответственности и ничей больше. Теперь тебе наверняка стало ясно, почему я не люблю распространяться о своей личной жизни и моем горе? Сейчас уже поздно, дорогая, предлагаю отправиться отдыхать. Я постелю тебе в одной из спален на втором этаже.

– Может быть, я вызову такси и отправлюсь домой? – спросила девушка, боясь, что он даст согласие на ее предложение. Дома она будет думать о Филиппе.

– Элиан, об этом не может быть и речи, – возразил Клаус, – во-первых, слишком поздно, во-вторых, нам неизвестно, что случилось с твоим женихом. Нам необходимо держаться вместе, пойми меня правильно. Предстоит выяснить, что произошло с Бьянчи и как его исчезновение может на нас отразиться. Я, действительно, за тебя боюсь, – слова профессора прозвучали очень искренне.

Клаусу не пришлось долго уговаривать девушку остаться переночевать в одной из комнат этого странного дома.

Профессор с ребенком на руках отправился наверх, пригласив Элиан следовать за ним. Она покорно согласилась. Поднявшись на второй этаж, Нименд направился к комнате Матиаса, попросив Элиан подождать в коридоре. Девушку снова охватило чувство страха при виде открытой двери в зловещую черную комнату.

«Неужели она и впрямь настолько комфортна для этого несчастного малыша?» – все никак не могла успокоиться Элиан. Но после того как Клаус вышел из комнаты и закрыл за собой дверь, девушка подумала, что ей надо скорее лечь в постель и уснуть. Слишком долго длился этот день…

Перетащив из угла комнаты каремат, который служил Филиппу кроватью и креслом, он улегся на спину, безуспешно пытаясь залезть под радиатор. Молодому человеку было абсолютно все равно, что там грязнее, чем в «безопасном» углу, в котором он провел весь день.

Ощущая плечом слабое тепло и засунув окоченевшие руки между секциями радиатора, Бьянчи закрыл глаза. Уснуть он пока и не мечтал. Филипп подумал об Элиан и Клаусе… Они волнуются и предпринимают попытки найти его. Но если догадки относительно того, где он сейчас находится, подтвердятся, все поиски окажутся пустой тратой времени. Он прокручивал в голове последние события, пытаясь понять, когда совершил ошибку, почему его так легко обдурили. Чувство вины сменялось жалостью к себе. Филиппу было неимоверно стыдно перед Элиан и Клаусом, но и страх его не покидал. Это животное чувство преобладало над всеми остальными, оно охватило его, заставляя трястись в судорожном ознобе, сжимаясь в комок. Он не мог понять: трясет его от холода или от первобытного страха. Но те микроскопические снежинки, которые успевали долетать до его лица, не успев растаять, действовали подобно катализатору. От этих, казалось бы, незначительных прикосновений становилось еще холоднее, и организм острее реагировал на условия, в которых Бьянчи сейчас находился.