Вариант номер и другие рассказы

Наконец Эйб добрался до места, к которому он так стремился. За всю свою жизнь он очень часто бывал тут, а в последние несколько месяцев, когда узнал, что его маленькая частичка Маниту скоро собирается соединиться с Маниту этих великих земель, стал приходить сюда по нескольку раз в месяц. Место было действительно хорошим. Огромный каменный утёс нависал над небольшим оврагом. Внизу протекал заросший колючим кустарником ручей, а за ручьём начинался лес, который простирался на север до самого горизонта. Эйб с трудом опустился на камень, и вытащил из кармана куртки пластиковую баночку. Отвинтив крышку, он высыпал в ладонь две маленькие синие таблетки. Был большой соблазн добавить к ним третью, но он решительно закрыл крышечку и проглотил таблетки. Через минуту боль, которая ввинчивалась тупым сверлом в самое его нутро, немного притупилась. Она не прошла, она просто стала будто бы дальше. Теперь она не мешала ему думать. Зрение Эйба осталось таким же острым, как и в молодости. Он посмотрел вдаль. Картина его радовала и настраивала на спокойный лад. Высоко в небесах прочертил свой след пассажирский самолет. Если бы не следы газов в небе, то отличить этот природный пейзаж от времен до-колумбовской Америки было бы невозможно.

Эйб задумался. Четыре месяца назад он спокойно принял известие о своей болезни. Страха у него не было, даже в первый момент. И он ни дня не держал зла на судьбу, которая послала ему в конце пути мучительное испытание. Он давно знал, пожалуй, с самой своей инициации, что рано или поздно ему придется ответить за все свои ошибки. Так что ж, раз его Маниту суждено при переходе к великому духу лесов пройти мучительное испытание – он не в праве роптать.

Хотя эта мысль показалась бы странной для постороннего, но в данный момент Эйб чувствовал себя счастливым человеком. Он совершил за жизнь много ошибок, но со временем он сделал все что мог, чтобы их исправить.

Родился Эйб через год после окончания большой войны, в июле сорок шестого года. Родился он далеко от этих заповедных мест, в Лос-Анджелесе. Судьба – удивительная вещь. В своё время его отец, как и многие молодые индейцы, устремился к современной цивилизации в надежде заработать и осуществить «американскую мечту». Правдами и неправдами ему удалось переехать и поселиться в Лос-Анджелесе. Стыдно подумать, он выдавал себя за колумбийца, чтобы не иметь проблем с властями. Времена и законы тогда были другие. Отец тогда был совсем ещё молод. И совершал почти те же ошибки, какие потом совершит и сам Эйб. Там, в Лос-Анджелесе, отец встретил девушку. Несмотря на то, что они различались как огонь и земля, между ними возник бурный роман. Её звали Джина О'Келли. Она была из богатой семьи, отец Джины был преуспевающим бизнесменом. А как известно, в те времена любой преуспевающий бизнесмен, даже против собственной воли, оказывался где-то на тонкой грани между миром закона и мафии.

Через два месяца Джина забеременела. Когда её отец узнал, кто отец будущего его внука, он послал двоих своих подчинённых, которые официально числились охранниками на его производстве. Эти двое мордоворотов вломились в комнату, которую арендовал отец Эйба с ещё несколькими рабочими, и на глазах у тех жестоко избили отца. Уходя, они предупредили его, что если он хоть на пушечный выстрел еще раз приблизится Джине, то в следующий раз его вывезут за город и больше о нём никто никогда не услышит.

Но отец Эйба приблизился. Он тайком встретился с Джиной и предложил ей сбежать из города, вернуться в Северную Дакоту, к его народу. Но мать Эйба отказалась наотрез. Не могла она, молодая городская девушка представить себя в индейской общине.

И тогда отец Эйба уехал один. Несмотря на враждебный настрой дедушки Эйба (который, впрочем, с появлением его первого внука, несколько остыл), Джина написала письмо. В нем она рассказала, что у них родился здоровый мальчик, которого она решила назвать в честь президента Линкольна, Абрахамом.

Все детство Эйб периодически встречался с отцом, пару раз даже ездил к нему в Северную Дакоту на лето. Но воспитывали его мать и отчим, который вскоре у него появился. Все эти поездки и встречи были тогда для него лишь развлечением. Тогда его дух, его Маниту, ещё спал, и был слеп и глух к землям народа оджибве. Эйб вырос совершенно обычным американским подростком. Благодаря матери и обеспеченному деду, он учился в одной из лучших школ Лос-Анджелеса. Там играл в регби, занимался атлетикой. С учёбой у него никогда не было слишком уж хорошо, но и отстающим его нельзя было назвать. Кроме того, природа щедро наградила Эйба физическими данными. К пятнадцати годам он уже был по комплекции как средний мужчина. К двадцати – стал настоящим здоровяком.

И, пожалуй, тогда-то Эйб подошел к тому времени, когда совершил первую свою ошибку. Несмотря на протесты матери, отчима и деда, он поступил в военную академию в Техасе. Но после первого года обучения бросил и её, чтобы вступить в недавно созданное элитное подразделение спецназа. К тому времени в Азии быстро разгоралось пекло Вьетнамской войны. Эйбу казалось, что его место именно там, на передовой, а не за партой среди потомков влиятельных толстосумов, изучающих юриспруденцию или экономику. Таким образом, пройдя крайне жесткий отбор, который даже при отличных физических данных, дался ему трудно, Эйб стал с гордостью носить звание «морского котика».

А еще через полгода он оказался во Вьетнаме. Только попав на войну, он понемногу начал переосмысливать свою жизнь. К тому времени он ещё был очень далек от гармонии с собой, и верил в три вещи: президента, армию, и свою новенькую М-16. Но война против его воли, стала накладывать свой отпечаток. В общей сложности Эйб провел во Вьетнаме два года, учитывая несколько отпусков по одному месяцу, которые он проводил дома у матери. К отцу за это время он ни разу не съездил.

Поворотный момент для него произошел в конце шестьдесят восьмого года. К тому времени Абрахам О'Келли уже был в звании сержанта первого класса, и командовал отделением специального назначения. В тот раз, это было в октябре, они с ребятами получили задание. Один из местных крестьян, за неплохое по местным меркам вознаграждение, рассказал, что неподалеку от его деревни находится схрон оружия партизан, и устроена сеть подземных тоннелей, через которую они перемещаются. Эйб и ещё семеро парней отправились на задание, их программа-минимум состояла в уничтожении схрона. Для элитного отряда задача была банальной, даже можно сказать простой. При помощи того крестьянина они за час добрались до места, там они действительно нашли довольно крупный схрон с оружием. Эйб приказал Уолтеру Мэйсону, их взрывотехнику, заминировать схрон, а также найденный неподалеку лаз, который вел в подземные коридоры. Соваться туда, имея всего лишь семь человек, Эйб справедливо счёл слишком рискованным.

Через пол часа работа была окончена. Эйб сам подпалил длинный бикфордов шнур, и они спешно ушли в сторону деревни. Через пару минут раздался сильный взрыв, за ним – ещё один. Сначала рванул схрон, затем подорвался вход в подземные лабиринты. Ребята аккуратно пробирались в сторону деревни. Там им предстояло переночевать, а утром должны были прилететь вертолёты и подобрать их. В отряде царило хорошее настроение. Ребята были довольны – в этот раз практически не рискуя собой, они сумели хорошенько подгадить «дядюшке Хо Ши Мину».

В деревне они расплатились с местным проводником, заняли две хижины расположенные по соседству на краю деревни, и легли отдыхать по очереди, оставив по два часовых около каждой из хижин.

Эйб успел задремать к тому времени, как из-за других хижин возникли бесшумные миниатюрные тени. В руках у них были массивные советские автоматы… Крестьянская деревенька оказалась западнёй. Эйб вскочил, когда раздалось два взрыва, а через секунду со всех сторон затрещали очереди из автоматов. Оценив обстановку, он приказал ребятам залечь, не поднимая головы. С ним в хижине были двое парней: тот самый подрывник Мейсон и Гарсиас, который был одним из часовых. Когда вьетнамцы взорвали гранаты, Гарсиас успел метнуться в сторону, но его зацепило – вся его одежда была в темных пятнах, а от правой руки ниже локтя осталась страшная культяпка. Он истошно кричал, невольно подсказывая нападавшим, в какой хижине засели спецназовцы. Эйбу пришлось зажать ему рот, пока Мейсон спешно распаковывал аптечку в поисках одноразового шприца с обезболивающим.

Стрельба продолжалась несколько минут. Затем стихла. Гарсиас тяжело дышал. Он был ещё в сознании и терпел боль, зажав зубами рулон бинта. Мейсону удалось наскоро перетянуть его руку в районе локтя жгутом, но насколько сильно он ранен в живот было невозможно определить в тёмной хижине. Гарсиас терпел, потому что понимал, что если он закричит, то подставит парней.

А Эйб в маленькую щель в стене хижины наблюдал за обстановкой снаружи. В нескольких метрах от жилища лежал, не шевелясь на боку кто-то из его парней. Скорее всего он был убит. Внутри у Эйба вскипала бессильная жестокая злоба. Ему хотелось бить, резать, стрелять в тех, кто устроил западню для его отряда. Но он понимал, что силы неравны. Их единственным шансом было скрытно покинуть деревню. Несколько минут всё было тихо, затем появились две безмолвные тени. Один из партизан был вооружен, у другого в руке был большой нож. Эйб, сжав в немой злости кулаки, смотрел, как одна из теней, совсем маленькая и щуплая, присела около тела его товарища и два раза ткнула тело ножом. «Берегут патроны» – решил про себя Эйб. Затем вьетнамцы направились в сторону хижины, в которой бесшумно залегли Эйб и двое его бойцов. Эйб успел жестами дать Мейсону команду. Позиция у Эйба была удачная, с боку от входа. Вьетнамцы не знали наверняка, остался ли кто-то живой внутри хижин. Когда первая тень проникла внутрь, Эйб не шелохнувшись продолжил лежать: первый вьетнамец предназначался для Мейсона. Тот был наготове в тёмном углу за кучей циновок. Вторая тень аккуратно проскользнула за первой. Они остановились посреди хижины, увидев на полу раненного Гарсиаса. Когда второй вьетнамец вытащил нож, чтобы проделать снова своё жуткое дело, Эйб и Мейсон одновременно метнулись с разных сторон на врагов. Фактор внезапности был на их стороне. Кроме того, «котики» имели блестящую подготовку в рукопашном бою. Эйб про себя лишь молился, чтобы первый вьетнамец, тот, что с автоматом, не успел выстрелить и привлечь остальных. Его цель успела метнуться в сторону, избежав смертельного ножевого удара. Эйб кинулся на вьетнамца, легко выбил нож у того из руки, про себя молясь, чтобы Мейсон так же бесшумно сумел ликвидировать свою цель. Через доли секунды Эйб уже «оседлал» партизана, его могучие руки сомкнулись на горле жертвы, не давая той произвести никакого звука. И в этот момент он понял, что его цель – девушка. Вот чем и объяснялась совсем уж по-мальчишески худая и угловатая фигура. Но ярость застилала глаза сержанта. Он только сильнее сжал горло партизанки. Перед глазами стояла картина, как эта девушка парой минут раньше присела, чтобы дорезать как свинью одного из его парней. Через две минуты всё было кончено. Тело партизанки обмякло, глаза закатились. Эйб разжал руки и тяжело опустился на землю. Мейсон прокрался к нему, вытирая нож от крови об рукав.

–Выбираемся, пока они не хватились двоих своих, – прошептал Эйб Мейсону.

–Гарсиас потерял сознание!

–Тем лучше для него. И для нас!

Они быстро выбрались из хижины, таща за собой обмякшее тело Гарсиаса, и через минуту уже скрылись в джунглях.

До утра было еще далеко. При неверном свете зажигалки Мейсон и Эйб осмотрели грудь и живот Гарсиаса. Его сильно «задело» – осколки попали в верхнюю часть живота, один торчал в ребре.

–Он умирает, – с горечью шепнул Мейсон.

–Не говори ерунды, ты не врач! – зло прошептал в ответ Эйб, – лучше давай поменяем ему жгут.

Через два часа Гарсиас снова пришел в сознание. Он стал звать на помощь и бредить, так что Эйбу опять пришлось закрывать ему рот ладонью. Мейсон вколол второй (и последний) из шприцов с обезболивающим в руку Гарсиаса. И через несколько минут тот опять провалился в обморок.

Мейсон и Эйб молча сидели, прислонившись к дереву. Гарсиаса Мейсон спиной прислонил к своим коленям. Было холодно. Оба молча курили, пряча в кулаке светящиеся угольки сигарет, у каждого были свои тяжелые мысли.

Эйб думал о том, что простое задание по уничтожению вьетнамского оружейного схрона обернулось для них потерей целого отряда. Ещё его терзали мысли о ребятах из второй хижины. Он не знал, что сталось с ними. Пойти туда, попытаться им помочь? Но что будет с раненным Гарсиасом, если они с Мейсоном не вернутся? Оставалось лишь питать надежду что кто-то также, как и они, смог ускользнуть. Но Эйб вынужден был признаться себе – шансы на это были мизерными. А самым давящим было воспоминание о полных ужаса и отчаяния глазах партизанки, которую ему пришлось задушить голыми руками. Нет, он совсем не сожалел об этом, война есть война. Но Эйб понимал, что эта картинка из памяти будет преследовать его долгие годы. Может быть – всегда.

Они дождались утра, когда наконец за ними прилетели три «вертушки». Слишком много. Для остатков их отряда не нужно было столько посадочных мест. Гарсиаса в тяжелом состоянии увезли в военный госпиталь. В течение двух следующих дней усиленный отряд спецназа прочесал деревню и все окрестности. Нашли трупы всех остальных ребят из группы Эйба. Как минимум троих из них добивали уже после того, как они были ранены.

Эйб и Мейсон получили продолжительные отпуска. Эйб хорошо запомнил тот день, когда они погрузились на военный борт, вылетающий на Окинаву. Оттуда через Японию им предстоял путь назад в Штаты. Несмотря на то, что до бойни в деревне они были хорошими приятелями, теперь между ними будто выросла какая-то незримая стена. Эйб считал себя виноватым в гибели отряда, и убедил себя в том, что Мейсон считает так же. Говорить о чём-то другом было невозможно, а разговор про ту страшную ночь попал под негласное табу. Так они почти молча провели два дня. По прилёту на военную базу в Калифорнии Мейсон и Эйб всего лишь сдержанно пожали друг другу руки. Эйб уже зашагал прочь, взвалив большой рюкзак с амуницией себе на плечи, когда Мейсон окликнул его:

– Эй старик!

Эйб обернулся и молча посмотрел на Уолтера.

–Старик, чтобы там ты не думал, ты не виноват! Ты отличный командир. Если бы не ты, наверное, из чертовой западни не выбрался бы никто.

Эйб сдержанно улыбнулся на прощание Мейсону и помахал рукой. Слова тут были лишними. Ничего не хотелось говорить. Он поправил рюкзак и зашагал широкими размашистыми шагами.

Уолтера Мейсона он больше никогда не видел. Как он узнал много лет спустя, Мейс три месяца проходил реабилитацию и был в отпуске в родном Техасе, затем получил повышение и в качестве командира отряда продолжал участвовать в войне до самого вывода войск. Был тяжело ранен. После учился в академии, поступил на службу в ФБР, где и прослужил до пенсии, к концу став директором отделения в Масачусетсе. А Хосе Гарсиас перенес несколько сложных операций, и только спустя четыре месяца вернулся на родину. Там он вскоре примкнул к антивоенному движению, участвовал в митингах, несколько раз его арестовывали, но вскоре отпускали. В конце концов, он связался с компанией, основой единения которой был ЛСД и еще какая-то дрянь, и закончил свой путь он слишком рано. Гарсиас не оставил после себя ничего, кроме маленькой плиты на мемориальном кладбище, на которой было выбито несколько коротких слов о том, что Хосе Гарсиас был верным сыном и храбрым воином (и, конечно, ни слова про наркотики).

Уже потом, живя в общине своего народа, Эйб не раз задумывался, сколько таких неприметных серых табличек на военных кладбищах по всей стране? Сколько поломанных жизней молодых парней скрыто за ними? Сколько таких же, как Гарсиас, солдат стали ненужными своей стране калеками, получающими пенсию, напивающимися каждый вечер в хлам и ругающими политиков, пославших их за океан убивать? Многие ли из них ещё живы? На серых табличках этого не напишут.

Тем временем солнце стало припекать, Эйб наконец согрелся. Боль совсем притупилась. Эйб был склонен считать, что это не столько влияние таблеток, сколько правильные размышления и свежесть чистого воздуха, напитанного духом лесов.

Он немного вытянул ногу, которая начала затекать, и дальше погрузился в воспоминания…

После возвращения из Вьетнама его назначили наставником в специальную часть корпуса морской пехоты. У него появилась маленькая квартирка в военном городке в Мэриленде. Там он занимался отбором кандидатов и тренировкой рекрутов. На войну его больше не отправляли, да и он не стремился больше туда. Жизнь потекла спокойно, но Эйб чувствовал, что ему чего-то не хватает. Человек, раз побывавший на настоящей войне, убивавший голыми руками врага, навсегда становится другим. И сколько бы Эйб не пытался похоронить воспоминания, привыкнуть к мирной жизни никак не удавалось.

В июне семьдесят второго война ещё шла. И в этом же месяце Абрахам О'Келли сочетался браком с Грейс Уэстмор. Тогда он ещё не знал, что это окажется его второй большой ошибкой.

Их роман развивался бурно. Они познакомились практически случайно: у одного из сослуживцев Эйба был день рождения. И они отправились в шумный кабак, в котором обычно большинство посетителей были морпехами из соседней части. Там они как водится напились. Уже когда время перевалило за полночь, а содержание промилле в их крови приблизилось к критическому, они решили сыграть в армрестлинг. И волей судьбы примерно в это же время в кабак зашла маленькая компания из трёх девушек. Как выяснилось позже, у одной из них тоже был день рождения. Они начали его отмечать в хорошем ресторане, но, когда заведение закрылось, и их вежливо попросили уйти, они «не сдались», а пошли искать любое подходящее заведение для «продолжения банкета». Понятное дело, девушки сразу привлекли к себе внимание молодых здоровых парней, большая часть из которых были холосты. Появление девушек лишь добавило «огонька» в соревнование. Благодаря богатырскому сложению и медвежьей силе Эйбу не было равных. Раз за разом он «ломал» других парней. Когда он победил всех пятерых бойцов из их компании, к ним подошли два здоровенных байкера. Один предложил Эйбу пари в двадцать баксов, что он проиграет. Компания зашумела, протестуя, потому что Эйб уже устал, а байкеры были отдохнувшими и почти трезвыми. Но Эйбу непременно хотелось победы. Он знал, что не может не покрасоваться перед парнями, и, тем более, перед теми тремя красотками, которые издали с интересом наблюдают за соревнованием.

В результате продолжительной борьбы Эйбу удалось «уложить» и бородатого байкера. Видно было, как он с явным неудовольствием вытащил из бумажника и бросил на столик честно выигранную Эйбом двадцатку. По его лицу читалось, что он бы с удовольствием не стал отдавать деньги, однако возражать компании из шести пьяных спецназовцев было бы самоубийством.

Когда байкеры удалились, Эйб взял скомканную купюру со столика, подошёл к бармену и попросил приготовить три коктейля для девушек, которые с интересом наблюдали всё это время за происходящим.

Так они и познакомились с Грейс. Как выяснилось, Грейс недавно закончила университет. По специальности она была экономистом. Воспитана была в очень развитой и богатой семье, так что появление её в ночном кабаке было настоящим совпадением. Первое время Эйбу казалось, что они действительно любят друг друга. Они проводили вместе столько времени, сколько могли. На него даже стали косо смотреть его приятели по службе. А она почти перестала общаться со своими подружками. Через четыре месяца бурного романа Эйб сделал ей предложение, а Грейс с радостью приняла его.

После свадьбы и прекрасного медового месяца в Доминикане они вернулись в ставший для Эйба родным городок. Первое время Эйбу казалось, что наконец война отпустила его. Через год после свадьбы у них родилась дочь Сьюзан.

Сейчас Эйб сожалел, что почти не общался с отцом в то время. Кто знает, быть может многих ошибок удалось бы избежать. Хотя, конечно, маленькую Сьюзи он не мог считать ошибкой. Как бы там не сложилась его жизнь дальше, но Сьюзи оставалась и остается его дочерью. Постепенно семейные отношения Эйба и Грейс утратили ту яркость и страсть, с которой они начались. А разногласия стали становиться всё острее и острее. Грейс стала упрекать его в мелочах. Ей почему-то стало не нравиться, что он всегда ходит или в форме, или военной робе без знаков различия, что он громко чавкает за ужином, не читает книг, любит смотреть «тупые» шоу по телевизору. Постепенно Эйб с большой горечью стал ощущать, что Грейс буквально брезгует им. Потом начались скандалы, вспыхивающие на ровном месте. Первое время они всегда кончались примирением. Вот только скандалы становились чаще и чаще, а времени на примирение требовалось больше и больше.

Во время одного из таких скандалов Грейс с горечью заявила Эйбу что «зря не послушала мать и связалась с тупым армейским «сапогом», который ничего не умеет кроме как пить, смотреть телик и гонять по плацу новобранцев». В ответ Эйб заявил, что и не претендовал никогда на титул принца крови, и да – он всего лишь тупой здоровенный вояка. Но разве не это привлекало её тогда, в кабаке, когда она с удовольствием познакомилась с ним?

С каждым месяцем семейная лодка Абрахама и Грейс набирала всё больше и больше «воды из-за борта», а вычерпывать её не было больше сил. В итоге через три года и один месяц они развелись. По условиям их брачного договора Эйб выплачивал значительную долю своего жалования на воспитание дочери, и имел право видеться с ней не реже трёх раз в месяц.

Из зала суда он вышел опустошённым. Он помнил, как сидя на лавочке около здания, думал тогда о том, что итог всех признаний в любви, ночей полных страсти после свадьбы под пальмами Доминиканы – вот это постановление окружного судьи с сухой фразой «не реже трех раз в месяц», распечатанное на стандартном формуляре.

После развода дела Эйба пошли уж совсем скверно. Вернулось, усиленное в разы, ощущение, что в жизни ему чего-то не хватает, что он живет без цели. Часто стали мучить тяжёлые сны-воспоминания про ребят из его группы во Вьетнаме, ночь в джунглях с раненным Гарсиасом, лицо задушенной вьетнамской партизанки. Эйб стал задумываться о том, что, он, вернувшийся с войны, которую ненавидит, теперь занимается тем, что учит новых парней воевать. После эти парни когда-нибудь тоже поедут на войну, которая пока ещё не объявлена, и вернутся такими же, как и Эйб. Или как Гарсиас. И так же будут ощущать, что жизнь идёт неправильно. Тяжёлые мысли стали его постоянными спутниками. Он стал неряшлив, набрал десять лишних килограммов, но самое скверное – по-настоящему пристрастился к выпивке.

Следующие три года Эйб теперь называл про себя «испытанием его Маниту». Он вёл бесцельное существование. Почти перестал общаться с отцом, с матерью всё ограничивалось звонками на День благодарения, его и её дни рождения, да на Рождество. Служил плохо, часто получал взыскания, и вскоре был снят с должности инструктора. В итоге Эйб докатился до того, что днями просиживал на проходной и проверял документы входящих и выходящих с территории служащих. Очень много пил, обычно до потери памяти, а время проходило мимо него, будто он смотрел на мир через мутное стекло.

С Грейс они не общались. Два или три раза в месяц он приезжал к дочери, но на это время Грейс демонстративно уходила из дома, либо запиралась в другой комнате.