Илимская Атлантида. Собрание сочинений

– Было бы лето… Пока по снегу доковыляешь.

– А фузею на что берешь? На медведя, что ли, собрался.

– Мало ли что…

Он обнял жену, неловко поцеловал ее в губы.

Солнышко из-за леса вскинуло свои первые лучи, а обоз из семи саней, торопившийся за сеном, уже миновал поляну, расположенную перед деревней, и нырнул в лес. Степан оглянулся, ласково посмотрел на родную деревню. Вот она, дом за домом, усадьба за усадьбой. Солнечная и приветливая. Нет лучше ее на свете. Стоит она в центре мира, ведь дороги и тропинки расходятся от нее во все стороны света. В Озерки и Кулигу, в бор, на таежные речки Тушаму и Рассоху, к сенокосам, рыбачьим и охотничьим местам.

Степан любил бывать в Кулиге – всего-то три километра от деревни, а как в другом мире. Летом он ездил туда полевой дорогой, возвращался лесной. До войны они ходили в эти места с Нюрой за грибами. Ему всегда нравилась похожая на распластанную в небе птицу поляна, большим крылом врезавшаяся в тайгу. А с другой стороны окоем реки. Высокие густые ели, сомкнувшиеся непроходимым частоколом, казалось, преграждали к Кулиге пути злодеев, но расступались перед честными добытчиками.

* * *

– Дядя Степан, не отставай! – услышал он голос Гошки, парня, живущего с ними по соседству.

– Да-да. Засмотрелся. Хорошо тут у нас.

– Да чего хорошего? – вступил в беседу Мишка Клашин. – Вот в райцентре хорошо. Школа есть, библиотека, пекарня, детсад, ясли, несколько магазинов. Это, я понимаю, красота…

– Ладно, Мишка, спорить не будем. Скажи лучше – как дорогу пробивать будем?

– Коренного под узду придется вести, – проворчал для пущей важности по-стариковски Мишка. – Больно снегу много…

Дорогу, действительно, местами занесло снегом, но наст был мягкий, и лошади спокойно шли, пробивая хороший санный путь.

До сенокосных угодий, что были в дальней Тушаме, добрались на второй день к вечеру. Проверили, не попортило ли зверье два зарода[26 - Зарод – стог сена (илимское наречие).], что остались не вывезенными с осени. Следов вдоль изгороди было много, но сломать ее или перепрыгнуть силы у лосей и косуль не достало.

– К ночевке готовиться будем, – сказал Степан. – Давайте обживать зимовье. Гоша и Толя, распрягайте лошадей и ведите в загон под крышу, не забудьте сена дать. Мишка и Саша, топите печку, воду надо вскипятить для чая. А я, пока светло, петли на зайцев поставлю, вдруг какой зацепится…

Пацаны пошли к зимовью. Избушка располагалась посреди просторной поляны в окружении дозорных кедров. Приземистая, с маленькими оконцами под двухскатной крышей. Между бревнами в пазах виднелись обрывки мха. Через сени, которые были завалены дровами, заготовленными еще во время сенокоса, отдернув щеколду на двери и отбросив крючок, прошли внутрь. Пахнуло нежилым. Железная печка, стол возле окошка, двое широких полатей, вот и вся обстановка. С потолка, опоясанный веревками, свисал тюк.

– Что это такое? – спросил Саша.

– Постель, – ответил Мишка.

– А чего она вверху-то?

– От мышей.

– Иногда, я слышал, в зимовье медведи заглядывают, – неожиданно сказал Саша.

– Ну, ты скажешь! Он что, щеколду умеет открывать?

– Не знаю…

– Всё! Хватит трепаться, давай печь начнем топить, смотри, и спички, и береста есть…

Когда вернулись Степан и остальные ребята, в зимовье было тепло, на печке звучно попыхивал чайник. На маленьком подоконнике нашли огарок свечи. Ужин окончился быстро, и все сразу легли спать.

– Дядя Степан, – послышался нарочито равнодушный Гошкин голос, – а что, медведи могут зайти в зимовье?

– Конечно, могут, дверь нужно хорошо закрывать. Накинули крючок?

Толя встал и на ощупь добрался до двери. Звякнул крючок.

– Вот так спокойнее.

– А зимой же медведь спит!

– Они к осени жиреют, запас набирают. Потому и спят мертвецки. А если какой медведь плохо питался и недостаточно ожирел, то ему не заснуть, будет бродить всю зиму, еду искать. Это шатун, страшный зверь. Он никого и ничего не боится, у него одно дело – найти добычу и сожрать.

– Дядя Степан, а ты шатунов встречал?

– Бог миловал.

Степан уснул. Во сне он увидел Нюру совсем молодой, девчонкой, еще до замужества. Они шли с ней по дороге вдоль широкого поля пшеницы. Он пытался взять ее за руку, но она со смехом выдергивала ее и убыстряла шаг. Слева над всей округой царственно возвышался Красный Яр. Вдруг совершенно неожиданно Анна метнулась в сторону, подбежала к обрыву, широко раскинула руки и прыгнула… Нет, она не падал, а летела, вернее, парила над Красным Яром, над рекой, отдаляясь, направляясь вниз по течению, и скоро исчезла из виду. Степан одиноко бродил по берегу Илима, ждал, когда вернется Анна, но она не возвращалась…

По привычке Степан проснулся рано. Тусклое таежное утро медленно просачивалось в оконце. Он подкинул в печку дрова, быстро оделся и вышел на улицу. Надо было проверить петли, поставленные вечером. Мгновение раздумывал, взять тяжелую фузею или оставить, потом махнул рукой, зашел в зимовье и закинул ружье за спину.

– Так спокойнее, – сам себе сказал фронтовик.

Степан вдохнул колкого морозного воздуха, который на границе дня и ночи казался голубовато-прозрачным, как хрусталь. Звук шагов инвалида далеко разносился по округе. Идти было очень трудно, деревянный протез глубоко проваливался в наст, и выдернуть его из слежавшегося снега было нелегко. Вспомнился дед Макарыч, с которым они ходили на охоту. Однажды, указав на Полярную звезду, сверкавшую ярче всех остальных, старик сказал, – это путеводная звезда для всех, и она обязательно приведет домой путника, который потерял дорогу.

«Да, дед, сейчас я так хорошо знаю свой край, что нигде не потеряюсь», – горделиво подумал Степан. Справа и слева стояли заснеженные кедры, сосны, ели, казалось, что кто-то заботливо нарядил их в белые шубы и шапки, защищая от мороза. Он остановился, любуясь этой мирной красотой, от которой отвык за годы войны. Зимнее солнце с трудом пыталось приподняться над горизонтом.

Вдруг Степана как молнией пронзило. Следы!

Их ни с какими другими он перепутать не мог. Вспомнил, что много раз встречался с такими же отметинами, когда ходил с Макарычем на охоту, но самого «хозяина» вблизи не видел. Дед, обучая внука, разбирал следы вдохновенно и с пристрастием.

– Степа, на подушечках лап у медведя, – говорил он, – мозоли, они оставляют след, который ни с каким другим зверем не перепутаешь…

Эти воспоминания промелькнули перед глазами Степана в одно мгновение.

«Откуда медведь? Да не просто медведь, шатун. Его не отпугнешь, он уже ничего не боится…»

Сделав еще несколько шагов, Степан увидел медведя, тот раздирал зайца, попавшего в Степанову ловушку. Возвращаться назад в зимовье было поздно. Такому страшному зверю догнать ковыляющего инвалида ничего не стоило. Залечь, спрятаться на ровной поляне, найти удобный упор – не было ни места, ни времени. Позади – мальчишки. Медведь с ними разберется в два счета, как только они выбегут за водой или по нужде. Тут же с ног собьет и когтями распорет.

«Некуда мне бежать, тут придется сражаться…» – вследствие солдатского опыта вспыхнула молниеносная мысль.

Стоя, Степан быстро приложился, целясь под лопатку, и спустил курок. Он понял, что попал, так как медведь крутанулся на месте, и, бросив зайца, начал прыжками уходить в чащу.

Степан заторопился, не желая упускать раненого зверя, он выстрелил еще раз, практически не целясь. Зверь не останавливался. Инвалид торопливо загнал два патрона в стволы и выстрелил еще два раза. После каждого выстрела, осознавая, что пули не достигали цели.

«Наверное, упора нет, – решил Степан. – Сейчас, обопрусь обо что-нибудь, только перезаряжу».

Но патронов уже не было.

Зверюга, словно чуя, что Степан расстрелял боезапас, вдруг резко развернулся и широкими прыжками понесся, заходя сбоку, на безоружного охотника. Медведь шел напролом, сухие ветки на его пути с треском разлетались по сторонам. Иногда его притормаживал глубокий наст, то передней, то задней лапой он проваливался в снег.