Вызволение сути

Вот уж поистине мечта сбылась да с перебором.

В детстве я никак не мог наесться вдоволь малины. На рынке покупать родителям было не по карману, в магазинах она не продавалась, а у соседей на даче наворовать много не удавалось. Лесная малина съедалась подобными мне мальчишками и мне доставалось немного.

И вот теперь у меня в саду собственный малинник, причём большой, разросшийся из пяти маленьких кустиков, что я посадил лет десять назад с целью избежать кошения травы и заодно иметь любимую ягоду.

Каждое утро кусты окатывает новая волна созревших на ночь ягод. Я бросаюсь собирать не красные, нет, а бордовые ягоды, которые настолько зрелы, что при прикосновении падают мне в ладонь, а не успеешь её подставить – упадут на землю.

Совесть не позволяет мне оставить такие ягоды несобранными – ведь они мои любимые. Я не покидаю малинник, пока не соберу их все. Но я малиной уже объелся и есть её я уже не могу. С утра съем пару горстей – и всё.

Малина приелась, как женщина, о которой мечтал и жаждал, а когда она, созрев, еженощно лежит перед тобой с раздвинутыми ногами, призывая её заполнять, ты уже не хочешь и даже не можешь продолжать жатву.

Иногда я приглашаю в малинник друзей для помощи, как и для приевшейся женщины, и в итоге все оказываются счастливы. Главное я, наевшийся, обретаю спокойную совесть, что и все, кроме меня, тоже, насытились, а малина не досталась прожорливой земле.

Бесценное издание в одном экземпляре

В 1970-м году, после окончания ЛЭТИ (Ленинградского электротехнического института имени В. И. Ульянова-Ленина) я, с помощью папы, который работал начальником конструкторского отдела в ЦКБТО (Центральном конструкторском бюро технологии и оборудования), распределился туда в ОНТИ (Отдел научно-технической информации).

Инженером я работать не хотел, и этот отдел представлялся мне компромиссом для моих литературных страстей и моего инженерного образования.

И действительно, добрую половину рабочего дня я писал стихи, окружённый не менее, чем тридцатью женщинами, что тоже вдохновляло, ибо среди них имелось несколько хорошеньких.

Прознав о моих поэтических наклонностях, коллеги однажды попросили меня написать стихотворение ко дню рождения одной из сотрудниц, что я, играючи, совершил.

Вскоре наступил день рождения другого сотрудника, и просьба повторилась, которую я, заигравшись, тоже выполнил.

Так я превратился в “придворного поэта”.

Всякий день рождения в отделе стал проходить по определённой схеме: перед началом обеда, виновника, а чаще виновницу торжества вызывали в центр отдела к столу начальника, я выходил и читал своё стихотворное поздравление, что неизменно вызывало смех и аплодисменты, и затем замначальника отдела вручал подарок.

Этот церемониал длился два года.

Когда же наступил мой день рождения, то коллеги подарили мне заботливо сшитый сборник моих поздравлений, в твёрдой обложке под дерево.

Все тексты были аккуратно напечатаны на мелованной бумаге на специальной пишущей машинке, и первая буква первого слова в каждом стихе была выведена каллиграфически вручную цветной тушью. А эпиграфом к собранию были выбраны две строчки из одного из моих поздравлений.

Не следует забывать, что в тот 1972 год такого рода издание считалось преступным самиздатом, за который можно было поплатиться многим. Так что производство этой книги являлось отважным поступком моих коллег.

Когда я уезжал в 1976 году в Америку, всякие самодельные издания вывозить было запрещено, и мне пришлось его оставить у своего друга, поздравление которому имеется в этом собрании.

И вот через много лет он привёз мне в Миннеаполис эту книжку. Там 34 поздравления, и многих людей я уже не могу припомнить, несмотря на то, что все подписались на последней странице.

Что же касается ЦКБТО, то оно уже давно развалилось, и в его здании на улице профессора Попова располагается нечто элитное, “не имеющее мировых аналогов”.

Название этой книги сотрудники отдела дали по Маяковскому: “Отечество славлю…” Тогда ни я, ни они не могли себе представить мой скорый отлёт в США, так что эту цитату можно было бы со всем основанием продолжить до конца: “Отечество славлю, которое есть, но трижды – которое будет!” – моё американское второе отечество.

Но одно все понимали, вполне и определённо, даже тогда, о чём оповещено на задней стороне обложки, что это издание в одном экземпляре – бесценно.

Русскоязычное проклятье

Так уж устроено, что перемещение в пространстве вызывает обострение эмоций. Вот почему на протяжении всего моего путешествия (Barcelona – Valencia – Ibiza – Monte Carlo – Santa Margherita – Pisa – Florence – Rome) меня изрядно раздражал повсеместный русский говор. На корабле обслуживающий персонал состоял из граждан более сорока стран, так и там половина обслуги оказалась из украинцев, говорящих по-русски.

В Монте-Карло выяснилось, что там десять процентов населения – русскоговорящие.

В каждом городе продавцы в магазинах, официанты в ресторанах и куда ни плюнь – говорят по-русски. Идёшь в толпе туристов и слышишь, как все языки перекрывает русский – короче, сплошная русофилия.

К счастью, среди 650 пассажиров корабля не оказалось ни одного русскоговорящего, за исключением меня с женой.

С одной стороны, радостно видеть, как самые толковые бегут из моей родины, причём бегут в больших количествах. Но с другой, стороны, мне противно это повсеместное русскоязычие – оно для меня резко уменьшает ценность западной жизни и представляется оскорбительно навязчивым. Например, идёшь по тропическому лесу и вдруг видишь пустую банку кока-колы. Кому её там бросил? Короче говоря, русские на Западе – это загрязнение среды.

Я пытался разобраться, почему у меня такое отвращение к русскому языку за пределами России, и пришёл к выводу, что всё русскоязычное, прислуживающее мне (рабы) я снисходительно терплю, а вот равные и выше вызывают у меня нетерпимость, как варвары в Риме. Такое вот сделал для себя психологическое открытие.

Плотность толп туристов и особенно в музее Ватикана произвела на меня большее впечатление, чем Микеланджело.

А попытка одного из Пап продать его Пиету единственному достаточно богатому для такой покупки еврею произвела на меня впечатление меньшее, чем отказ этого еврея от такой сделки, чтобы не подставить себя и сородичей под ненависть христиан.

Тем не менее, на испанских церквях часто попадаются звёзды Давида, которые требовали установить еврейские архитекторы этих строений. Так что звезда на самой верхотуре, а под ней болтаются кресты.

Если в давние времена по Via del Corso в Риме пускали диких лошадей, то теперь на ней табунятся дрессированные туристы. Но рано утром эта улица становится прекрасна своей полной пустотой. Так что раннее утро и глубокая ночь – это единственно правильное время для гуляния по городу и личных экскурсий.

В Риме мы жили в квартире в старинном доме с пятиметровыми потолками, с огромной входной дверью с кольцами для битья в дверь, с каменным двориком, на котором поставлены толстые горшки, бадьи и бочки с кустами и деревьями, чтобы уравновесить камень.

Везде приступки, порожки, ступеньки – идёшь и спотыкаешься.

Чтобы войти в любой магазин с улицы есть ступенька, с которой, выходя, забыв о ней под впечатлением купленного, сваливаешься на улицу.

Вообще говоря, самые мои любимые достопримечательности – это рестораны и магазины. Раньше первыми шли женщины. Но то – раньше.

Бесчисленные звёздочки (созвездия) площадей с лучиками улиц, с непременными церквями и тоскливыми рожами святых и самого батьки-сынка с душком – осточертели довольно быстро, несмотря на глубокомысленные комментарии частных гидов, которых я нанял, чтобы хоть как-то избежать толпы.

Порадовали меня и швейцарские клоуны из ватиканской охраны – оказывается, несмотря на пёстрые шмотки, в которые они наряжены, все они – супермены, так как их тренирует израильский Мосад. Вот уж где католическое деловое сотрудничество с евреями-антихристами. Католический антисемитизм не тревожится, что взбунтовавшаяся (под влиянием евреев из Мосада) охрана распнёт Папу римского.

Я изо всех сил боролся с побочным эффектом всякого путешествия – внезапным и резким обострением интереса к искусству, архитектуре и прочему. Меня больше тревожили дух места и его облик, а не художественная история, которая то и дело кроется крестами. Как посмотрю на богатейшее убранство церквей, то думаю – сколько же денег, сил, таланта ухлопано на эти, по сути дела, fake news: непорочное зачатие и порочное в своей лжи воскрешение да последовавшие горячечные фантазии попов, чтобы забить секс или давать его по одному в одни руки. Тогда как правильное понимание христового “не хлебом единым" подразумевает еating pussy.

Христианство разверзалось бездонной ёмкостью для семяизвержения художников, архитекторов, литераторов. А вот Генитализм (см. ниже) предоставил бы поистине божественные объекты для изображения и поклонения им.

Когда я предстал перед Пизанской башней, я ей сказал: “Что ж ты милая смотришь искоса…”. Также вспомнился Ницше: падающую подтолкни. Во всяком случае, карабкаться наверх по нудным ступеням я не стал.

Весь интерес к Пизанской башне основан не на ней самой, а на том, что она, видите ли, наклонилась. Это как интерес к перегнувшейся в пояснице женщине, которая предлагает тебе зад: лица и всего прочего ты не видишь и её не знаешь, но то, что она стоит перед тобой в такой позе является самоценным для пристального взгляда.

Если население Пизы утомится туристами, то надо выправить башню и туристы потеряют всякий к ней интерес и исчезнут .

Все поголовно фотографируются на фоне Пизанской башни, и это всё равно, что фотографироваться со знаменитостью. Хилая попытка приобщиться к его искусству, к его славе. Поэтому я тоже сфотографировался на фоне Пизанской башни, чтобы память о ней осталась в веках, ибо на фотографии она стояла рядом со мной.

Крупнейшая разница между Барселоной и Римом состоит в том, что в Барселоне все пьют воду из бутылок, а в Риме – из под кранов.

На корабле существование – сомнительное: то ли ты пьяный, то ли качка. Бесплатность выпивки угрожает алкоголизмом, а бесплатность еды – обжорством. Однако, самое сильное впечатление не столько от огромного количества разнообразной изысканной еды, а от того огромного количество еды, которое вынужденно выбрасывается. Я предложил, чтобы за нашим кораблём следовал “корабль бедняков", куда бы на радость им переправлялись остатки еды и питья с нашего корабля.

Вообще говоря, нет ничего прекрасней, чем сидеть в ресторане на открытой палубе, наблюдать за плывущей мимо водой и наслаждаться едой с вином и раболепным обслуживанием. Мой дорогой, непотопляемый Титаник!