Илимская Атлантида. Собрание сочинений

Степан понимал, что неминуемо станет добычей. Стрелять ему было нечем, ребята еще спали в зимовье, да если бы даже они и выскочили на улицу, помочь бы не смогли. Бить дробью, даже крупной, по медведю – последнее дело. Похоже, охотник не на шутку разозлил шатуна, и тот ни перед чем не остановится. Почти четыре года на фронте, он, будучи солдатом, не раз смотрел смерти в глаза, но погибнуть сейчас, в когтях зверя, – нелепо и страшно. А как же Нюра, его девочки, и тот, еще не родившийся сынок?

Медведь стремительно приближался, его смрадное дыхание уже было слышно Степану. Никогда в жизни он не видел так близко зверя, желающего его растерзать. Почти инстинктивно охотник выставил перед собой руку с длинноствольной фузеей, пытаясь прикрыться ей от удара косолапого.

Медведь прыгнул. Однако его сокрушительный удар, ломающий хребет любому зверю и домашней скотине, прошел мимо. Когтистая лапа пролетела рядом с лицом, сорвав кожу на лбу и щеке, но не задела глаза.

Степан упал на спину. В ту же секунду на него насела лохматая громадина.

Никогда в жизни силачу Степану не доводилось быть в такой ситуации. Даже в деревенских драках он не принимал участия, предпочитал мирить забияк. Он был слишком силен, чтобы применять свою силу не по назначению. И вот теперь пришло время этой силой воспользоваться.

Желание жить было настолько нестерпимым, что бывший солдат Великой Отечественной, практически не имея шансов на спасение, не раздумывая, кинулся в рукопашный с рассвирепевшим медведем. В жилы человека влилось что-то звериное. Какие-то неведомые для него самого силы помогли ему на равных участвовать в этой, казалось, абсолютно неравной битве.

Медведь рвал когтями руки и плечи Степана, пытался схватить его клыками за шею и сломать основание черепа. Богатырь уклонялся, как мог, прятал голову на груди зверя и пытался высвободить большой охотничий нож, пристегнутый к поясу. Наконец, ему это удалось.

Фронтовик уже не чувствовал боли от разорванных когтями зверя предплечий и груди и думал об одном: надо убить медведя. Силы оставляли его, кровь заливала глаза. Солдат пытался ударить медведя ножом в грудь, но замаха не было, и удар не получался. Вдруг Степан почувствовал, что зверь чуть ослабил свой напор. То ли решил отдохнуть, то ли сменить позу, и подставил под удар мохнатый бок.

Все свои силы Степан вложил в этот смертельный удар. Утробный крик боли и ярости раздался над тайгой. Зверь метко ударил лапой по руке с ножом, и нож вылетел. Степан судорожно нащупал его, подтащил за рукоятку, но сил на второй удар уже не было. И вдруг он почувствовал, как зверь слабеет. Рывки его стали не такими резкими, схватить зубами человека он уже не мог. В один из таких моментов Степану удалось присесть и вновь ударить медведя под лопатку. Зверь выпрямился, встал в полный рост, развел лапы, словно, прощаясь с жизнью, хотел обхватить весь свой родной лес, и, рыкнув, бездыханно рухнул на Степана. Выставленный навстречу нож вонзился прямо в медвежье сердце.

Охотник пытался столкнуть с себя тяжелую мохнатую тушу, но не мог. Силы покинули его. Кровь заливала лицо, тошнотворная слабость тяжело разлилась по телу. Он, задыхаясь, потерял сознание.

Очнулся уже в зимовье. Над ним склонились ребячьи лица.

– Дядя Степан! – закричал Гошка. – Ты живой?

Степан разжал слипшиеся от крови губы и прошептал:

– Посмотрите, что у меня. Мишка, проверь руки-ноги…

– А как проверить-то?

– По левой – можешь постучать топором, – уже внятнее сказал Степан, но пацаны шутку поняли и сдержанно захихикали. Пока они везли в зимовье израненного Степана, он был без сознания. Мальчишки изорвали свое нижнее белье и туго перебинтовали наставника, чтобы не истек кровью. Он и так ее много потерял…

День прошел быстро, сено мальчишки погрузили на сани, под словесным руководством Степана освежевали медведя, разрубили тушу на части. Степан чувствовал слабость, раны от укусов сильно болели, постоянно тошнило, но сила воли не покидала богатыря, он понимал, что надо терпеть, что ребятам будет трудно без его советов и опыта. Мальчишки стали непривычно тихими, предупредительными, поглядывая на раненого учителя с восторгом и обожанием, собрались в обратный путь.

И только одно было мучительнее ран. Степан страдал от мысли, как он в таком виде предстанет перед женой? Ведь ей нельзя волноваться. Нельзя ее огорчать. Но другая, несомненная и радостная мысль, скрашивала, просвечивала как утренний свет эти переживания. Степан был уверен, что все произошедшее с ним символично и промыслительно. Теперь он не сомневался, что у него родится сын. Обязательно сын! Ведь должна же богатырская сила передаваться от рода к роду. Иначе кто будет заламывать медведей и бить врагов Руси, которым век от века нет переводу.

Делянка рыжиков

После июльских дождей, пронизанных солнечными лучами, наполненных теплом, пошли грибы… Они друг за другом повылезали из своих моховых норок, как будто услышали зов небес, сообщавших, что пришла грибная пора, что самое время явить людям чудеса земли. Да и как ей не похвастаться, как не полюбоваться своим детищем: нелегкий для природы труд вынянчить, вырастить, сберечь от непогод такое чудо, как гриб. Поныне идут споры о таинственной сущности этих удивительных то ли растений, то ли существ. Лес, обнимавший мягкими лапами деревьев деревню, притаившуюся на опушке, превратился прямо-таки в «золотую» кладовую.

Мишка каждое утро уходил за грибами, словно на работу. С вечера заготавливает закусочку – складывает рядком: хлеб, огурец, яйцо, лук, маленькую солонку, бережно насыпает в нее щепотку соли. Утром наливает в бутылку, не проливая ни капельки, молоко из холодного погреба и с первыми солнечными лучами отправляется в лес. Около просеки его уже ждут друзья-приятели, закинув турсуки за спину, мальчишки, поеживаясь от утреннего холодка, как в воды степенной реки входят в лес. Лес чистенький, нет ни завалов, ни корневищ, весь валежник убран и свезен на дрова.

Птицы гулко распевают свои еще по-летнему оптимистичные песни, как будто радуются, что утренний дождик их умыл, и они прочистили свои горлышки.

В первые дни ребята собирали все: в турсуках теснились маслята, волнушки, подберезовики. Но это грибы для жарехи. В начале августа стали встречаться величавые белые, пугливые грузди, облепленные для маскировки палыми листами, акварельные рыжики. Грибам этим цены не было, в каждом деревенском доме их запасали на зиму – на праздник и на «черный» день.

– Рыжики и грузди, соленые огурчики и квашеная капуста, да если урожай на картошку получится, значит, доживем до весны, – сладко, с радостной улыбкой говорила мама.

Мишка за грибами ходил с палочкой. Он выбирал ее в лесу, ошкуривал острым ножом-складнем. Это была не подпорка, а народный грибоискатель, дополнительный глаз, третья рука. Пред каждой кучкой выпуклого мха не надо было нагибаться. Увидел под кустиком кочку, разрыл ее палочкой, вот и гриб открылся. Тогда уж и на колени встать не зазорно, срезать бережно, с любовью положить в турсук. А грузди хитрые грибы, растут семьями, нашел одного, ищи – вокруг, всегда найдешь еще с десяток спрятавшихся: здесь палочка незаменимая помощница.

Когда грузди и рыжики укоренились, когда разрослись их дружные семьи, в лес на заготовки пошли взрослые сельчане. Некоторые всем домом отправлялись на грибную охоту. Турсуки за спинами, ведра в руках. Пустела «золотая» кладовая после таких походов, затихал лес, глядя на вывороченный мох, на грибные очистки, оставленные ловкими грибниками. Обиженно меркла красота.

В такое время Мишка, исхаживавший километры, возвращался домой уставший, а грибов – только дно турсука едва закрыто.

В один из вечеров он горько жаловался матери.

– Как Мамай по лесу прошел, все вытоптали и выломали вместе с грибницами. Кажется, все грибы закончились, а у нас в кадушке чуть-чуть засолено.

– Ох, ты мой помощничек, – мать ласково пригладила вихри на Мишкиной голове.

Он вывернул голову из маминых ласк и, насупив брови, по-взрослому сказал:

– Мама, какие уж тут нежности, заготовка идет на зиму, а у меня ничего не получается, вот у Анисимовых уже десятиведерная кадушка засолена.

Мать рассмеялась, он с удивлением посмотрел на нее, не понимая причину радости.

– Ты уж прости меня, Мишенька, это я радуюсь, что ты у меня такой хозяйственный, ответственный. Не забывай, что у Анисимовых семья двенадцать человек, потому и заготовлять надо больше.

– Да они, мама, всей семьей ходят. Идут по лесу цепью, ни одного гриба не пропускают.

– Им семьей ходить можно, есть время. Отец милиционером работает, мать по дому с детьми, колхозными делами не заморачивается, да и ртов полон дом, такую ораву прокормить много чего надо.

– Не только они ходят, уже в лесу до кулиги и малой речки все чисто.

Мать с сыном замолчали, оценивая каждый по-своему сложившуюся ситуацию.

– Знаешь, Миша, я постараюсь договориться, чтобы меня Марья подстраховала с вечерней дойкой, и пойдем в воскресенье мы с тобой за грибами, – вдруг решительно сказала мать.

– Правда, что ли, мама? – воскликнул обрадованный Мишка.

– Правда, правда. И пойдем мы далеко, за Малую речку, к Рассохе.

– Вот здорово! – у Мишки даже слезы радости брызнули из глаз.

– Здорово, конечно, и мне хочется по лесу побродить.

После утренней дойки, в воскресенье, Мишка с матерью пошли за грибами. Турсуки за спинами, позвякивает походный котелок, привязанный к Мишкиным вещам, это для того чтобы чайку вскипятить. Еда тоже обычная, походная. До Кулиги в лес не заходили, шли по дороге, вдоль поля. День обещал быть солнечным, погода обнадеживала. Дорога была податливой, мечты – легкими, как облака, заботливо сопровождавшие путников в далекие края. Мишка заметил, как много стало желтых листочков на березах, но от этого наблюдения грустно ему не сделалось. Шли долго, молча, вкушая как дивный напиток сложный, насыщенный, как чай, аромат еще благоухающих трав.

У Кулиги передохнули, место для отдыха было приготовлено заботливыми первопроходцами давно: напиленные чурбаки, сколоченный стол, кострище.

Вокруг, защищая это место от ветра, столпились могучие, закаленные в невзгодах, самоотверженные ели. Под ними притаились ольховые кусты, обступая и оберегая еще не созревший брусничник. Наливающиеся соком цвета зари ягодки, как малыши, нежились на подушечках их изумрудного мха. Как, откуда они набирают ту жизненную силу, которую потом жертвенно отдадут людям?

Справа угрожающе выступили на опушку особо высокие сосны, как будто предупреждали людей: мы даруем вам свои богатства, и вы будьте милостивы к природе. И, казалось, вторило им огромное вспаханное поле, показывающее изнанку великой картины природы, непостижимую в своей щедрости плоть земли. Поле обрывалось крутым угором, и уже у другого берега виднелась светлая гладь реки.

А за полем, за рекой, сказочной горой высилась Качинская сопка с примыкающим к ней волшебным Шальновским хребтом. Они были, казалось, театральным занавесом солнечной сказки, за который в конце дня уходит уставшее солнце. И они же, вернее их совокупная тень, становилась тем таинственным серо-синим покровом, который летней ночью укрывал все окрест на недолгие часы отдохновенья.

Мишка, мечтательно глядя на сопку, спросил:

– Мама, а ты была на вершине?