Илимская Атлантида. Собрание сочинений

– В жизни может быть и не такое…

Позднее я встречал своих других братьев и сестер, особого родства не почувствовал, видимо, кровь – не самое главное. А что главное? Совместная жизнь, ее радости и трудности. Всегда быть готовым прийти на помощь родному человеку и, если надо, даже пожертвовать собой. Я рос, в общем-то, самостоятельно, старался казаться взрослее, и каждый день, даже сам не понимая этого, учился у жизни: не врать маме, не совершать дурных поступков. Частенько я получал подзатыльники, иногда плакал, но не от боли, а от обиды. Всегда воевал с сестрами.

– Почему, – говорила мама, – ты делаешь это? Они ведь тебе самые родные люди на всем белом свете.

На этот счет я был не согласен. Вот Володька Куклин или Ванька Качин и даже Виталька Белобородов – роднее, они – верные друзья, с ними весело и интересно.

Но относительно сестер мама оказалась права. Это я понял со временем.

Мое детство закончилось семнадцатого июля шестидесятого года прошлого столетия. Мама умерла. Еще вчера было солнце, теплый свет голубых маминых глаз, место под названием отчий дом, где всегда ждала меня любовь и ласковый мамин голос.

После смерти матери я узнал, что такое родные люди, которые на деле оказываются чужими. Многим родным не было до меня никакого дела, а чужие частенько помогали. Я был предоставлен сам себе и, конечно, как губка, впитывал «науку жизни». Все нужно было испытать, испробовать на себе. Однажды втроем мы забрались в вентиляционный ствол шахты – из любопытства. Сотни метров спускались вниз по металлическим скобам. Добрались до горизонтального штрека. Но как подняться наверх? Несколько часов ползли, помогая друг другу, отдыхали, привязываясь ремнями к скобам. Не передать, что испытали мы, поднялись наверх уже ночью. До утра без сил лежали на траве, радуясь спасению.

Случались забавы и пострашнее. Однако судьба была ко мне милостива: она не дала мне отправиться в «места, не столь отдаленные», не увлекла сомнительными предприятиями, не затащила в подвалы, где было весело, денежно и пьяно. Наверное, того запаса жизненных сил, которыми меня от роду наделила мама, мне хватило. И удача помогла: вовремя уехал учиться в другой город. Через несколько лет, побывав в этом городке, узнал, что многие мои приятели-одноклассники давно кочуют по «зонам», а несколько человек сгорели заживо в «вагонзаке» при перевозке их по этапу. Сейчас я твердо знаю: мама с небес помогала мне, наставляла, оберегала и спасала. Господь слышал ее молитвы обо мне.

Поступив в техникум, я остался совсем один. Изредка сестры присылали переводы из своих скудных доходов, стипендия маленькая, студенту на жизнь не хватало. Потому с первых дней учебы я искал работу. Брался за любую. Вскопать огород, разгрузить машину, перерабатывать металлолом. Все время хотелось есть, – это мой юный организм просил пополнять его нещадно растрачиваемые силы. Все было расписано, учеба, работа, короткий сон.

Очень рано я заболел болезнью, которую называют – любовь.

Не знаю, как это объяснить, но жить без этого человека, без своей любимой, я уже не мог, мне без нее становилось невыносимо. Это как воздухом не дышать.

Постепенно жизнь стала улучшаться, быт налаживаться. Уже сорок пять лет мы с моей любимой Ниной вместе. Я испытал великое счастье быть отцом, дедом. Иной раз в разговорах слышу, что любить столько лет невозможно, что бо?льшую часть жизни люди проводят друг с другом по привычке. Видимо, это не про нас. Даже один день разлуки я переношу тяжело. Мне нужно быть всегда рядом: видеть ее лицо, слышать ее голос, держать ее руку в своей руке.

Может быть, лучшее, что я создал в жизни – это моя семья. И мне опять повезло, я так и не узнал страшного слова «теща». У меня была не теща, самая настоящая мне мама, так похожая на мою собственную мать. Мудрая и добрая, помогавшая и советом, и делом. Я и звал ее мама. Иногда мы говорим, рассказывая о своей жизни, что всего добивались сами: работали, учились, рожали и воспитывали детей. Лукавим. Ну как одновременно: по вечерам учиться, работать днем и двоих девочек вырастить? Конечно, это мама моей жены, это ее труд помог, незаметный и нужный. Без нее трудно было бы нашу жизнь ладить.

Уже давно она ушла от нас. В укромном уголке моей памяти я храню добрые слова, чувства, улыбки, предназначенные этой чудесной женщине. Очень жалею, что при ее жизни не сказал ей всех слов, которые она заслуживала.

А несколько лет назад я заболел по-настоящему. Причиной болезни вряд ли можно было назвать те давние детские травмы. Скорее, это были последствия моей профессии, связанной с бесконечными походами по стройкам: в дождь, в грязь, в морозы и жару, днем и ночью. Кашель и одышка повлияли на ритм жизни, не позволяли ходить на большие расстояния. Мукой стал подъем по лестнице к собственной квартире, хотя раньше я пролетал своих три этажа за секунды.

В клинике Первого медицинского мне предложили отдельную палату со всеми удобствами: санузел, ванная, телевизор, телефон и даже мини-кухня с холодильником. Признаться, меня это удивило: я помнил еще советские больницы: там, если было две кровати в палате, считалось люксом, особо комфортными условиями.

За неделю, напичкав мой бедный организм лекарствами под завязку, врачи поставили меня на ноги. Кашель прошел, одышка уменьшилась. Я уже ждал выписки, но лечащий врач попросила подождать несколько дней.

– Необходимо повторить некоторые анализы, чтобы поставить окончательный диагноз, – сказала она.

Через неделю пришел директор клиники, профессор – немолодой, совершенно седой человек, с острым, пронзительным взглядом. Сделав какие-то свои дежурные манипуляции, послушав дыхание со стороны спины и груди, постучав пальцами по лопаткам, проверив давление, профессор долго рассматривал рентгеновские снимки.

– Да, коллега, – наконец-то сказал он лечащему врачу, – вы правы.

Повернувшись ко мне, подытожил:

– У вас неприятнейшая болезнь, идиопатический фиброзный альвеолит.

Я попросил профессора объяснить столь мудреный термин по-простому, насколько возможно.

– По-простому, – профессор улыбнулся, – это будет примерно так. Представьте себе озеро с чистой водой, и в один прекрасный момент оно начинает зарастать камышом. Все меньше и меньше становится гладь свободной воды, и, наконец, озеро превращается в болото. Эта болезнь имеет такие же свойства: альвеолы зарастают фиброзными рубцами, и грядут соответствующие неприятные последствия. Болезнь коварна, случаются и летальные исходы.

– Как же ее лечить, профессор?

– Будем подбирать лекарства, наблюдать, проводить процедуры… И надеяться, что смерть ваша наступит еще очень нескоро, и совсем от другой болезни…

Я не чувствовал ни боли, ни какого-либо неудобства, связанного с этой странной болезнью. Удивительно: болезнь смертельная, а ничего не болит. Но профессор не похож на шутника, и сейчас за окном июнь, а не рождественские святки.

Но жизнь, действительно, продолжалась и дарила много радостей. Как праздник вспоминалась Италия, в мае мы с Ниной побывали там. Слепящее солнце, приветливое море. По вечерам мы прогуливались по улочкам Милана, Флоренции, Пизы, забредали в крохотные придорожные ресторанчики, ели пиццу, запивая сладким кьянти. Это было так недавно. Со мной там что-то случилось: я каждый день признавался Нине в любви. Жена смеялась: «Это дивная здешняя природа и неиссякаемая красота тебя молодят…»

Я не позволил своей страшной болячке сломить меня, овладеть моими мыслями, вселить в сердце тревогу, помешать мне работать и жить. Я сказал болезни, что я ее не люблю, не боюсь и, вообще, – ее не существует…

Завтра мне шестьдесят пять. Для моего младшего внука это, вероятно, кажется вечностью. А для меня моя жизнь – солнечная песчинка в океане времени. И бытие мое не закончено. Впереди планов «громадье», еще многое нужно успеть: построить дома, написать книги, увидеть далекие страны. Останавливаться нельзя. Автомобилисты хорошо знают: стоит одну только зиму не поездить на машине, да еще оставить ее на улице – можно готовить свою «ласточку» на металлолом.

А память опять уносит меня в детство. На русской печке, где было мое законное место, я зажигал керосиновую лампу и читал ночи напролет. Читал о героях Отечественной войны, летчиках, сынах полков, пионерах, отдавших жизни за Родину. Я проживал героическую жизнь вместе с ними. А утром вставал на лыжи и по прямой, как стрела, лыжне бежал к Кулиге и Малой речке. О чем я думал в это время? Может быть, о том, что еще ничего не успел сделать в той начинающейся своей жизни. Как жаль, что я родился так поздно, во времена, совсем не героические…

Я и сейчас бегу по лыжне жизни, стараясь еще кое-что успеть. Я не хочу подводить итоги. Мне рано подводить итоги!

Я способен еще жить и любить. Любовь помогла мне преодолеть все трудности, ограждала от бед, освещала мой жизненный путь, каменистый и извилистый. Немало я сделал и в своей профессии.

Завтра мне шестьдесят пять лет. А я только вчера, кажется, появился на свет около быстрой речки Кеульки. Я прикрыл глаза и увидел живую картину нашей вечной сибирской природы: пристальное небо, величественный ангарский берег, на котором дом, где жила наша семья, кажется маленьким, игрушечным. Глухо шумит Ангара, о чем-то своем, повседневном тараторит впадающая в нее речка Кеулька, а на меня ласково смотрят мамины глаза.

…Во сне и наяву

– Дедушка, ну где ты так долго был?! – Пашка бежал по дорожке к воротам, размахивая, что есть силы, руками. – Мы же договаривались, что приедешь к семи!

– Договаривались, Паша, но работа задержала, а потом, как назло, пробка на кольцевой…

Следом за Пашей степенно шла Нина. Тоже упрекнула меня:

– Хоть бы позвонил. Мы уж не знали, что и думать.

– Прости, милая, телефон разрядился, – начал я оправдываться.

– Сколько раз я просила тебя купить автомобильную зарядку.

– Обязательно куплю.

– Одни обещания…

– Завтра, Нина, куплю точно.

Но внук не стал выслушивать мои оправдания:

– Дедушка, хоть и поздно, а слово нужно держать. Ты обещал поехать! Велосипеды готовы. Тебе это тоже нужно, и так целый день сидишь то в кресле, то в машине, – мой девятилетний внук явно повторял бабушкины слова.

Нина с улыбкой смотрела на меня.

– Обещал любимому внуку ежедневные поездки? Выполняй. Нельзя обманывать детей.

Я развел руками, изобразил страдальческую гримасу:

– Но хотя бы переодеться можно?