Вариант номер и другие рассказы

С улицы, которая осталась за спиной, донесся сигнал автомобиля, шум дороги. Обернувшись, он увидел, что никакого остова нет, а выезд на улицу свободен. Он зашагал уверенно через двор к дому, безошибочно помня, какой подъезд ему нужен. Шагалось как-то легко, он почувствовал тёплый ветерок в волосах, которые больше не скрывала химзащита. И плечи не натирали лямки рюкзака. Вот она, новостройка в 16 этажей, на окнах и балконах там и тут стоят горшки с цветами и кое-где сушилось бельё.

Он проходит мимо тёмно-зеленой лавки, в душе радуясь, что не застал на ней постоянных обитательниц, избежав косых взглядов в спину. Код от подъезда он помнит давно наизусть. 1В1456В. Домофон запищал, и он легко открывает дверь. Теперь по лестнице направо, консьержка уже знает его и не задаёт лишних вопросов…

Пешком на четвертый этаж, квартира 81. Он открывает дверь, зная, что она не заперта, и сняв туфли, проходит на кухню. ОНА сидит за столом в халатике, подложив под себя правую ногу.

–Привет! Ты как обычно, почти вовремя. Чай будешь?

–Да нет, пожалуй – жарко.

Чухрай садится за небольшой кухонный столик. Их глаза встречаются. Он чувствует себя моложе на 17 лет. Больше нет тяжелой и провонявшей робы, не надо носить на себе автомат и комплект сталкера.

–Как ты там? – спрашивает она.

Он уже давно помнит каждое слово диалога, как молитву, которая повторится опять в этот весенний день. Но отвечает, будто это всё впервые.

–Знаешь, живём помаленьку. Так же, как и год назад! Трудно, не совру, крысы одолевают, отношения с Серыми с Серпуховской линии так себе стали.

–Ты знаешь, а я горжусь тобой. И не я одна.

–Не надо, пожалуйста. Расскажи лучше, как ты?

–Осталось ещё 2 госэкзамена. И потом защита – она рассказывает опять те вещи, что он и так помнит, но он слушает заворожено внимательно. Льётся их разговор легко. Она опять сейчас скажет, как ему идет форма, он же неловко пожмёт плечами. Потом она спросит, через сколько лет помощник может дорасти до машиниста в метро.

Теперь он ненадолго снова не Чухрай, и ещё не скоро его начнут так называть. Пока он Паша Чухраев. Помощник машиниста со стажем восемь месяцев. Он, тогда, так же, как и сейчас, живет на Добрынинской, но тогда – ещё не в буквальном смысле, а в пятнадцати минутах пешком от метро.

Солнце клонится к западу, а они все так же разговаривают, а за открытым окном вдалеке шумит город, которому остаётся жить менее суток. Он улыбается. А она спрашивает – чему он так странно улыбается.

На стенке клацают китайские часы на батарейке, урчит в углу старенький видавший виды холодильник. Проходит пятнадцать минут, пол часа…

Он понимает, что пора идти, пора возвращаться назад в реальный мир, где нет больше яркого весеннего солнца, не шумят на дороге машины, не работает у метро Макдоналдс. Но ему в этот раз особенно сильно не хочется.

–Тебе на смену же скоро? – спрашивает она его опять. Так же, как он спрашивала последние 17 раз.

–Да. Пора – отвечает он давно заученный текст,

– Завтра вечером пойдём в кино? – опять задаёт он вопрос, хотя уже давно знает, что «завтра» не наступит для неё, как и для большинства людей. А те, для кого оно наступит, ещё пожалеют о том, что остались в живых.

–Хорошо сходим! Заранее только билеты купи – чтобы не как в тот раз.

Пора прощаться, встать, выйти из квартиры, спуститься по лестнице, сказав «до свидания» вахтёрше внизу. Но в этот раз это практически невозможно. Так трудно. И он всё медлит, тянет.

–Ну.. Пашка, опоздаешь же из-за меня! – она опускает на пол оби ноги.

–Можно я останусь, – он чувствует, как вздрогнул голос.

–Тебе надо идти, – она становится такой серьёзной, почти строгой, но в голосе чувствуется глубокая грусть. Грусть за всех, кто остался снаружи.

–Никуда мне не надо, малышка. Я легко могу остаться. Там, где мне просто, где мне нравится.

Чухрай чувствует, как тёплая слеза скатывается по загрубевшей коже лица.

–Не надо. Я не хочу, чтобы всё опять так закончилось. Я же помню, как мы поругались, что ты сказала тогда, чтобы я больше не звонил. А я решил пропасть на пару дней. И ушёл на смену, даж не написал тебе, а ты знаешь сколько я потом себя ругал? Я не должен был остаться там, зачем это всё мне? Ведь ты, получается, так меня и не простила!

–Успокойся, пожалуйста. Павлик… – он чувствует кожей прикосновение её руки к волосам, которых на самом деле давно у него нет.

– Я тебя простила, да и на самом деле не обижалась на тебя долго. И я знала, что ещё пара дней, и ты вернешься. Что обязательно позвонишь. Твоей вины нет совершенно никакой. Никто ведь тогда не знал! Тем более – мы с тобой всё равно иногда видимся. Я теперь могу следить за тобой. И твоя мама с отцом тоже. Мы всё о вас знаем, и всё видим. Знаешь, мы тобой все гордимся. Людям, которые живут там у вас, повезло с тобой. Мне приятно, что ты стал такой сильный, я тебя тогда и не могла таким представить. И очень ценю, что ты всё еще приходишь ко мне каждый год.

–Но только я не хочу приходить так вот, как мышь, как крыса из тоннелей – выбираться и оглядываясь, бежать к тебе, – голос предательски завибрировал, – Я ведь могу тут остаться. Поверь, это для меня совсем просто. И уже давно не страшно!

–Не смей, – в её голосе впервые послышались стальные нотки. Если ты это сделаешь сейчас, никогда не увидишь меня больше.

– Тогда зачем я живу? Для кого и для чего?

–Для них, для живых. Ты нужен им, благодаря тебе и другим таким как ты, у Человека, Человечества есть ещё надежда. И таким образом, есть надежда и у нас, кто за вас переживает!

–Ладно. Раз должен, я пойду назад. Но я вернусь ровно через год.

–Конечно, я и не сомневаюсь. Ты очень упорный.

–Знаешь, это ещё не всё. Поклянись мне. Поклянись, что когда-нибудь ты мне позволишь остаться здесь. Когда не надо будет возвращаться в тёмные сырые тоннели, не надо будет как крысе, как затравленному грызуну прятаться под землей! Ты знаешь, как я от этого устал, как я это ненавижу!

–Я обещаю. Это будет, хотя не так скоро, как ты бы хотел. Но Бог не даст никому большего испытания, чем тот способен перенести. Возвращайся. Уже очень поздно.

Он нехотя встал, чувствуя, как тяжелеют ноги, и меркнет свет тёплого майского вечера, сменяясь неприветливым серым сумраком нового мира.

Уже выходя из кухни, он обернулся.

Стены опять стали облупленными, на стене не было никаких часов, и никакого холодильника в углу. А стол был покрыт толстым слоем сажи и пыли, принесенной из разбитого и вырванного с корнями окна. Но она ещё была там.

–Я вернусь, обязательно! – произнёс он.

–Я буду тебя ждать тут через год. Пока, мой дорогой!

Эпилог

В пустой кухне заброшенного здания человек в химзащите сидел за столом без маски. В руке он сжимал противопехотную гранату. Перед ним на засыпанном толстым слоем пыли столе, лежал автомат. Он смотрел на что-то или кого-то, доступное только его взгляду, а губы беззвучно шевелились. По чёрствому, неумытому лицу с грубой щетиной лились слезы. За горизонтом умершего города заходило солнце.

В момент, когда тени стали стремительно расти, и последний луч спрятался за стоящим напротив зданием, человек тяжело поднялся, убрав гранату в карман разгрузки, и натянул противогаз. Повесив на плечо автомат, и водрузив назад за спину рюкзак, человек вышел из кухни, обернувшись напоследок.

Через полчаса, этот же человек, аккуратно озираясь быстро сгустившихся сумерках, пробрался ко входу на Добрынинскую, и с усилием толкнув тяжелую деревянную дверь, скрылся в темном вестибюле станции. Но он знал, он был совершенно уверен, через год, в мае, он снова вернётся сюда.

Полёт чёрного Грифа

По небольшой тропинке, петляющей среди стволов деревьев, медленно пробирался в гору пожилой человек. На нем были старые затертые джинсы, куртка защитного оливкового цвета и армейские ботинки. Волосы его, почти полностью седые, были собраны в толстую длинную косу. Человек был очень высокого роста, никак не менее 190 сантиметров, но походка его была слегка шаркающей. Кроме того, через каждые пару сотен метров он останавливался, чтобы перевести дыхание. Во время этих остановок он подсознательно, даже не обращая на это внимание, прижимал правую руку к верху живота. Так ему казалось, что боль немного притупляется.

«Ещё немного, метров пятьсот, и там можно будет принять таблетки. Не раньше, не приму пока не дойду!» – подумал человек, и с трудом продолжил свое восхождение.

Его звали Абрахам О'Келли, во всяком случае так было написано в его водительском удостоверении. Но среди населения общины его чаще называли Гриф или дедушка-Гриф. Полностью его имя среди народа оджибве звучало как «Высоко летящий большой Чёрный Гриф». Хотя в мире были и люди, которые предпочитали называть его Эйб. Крупное лицо Грифа с крючковатым носом и пронзительными чёрными глазами было покрыто сеткой морщин. Годы жизни в гармонии с природой, тысячи дней, проведённых в лесах, под дождями, на ветру и под палящими лучами солнца сделали его лицо смуглым, так что угадать в нём европейские корни было почти невозможно.