Вариант номер и другие рассказы

–Ты чего, дурында! Если ляжешь сейчас, так машинист нас заметит, и тогда нам точно всем крышка! Надо когда поезд будет совсем рядом, чтобы не успел затормозить.

И вот спустя пару минут, которые показались Джеймсу вечностью, поезд отчётливо грохотал менее чем в трёхстах метрах.

–Эй, может не надо, – с некоторой неуверенностью произнес Мейсон. Отдать ему должное, иногда он придумывал опасные и бредовые затеи, но почти всегда мог вовремя оценить ситуацию и отказаться от их осуществления.

–Ну уж фигушку тебе, доллар зажал? – зло произнес Джеймсон. В его голове всё ещё звенело обидное определение «узкоглазик». Рывком взлетев вверх на насыпь, Джеймс упал между рельс и замер.

Поезд отчаянно загудел. Гудел он оглушительно, и не так, как обычно показывают в кино. Он будто грузовик, не гудел непрерывно, а давал отрывистые, оглушительные сигналы.

Ещё через секунду Джеймсон услышал отчаянный скрип металла об металл: машинист применил экстренное торможение. Он поднял глаза и увидел, как на него надвигается тяжёлым утюгом отбойник тепловоза. Джеймс, не помня себя от страха вдруг вскочил, буквально за два метра перед отбойником тепловоза перескочил через рельс, и кинулся наутёк в сторону города. В голове повторялась одна и та же фраза: «Не нужен мне твой сраный бакс»!

В висках стучало, рот пересох, а пот тяжелыми каплями летел с волос и скатывался по потному и пыльному телу, но он продолжал бежать, пока не добежал до дома. По-кошачьи ловко перелез невысокий забор на заднем дворе, привалился в тени у стены гаража и заплакал.

Сейчас капитан Боинга-777 Джеймс Юн будто снова лежал на путях перед поездом, который тяжёлым отбойником надвигался на него, как и почти пятьдесят лет тому назад. Он всё так же держал руку на рычагах управления режимом двигателей. Во рту пересохло, а сердце так же как и тогда стучало в висках.

Раздался стук в дверь.

–Капитан! Откройте! Вы похоже случайно повернули ручку!

«Не нужен мне твой сраный бакс!» – подумал про себя Джеймс, и вдруг будто вскочил перед поездом.

Он убрал руку с рычагов управления двигателями, встал и спокойно открыл дверь.

Бессон вернулся в кабину и сел на своё место.

–Автопилот пришлось отключить, – произнес Юн как можно спокойнее, – что-то начал показывать неправильный курс. Давай попробуем перезапустить!

–Да, конечно, – Бессон посмотрел на капитана. Может Юну и показалось, но Бессон всё понял. В кабине висело напряжение, воздух будто наэлектризовался.

Они перезагрузили и заново включили автопилот. Капитан Джеймс Юн отстегнулся, и пошёл в туалет. А вот Киллиан Бессон больше не выходил из кабины, пока самолёт не остановился у терминала аэропорта Хитроу. И капитан Юн не склонен был считать это простым совпадением.

Сразу по прилету он обратился в медицинскую службу аэропорта и пожаловался на сильную головную боль, приступ которой якобы начался у него незадолго до посадки.

С тех пор больше за штурвалом он не сидел, чему был несказанно рад. А сегодня утром, наконец, путём уговоров и постоянных жалоб на здоровье, пройдя добрый десяток обследований, он получил полное отстранение от полётов по здоровью. То, чего так боятся почти все возрастные пилоты в мире, и то, к чему так стремился капитан Джеймс Юн.

Москва, июль 2018 г.

Большая прогулка

Он проснулся и сел на старой продавленной кровати. Измученные временем пружины сетки жалобно скрипнули. Несколько минут он сидел, потирая затёкшие руки. Глаза, привычные к постоянному полумраку тоннеля, различали тонкую полоску тусклого света под дверью.

Каждый год, когда наступал этот самый день, у него появлялась тупая ноющая боль в затылке, и продолжалась она ровно до того момента, как он покидал душные и тесные тоннели, и над головой раскидывалось серое мёртвое небо. Этот день повторялся каждый год, всегда в одну и ту же дату. Дату, которая разделила историю человечества на две неравных части – «до» и «после». Просидев так на кровати неопределённое время, возможно прошло и полчаса, но он бы побился об заклад, что не больше пяти минут, он встал и чиркнув старенькой зажигалкой, зажег самодельную свечу.

По меркам подземных жителей, «квартира» у Чухрая была очень комфортной. Она представляла собой целую комнату в помещении под платформой. Лучшие условия полагались только начальнику станции, Голове. Но именно в этот день Чухрай особенно остро осознавал убожество его подземной квартиры в сравнении с той квартирой, которая была у него в те далёкие годы, счастливые годы «до», которые он тогда не умел ценить.

Выкурив вонючую самокрутку, набитую крупно-помолотым сушеным грибом, он подошёл и отпер замок на металлическом шкафу, стоящем в углу его жилища. Оттуда он извлёк в тусклый свет комнаты настоящие сокровища, за которые на «нехороших» станциях лихие люди не моргнув глазом, пошли бы на любой смертный грех. Во-первых, старая, но полностью целая «химза», с круглыми окулярами-глазами на лице с зеленым хоботом, во-вторых, сапоги, почти новые, только со слегка стоптанными пятками. Третьим появился рюкзак, в котором лежали всякие ценности, вроде аптечки, нескольких запасных фильтров для противогаза, три гранаты, пара банок тушенки, просроченной уже на целых 16 лет, но тем не менее, являющейся редчайшим деликатесом. Последним он извлек на свет из угла шкафа укороченного «Калаша», а с верхней полочки – три рожка к нему.

Сев на скрипучий деревянный стул с гнутыми ножками, он стал неторопливо и тщательно собираться. Проверил патроны, один из рожков сразу вставил в автомат, проверил предохранитель, и положил оружие не стол. Затем бережно сложил в рюкзак аптечку, фильтры, старый помятый термос оставил на столе, надо было ещё набрать воды перед выходом.

Затем полез в боковой кармашек, достав оттуда самое настоящее сокровище, такое, о существовании которого не догадывался никто на станции кроме Головы. Пачка сигарет. Ну точнее сказать, пачка с несколькими сигаретами. Красные «Мальборо» образца последнего, 2013 года. Раскрыв пачку, он пересчитал сигареты, хотя точно знал их число. Их осталось ровно три. По одной в год. И так 17 долгих лет. Каждый раз он неспешно выкуривал сигарету, когда возвращался на следующие сутки больной и измотанный со своей “прогулки”.

В это время в дверь постучались. Он встал и открыл скрипучую тяжелую дверь. В комнату молча зашел сам Голова. На самом деле – просто Сашка Сорокин, семнадцать лет назад – машинист поезда и его наставник.

Он молча сел на кровать Чухрая, и посмотрел на стол.

Этот ритуал тоже повторялся уже не первый год вот уже 17 долгих лет. Только если в первые годы Голова активно отговаривал, грозился, просил Чухрая, то теперь он просто молча сидел на кровати и смотрел как друг собирается.

Когда рюкзак был уже сложен, Голова тихо произнёс:

–Слышь, может ну его, а, не ходи ты туда?

–Не могу я не ходить… – буркнул Чухрай.

Этот ритуал продолжался уже много лет, они и сами точно не помнили сколько. Зато каждый знал наизусть диалог, который должен был быть проговорен. Это для них обоих стало уже будто подобием ритуала, в который они сами скрывая от себя, верили. Верили, что диалог должен быть проговорен, иначе нет гарантии что Чухрай вернется.

–Ну ты того, всё-таки, ты же мне друг. И на станции ты правая рука. Ты же мужик, каменный, чего тебе туда опять лезть то? Сопли свои только на кулак наматывать.

–Надо мне, Голован. Душа просит.

С этими словами он достал из пачки одну сигарету и положил на стол, на котором к тому моменту уже ничего кроме пачки не лежало. Пачку он аккуратно убрал в железный шкаф и запер дверцу. Ключ от замка он повесил рядом с армейским жетоном, и спрятал цепочку на груди.

–Бывай. Если что, через сутки меня не будет, то не надо искать. Побереги ребят!

–Бывай.

Чухрай вышел из комнаты и уверенной походкой зашагал по длинному коридору, освещённому только в 3 местах тусклой лампой аварийного освещения, к лесенке, ведущей на платформу.

Поднявшись на платформу, он прошагал мимо рядов ветхих армейских и туристских палаток, заменявших простым жителям станции дома, создавая иллюзию какого-никакого, но собственного жилья.

Завидев начальника охраны станции, двое часовых без лишних вопросов поднялись, и стали с усилием крутить тугое колесо, приводящее в действие ручной привод железного занавеса. Когда ворота приподнялись на полметра, он махнул рукой, мол “хватит, не потейте”. Пропихнув вперёд себя рюкзак, он пролез сам, затем вытянул за собой «Калаш», и постучал 4 раза прикладом, что означало команду опускать обратно ворота.

Не дожидаясь, когда ворота опустятся обратно, Чухрай набросил рюкзак на плечи, повесил на шею автомат, и зашагал к ветхому эскалатору. Нынешний «внешний мир» стал настолько недружелюбным к своему бывшему создателю и хозяину, что опасности начинались сразу после выхода за ворота станции.

Подниматься наверх пришлось, как обычно осторожно, не создавая лишнего шума, и следя за тем, чтобы не провалиться. С каждым годом всё больше ветшали ступени, которые некогда поднимали наверх тысячи человек за час.

Осторожно переступая, Чухрай наконец, оказался наверху. Оглядевшись в вестибюле, он посмотрел назад. Теперь ступеньки уходили вниз, в темноту. Трудно было бы представить, что там, в темноте, за толщей стальных створок гермоворот ещё теплится человеческая цивилизация. Вестибюль за эти годы сильно обветшал, но был вполне узнаваем. Посеревшие мозаики, возраст которых уже приближался к веку, пустые окошечки касс, навсегда замершие в открытом положении стеклянные турникеты. Серый свет тусклого осеннего дня пробивался в зал через мутные окошки, и через дыры, оставленные неведомыми бестиями – хозяевами нового мира.

Чухрай осмотрелся, поправил рюкзак, и подошёл к дверям. Массивное дерево хоть и почернело, разбухло, но всё еще служило защитой от ветра и осадков. Он с силой толкнул двери, и когда они со скрипом подались вперед, оказался на улице.

Перед ним лежал тот же самый город, который он видел последние 17 лет. Серые мертвые улицы, совершенно пустая площадь, ни души… Лишь ветер играет с ветками разросшихся деревьев. Через дорогу от входа на станцию так же зияло пустыми глазницами окон здание Макдоналдса. Желтая буква над входом всё еще висела, выцветшая, приобретшая грязно-серый оттенок. И первое дежавю…. Он перебегает эту улицу на красный свет, из тесных дверей всё время выходят и заходят посетители. На часах уже 10 минут седьмого. А он обещал быть к шести.

Чухрай тряхнул головой, и зашагал прочь от входа в метро по улице, оставив Макдоналдс на другой стороне слева, позади себя.

Странно, но его родная и знакомая с детства Люсиновская улица осталась навсегда почти свободной. Остовы машин лишь так и остались стоять на стоянках. Некоторые без стекол, некоторые, покрытые грязью и многолетним слоем листьев, некоторые – с открытыми настежь дверями. Он уверенно шагал по растрескавшемуся асфальту, чувствуя, что в спину ему кто-то смотрит. Это (как он надеялся, обманчивое) ощущение стало верным спутником любого сталкера с тех пор, как человек уступил свою нишу новой жизни. Стараясь не впадать в воспоминания, он всё же представлял перед глазами картины прошлого: вот троллейбусная остановка, сюда он приезжал с учебы. А если свернуть за длинный дом, то там во дворе будет супермаркет, точнее был. А перед ним детская площадка, пристань для всех алкашей этого района. Так, а если повернуть от площадки налево, то там будет детский садик, в который он начал когда-то ходить…когда-то в другом мире.

Несмотря на годы запустения, район помнился, оставался таким же, как и тогда. Когда солнце на самом деле было ярче, а трава – не то, что была зеленее, а вообще – была.

Свернув в переулок, он уже увидел вдалеке дом, к которому он шел. Как некое место паломничества, он возвращался сюда каждый год, каждый раз в один и тот же день: первая половина мая. В ЕЁ день рождения. Уже заранее зная, что сейчас он увидит при въезде во двор некогда обгорелый, а сейчас – просто проржавевший остов военного «Урала», Чухрай повернул налево. Обошел остов грузовика, и остановился. В глазах всё стало покачиваться, а в голове зазвучал детский смех… Он только и успел поправить на плече автомат.