Субъективный реализм

– А у кого есть доказательство наличия?

Беспомощность этого подобия ответа была сопоставима с беспомощностью самого оцениваемого перед лицом невидимых ему фактов. Неужели он и впрямь думал, что доказательства должен предоставить оценивающий? Когда и где такое было? Разве что тогда и там, когда и где оценивающий сам становился оцениваемым.

– Вы меня не убедили, – как следует сказал оценивающий и удалился на совещание. Дальнейшее мне было известно. Я незаметно вышел, удовлетворённый. Спустися по той же лестнице, увешанной незаметными для непосвящённых изображениями, и пошёл к троллейбусной остановке.

Солнце продолжало висеть в зените, но, вероятно, подумывало о том, чтобы в обозримом будущем спуститься на покой.

Похожи… Да, очень похожи.

Любопытно, мудренее ли день, чем утро? И мудрёнее ли? Если нет, то получается, что мудрость и мудрёность в течение дня сходят на нет, а следующим утром возраждаются, не так ли? Тогда зачем вообще утро заканчивается? Зачем солнце неугомонно и неутомимо карабкается невесть откуда, чтобы сойти невесть куда, фактически на нет?

Я накопил немало вопросов, которые не перестают задавать отобранные мною, собирая их в единый, главный вопрос.

И потому, сидя у троллейбусного окна и глядя на мелькающие вывески и мелькающих людей, я в первую очередь размышлял над тем главным, главнейшим, наиглавнейшим вопросом, с которым просыпася и засыпал, который от моего имени задавали отобранные мною. Именно – от моего, потому что в зависимости от задающего, за этим вопросом следует либо ответ, либо ухмылка. Ну хорошо, просто усмешка, что ж вы всё придираетесь.

Я усмехнулся безответному вопросу, выходя из раскалившегося под неуёмным солнцем троллейбуса. Люди и вывески вдоволь намелькались, и я мог спокойно и по-прежнему незаметно пройтись по морщинистому тротуару молодящейся улицы.

Шёл мимо вечно – мне ли не знать об этом – вечно зелёных елей, которыми я вечно же любуюсь. Молодые шишки формой напоминали собственные свои ели, только были твёрже и жёстче. Впрочем, причиной жёсткости шишек была колючесть елей, так что всё закономерно, улыбнулся я.

Открытая входная дверь была массивна даже для меня, пришлось постараться, чтобы войти. А каково же тем, кто сызмала пытается войти или – лучше – ворваться в неё? Ну, пусть на худой конец хотя бы пробраться, прокрасться, проскользнуть.

С открытыми дверями всегда так. Запертую можно отпереть, закрытую – открыть, а вот попробуй открыть открытую.

Зал был полон пюпитров и софитов. Я, ладно уж, признаюсь, никогда не понимал разницы между всеми этими признаками растревоженного улья и праздника рабочей суеты.

Вот, скажем, что значит «рампа»? Разумеется, проще издать многозначительное междометие, чем ответить, но ведь междометия для того и созданы, чтобы уклониться от ответа. За это я их и недолюбливаю.

Впрочем, нет, они мне просто не нужны. Дело в том, что когда что-то или кого-то сильно любишь или сильно же не любишь – ты с ними заодно, вы делаете общее дело. Без объекта ненависти ненавидящему одиноко в той же степени, что и обожающему – без объекта обожания. Кстати, аналогично – когда кто-то тебе активно безразличен, ведь активное безразличие – это одна из разновидностей любви или же нелюбви. Междометий для меня просто нет, так точнее.

Однако продолжу, вам ведь интересно. Скажете – нет? То-то же.

Неоценивающие и неоцениваемые, то есть остальные, собрались в неисчислимом множестве. Сказать, что их было просто много – значит сказать очень мало. Оценивающих было, как следует, неизмеримо меньше – количественно, а значит – качественно. Перейти в это количество из соответствующего качества неисчеслимым остальным почти не под силу. И в это крохотное «почти», словно в замочную даже не скважину, а скажинку – практически не просочиться. Ну, а теоретически – на то они и теории, чтобы превращение их в практику оставалось загадочно-несбыточной мечтой.

Оцениваемые один за другой, одна за другим, с видимой или невидимой робостью выходили под свет софитов и подходили к рампе.

Нет, лучше обойдёмся междометиями. Я бы сказал, что междометия воистину полезнее и понятнее слов. Медометия успокаивают своей немногочисленностью, а слова своим обилием раздражают. Я бы сказал – но без слов не скажешь, как бы малоинформативны они, в отличие от междометий, ни были.

Оценивающие выполняли свою миссию – оценивали оцениваемых, тем самым ориентируя всех остальных, неоцениваемых. Собственно говоря, неоцениваемые были таковыми лишь здесь, так как быть вовсе неоцениваемым невозможно, у меня с этим строго.

Каждый из оцениваемых был в меру похож на предыдущего и последующего. Именно в меру – задаваемую заранее отобранными мною оценивающими. Нужно отличаться так, чтобы быть похожим. Такое, и только такое отличие допускается, и в этом залог допустимого величия. Величие же недопустимое – недопустимо, и оценивающие знают это назубок. Хотя если бы они и попытались выйти за установленные рамки, у них ничего не получилось бы. Я отобрал их, учитывая перспективу.

Одной из подошедших к рампе была, как говорится, юная особа… Я внутренне рассмеялся: устоявшиеся выражения – сродни междометиям, они скорее звучат, чем передают впечатление или хотя бы информируют. Очевидно, поэтому их популярность постоянно возрастает.

Оцениваемая не старалась отличаться, и потому отличалась недостижимо. Или, если использовать ещё одно междометие, – целиком и полностью. Бурной причёской, неуважительным платьем, стихами без междометий, сочинёнными одним из тех не соответствующих атмосфере оценивания поэтов, которых даже я не осмеливаюсь назвать поэтессами. Я слушал её романс и думал: если есть перспектива, то самое опасное – достичь её. Потому что по достижении перспективы – перспектива исчезает и существование становится бесперспективным. Ну ладно, вы правы, – кажется таковым. Но ведь стоит показаться – как таким и окажется на самом деле, уж с этим-то вы спорить не будете?

Она отошла от рампы, и оценивающие залились и залили её оценивающе-газированным смехом. В детстве я бы обязательно добавил: без сиропа. Но до сиропа ли, когда тебя – оценивают. И до детства ли?

Дальнейшее не имело, как говорил мой любимый писатель, прелести новизны: оценённую либо никогда больше не пустят к рампе-междометию, либо она воспримет оценку с пониманием и станет отличаться в разумных пределах.

«С вами соскучишься», – мысленно поблагодарил я оценивающих за выполненную работу. Хотя, разумеется, они были отобраны именно для того, чтобы эту работу выполнять. Для того, чтобы задавать главный вопрос и тем самым отбирать тех, кто выбрал требуемый маршрут и потому ответил так и то, как и что требуется от оцениваемого. Для того, чтобы оценивать весомость аргументов в пользу несходства с приложенной иллюстрацией. Для того, чтобы вот как сейчас – определять степень отличия от ими же заданного эталона.

С этими непроизнесёнными словами и затаённым чувством выполненного долга я снова пошёл к троллейбусной остановке. Серый, пугливый, как заяц, косой дождь, юркнул куда-то в безопасное, как ему казалось, убежище. Мокрый – судя по всему, от страха, что пройдёт, – усмехнулся я. Пройдёт, никуда не денется – куда бы ни делся.

А мудрёный – или мудрый – вечер тем временем не заставил себя ждать.

Утром ждёшь вечера – что же в нём мудрого? Зато вечером – ждёшь утра, значит, он – всё же мудрее. Надежда на утро не бесконечно ли весомее утренней неизбежности вечера?

Попробую объяснить это в одном из своих новых рассказов. Попробую, и надеюсь, что мне это окажется под силу. Нужно будет только дождаться мудрого вечера, тогда – смогу.

Или всё же мудрёного?

Я могу многое – но придётся в конце этого невечернего рассказа признать: троллейбусом я уже давно не езжу. Надо же – сменил не маршрут, а – троллейбус…

А главное – разве под силу мне отобрать и назначить? Да ещё и заявить об этом во всеуслышание, не опасаясь быть осмеянным?

И тем более – услышать, как кто-то в ответ на это моё признание сказал:

«То-то же».

.

Проклятье простых вопросов

– Что есть истина?

Один из отобранных

Тень отбросила бесплотную мысль отделить нас друг от друга и, махнув на нас бесчувственной, а значит, бессильной рукой-рукавом, заторопилась восвояси вслед за сделавшими своё дело, уходящими на покой недалёкими звёздами.

Мы пришли загодя. Сначала она, конечно, потом я.

– Раньше всегда лучше, да? – спросил я, довольный тем, что, кажется, не опоздал.

Она ответила – как всегда, не различишь, прямо или уклончиво. Но исчерпывающе, тоже как всегда, и поэтому хотелось всё спрашивать и спрашивать, и было так много – о чём спросить.

Рассмеялась:

– Это был сложный вопрос. Настолько сложный, что на него совсем несложно ответить.

Водитель не проверял билетов, просто впускал всех подряд, следя, чтобы всем хватило места. И места, как ни удивительно хватало. Он не произносил строгих банальностей вроде «Автобус не резиновый» или «Предъявите билеты для проверки». Мест на удивление хватало, а единственным нужным билетом было желание отправиться в путь.

Я не заметил – да этого сразу и не заметишь – как возле меня оказалось автобусное окно.

– Здесь удобно, правда? – спросила она, укрывая мне ноги пледом.

Сначала ответить было нелегко, слишком интересно было смотреть в окно. Она улыбалась, глядя туда же, куда смотрел я. Или на меня – я как-то и не заметил. Был декабрь. Мороз не мешал теплу. И год готов был начаться, новый и тёплый, как наш автобус.

– Помоги мне, пожалуйста. Ответь на простой вопрос.