Рыжая ведьма и Мальчик-шаман

Их сближению неожиданно помог бакалейщик. В день пятнадцатилетия Тоналя господин Эуа сказал ему:

– Вот что, разбойник: – отец по-прежнему не давал Тоналю забыть о его пиротехнических грехах. После случая на пустыре словечко «разбойник» применительно к сыну навсегда вошло в его лексикон. Хотя в последнее время отец называл его так больше в шутку: Тональ давно перестал обижаться. – Хватит бездельничать: будешь развозить заказы.

Сын не возражал. Доставил один заказ, второй, а третий, – его нужно было отнести в дом через дорогу, – наотрез отказался:

– Отец, я туда не пойду: – заявил он.

– Придется, сын, – отчеканил господин Эуа тоном, не допускающим возражений.

– Ну, пожалуйста!

– Если не пойдешь, об автобусе можешь забыть. Тем более, ты знаешь, как я отношусь к твоим волосатым приятелям.

Через несколько дней Тональ с друзьями должен был ехать в столицу на концерт электроансамбля «Спаржа восприятия». Поездка полностью зависела от микроавтобуса господина Эуа. Подводить друзей не хотелось и Тональ, пересилив себя, уступил. К тому же если он хотел и дальше считать себя никан-тлака, то должен был научиться смотреть в глаза собственным страхам.

– П-привет, – пробормотал юноша, когда застекленная дверь террасы распахнулась и Темакуити со своим рыжим Шолотлем на руках вышла на порог. Со дня злополучной встречи на пустыре она сильно похорошела. Тональ не мог этого не заметить. – А т-твоя ба-бабушка г-где?

– Уехала в гости к родственникам, – отозвалась Темакуити с улыбкой.

Видя, что девчонка, перед которой ему так долго было стыдно, не собирается обрушивать на него громы и молнии, Тональ немного осмелел. Тоже улыбнулся и брякнул невпопад:

– Х-хочешь, научу тебя играть на флейте?

– Давай.

Так они и подружились. Тональ часто стал бывать у Темакуити с заказами из лавки отца. Молодые люди с удивлением узнали, что у них одна и та же любимая книга: «Изгнание богов» Аматля и что оба терпеть не могут тамале[6 - Конверты из кукурузного теста с начинкой.] с пчелиным воском и саранчой. Они часто беседовали о музыке: у Тональцинтли теперь было много записей модных электроансамблей. Говорили и о никан-тлака:

– Вся их жизнь – это особенная мудрость во всем, даже в самых простых вещах, – рассуждал юноша. – Это п-полная свобода, о к-которой мы со своей цивилизацией даже и не слышали. Когда-то давным-давно мы выбрали к-каменные города, а они – свободу. И как думаешь, чей выбор правильный?

Темакуити слушала, а про себя посмеивалась: «глупый, да что ты знаешь о свободе, если никогда в мире Сна не был?»

О снах они не говорили. Темакуити казалось, что, начав откровенничать с Тоналем, она предаст Каполи. Первое время Тональ, конечно, интересовался, как Темакуити помогает людям во сне, но та неизменно отвечала:

– Это трудно объяснить, если сам не видел…

Занимаясь целительством, рыжая ведьма не забывала и о Мальчике-шамане, вместе с Читцин из года в год, отражая его атаки.

«Вот только был ли он, этот мальчик?» – чем взрослее она становилась, тем больше начинала сомневаться, что ритуал с пластинкой на самом деле спасает мир от зла. Может, бабуля Читцин выдумала для маленькой Темакуити эту страшную сказку на ночь, а потом сама же и поверила? Возможно. Но как же тогда сумерки средь бела дня? А электрический гул? Разве они не настоящие? Но Темакуити могла убедить себя в их реальности еще в детстве, поверив в Мальчика-шамана. Ведь если сильно верить – можно заставить себя видеть что угодно.

Как-то она достала из книжного шкафа в бабушкиной комнате толстый том в потертом переплете темно-коричневой кожи. Он назывался: «Пространное описание мира Сна, предпринятое женщиной-змеею Сиуакоатлем». Книги в бабушкином шкафу стояли тремя рядами. Не удивительно, что «Пространное описание» из последнего ряда до этого ни разу не попалось Темакуити на глаза. Оно было напечатано два с половиной цикла назад. Как требовали старинные правила, текст в книге был параллельным: слева – непонятные глифы, справа – привычное новое письмо. Страницы с гравюрами в стиле эпохи древних богов пожелтели от времени, а закладкой служил старый черно-белый снимок.

Присмотревшись, Темакуити не без удивления узнала Читцин: на фотографии бабушке было не больше пятнадцати. Смеющееся молодое лицо с ямочками на щеках, короткая стрижка с прихотливыми волнами завитых локонов. На бабушке было светлое складчатое платье с широким бантом на правом боку, ниже талии, а на ногах – остроносые туфли с ремешками. По обе стороны от юной Читцин стояли два кавалера – мальчишки, ее сверстники. Тот что слева был высоким весельчаком в клетчатом пиджаке, коротких штанах и гетрах. На макушке у него торчал смешной маленький пучок. Тот что справа был пониже ростом, светловолосый, с вытянутым заостренным лицом, тонкой полосочкой губ и грустным взглядом. Он был в темных брюках с подтяжками, в белой рубашке со стоячим воротником и в галстуке-бабочке. Фотограф запечатлел эту троицу на фоне знакомого пустыря и древнего храма на холме.

Читцин не любила вспоминать о прошлом, поэтому никогда не заводила фотоальбома. Единственная фотография висела в ее комнате над столиком с патефоном: на ней была прабабушка Уайокойотль. А тут такая находка!

Читцин в своем обычном вдовьем платье ярко-желтого цвета сидела за старинным прабабушкиным бюро. Это было причудливое сооружение в виде Великой пирамиды со множеством маленьких полочек и ящичков. Нацепив на нос очки, бабушка что-то быстро писала ученическим пером-вставкой.

– Ба! – позвала Темакуити, подходя к ней со снимком. Читцин повернулась к внучке, глянула на фотографию поверх очков. – Это ведь ты, я угадала?

– В-верно. – От волнения голос Читцин дрогнул. – Я уж и забыла давно, что она… где ты ее нашла?

– Здесь, в книге, – улыбнулась рыжая ведьма. В глазах блеснул задорный огонек. – А эти двое твои поклонники? Ну-ка признавайся, ба!

Читцин отвела глаза, как будто не хотела, чтобы внучка о чем-то догадалась по ее лицу:

– Друзья, – вздохнула она. – Этот, с пучком, он… впрочем, неважно. Просто один старый школьный приятель. А этот, светлый… как тебе сказать? Это и есть Мальчик-шаман…

Ровно через год в день Плодородия, (его отмечают в начале месяца Содранной человеческой кожи), все сомнения Темакуити насчет Мальчика рассеялись окончательно.

После уроков она сидела в плетеном кресле во внутреннем дворике и читала «Историю одного никан-тлаки» Акатля. На коленях у нее, свернувшись калачиком, сопел Шолотль. На столике возле кресла стояла тарелка сушеных ананасов. Уйдя с головой в приключения никан-тлаки, Темакуити, не глядя, брала ломтик за ломтиком и бросала в рот. Проданный в рабство никан-тлака уже ушел от погони. Он уже почти добежал дворца императора, где по закону его должны были освободить. И тут на шее Темакуити ожил кристаллик кварца. Это почти незаметное ощущение вибрации говорило, что там, во сне лампочка превратилась в насекомое. Кристалл бабушка дала ей четыре года назад. С ним уже не нужно было по нескольку раз в день погружаться в сон и проверять лампочку. Наблюдать стало намного удобнее. Шолотль встрепенулся, открыл глаза, насторожил уши: наверное, тоже что-то почувствовал.

«Ну, привет, – подумала Темакуити, – давненько не заглядывал!» – Неохотно отложила книгу, согнала кота с колен, поднялась и пошла через двор к двери в комнату Читцин. Шолотль не захотел спать в одиночестве и как обычно увязался за любимой хозяйкой.

Бабушка в это время возилась с настенным календарем: настраивала его деревянные зубчатые колеса так, чтобы сначала Священное – большое и Солнечное – поменьше, совпали в нужной точке, а потом и все остальные. Все было почти идеально: совпали века, годы, месяцы, праздники, владыки дня и ночи, только колесики с тринадцати- и двадцатидневным циклом никак не хотели совпадать. Когда Темакуити без стука вошла в бабушкину комнату, Читцин в третий или четвертый раз перекручивала календарь и все никак не могла понять, в чем ошиблась.

– Ба, у нас гости: – просто сказала девушка.

– Прекрасно, – пробормотала бабушка, увлеченная календарем. – Ты знаешь, что делать.

Темакуити кивнула. Подошла к столику с патефоном, не глядя, достала пластинку из конверта и завела музыкальный ящик. – «Надо попросить Тоналя переписать это старье на магнитофон. Или с пленкой магия не будет работать? Надо у бабули узнать…»

Читцин уже давно полностью доверила внучке весь ритуал: каждое действие было повторено десятки раз: теперь уж скорее солнце погасло бы в небе, чем Темакуити что-то забыла или сделала не так. Диск завертелся. Она опустила мембрану на звуковую дорожку. Из треска и шипения возникла мелодия. Раздался голос и Темакуити вздрогнула: звук был чище, слова слышались отчетливее, чем обычно. Взгляд зацепился за конверт, который она положила на телевизор. С ним тоже было что-то не так: плотная серая бумага была немного другого оттенка. Вместо верхнего правого угла был подмят нижний левый:

Как цветок душистый, как перо кецаля…

Только она хотела сказать обо всем этом бабушке, как песня оборвалась:

Трепетна ты, друж…

С громким скрежетом, от которого заныли зубы, патефонная игла стала ходить поперек бороздок пластинки, оставляя на ней глубокие кривые шрамы. Будто бы кто-то невидимый, сильно давя на корпус мембраны, двигал ее вперед-назад:

– Ба! – вскрикнула Темакуити и, вторя ей, тревожно мяукнул Шолотль. Читцин, бросила свой календарь, подбежала к внучке.

– Это не я! – Рыжая ведьма хотела снять мембрану с пластинки, протянула руку, но побоялась прикоснуться.

– Знаю, – вздохнула бабушка. – Когда-нибудь это должно было случиться. Я сама виновата. Столько лет надеяться на какую-то заезженную пластинку… какие же индюшачьи мозги нужно иметь!

– Ба, и… как нам теперь?! – испуганно пролепетала Темакуити. – Что теперь… делать?!

Читцин не ответила. Убрала мембрану с пластинки. Нажав на рычаг, наконец-то остановила ее вращение. Пластинка была не та. Совсем новая, если не считать, конечно, глубоко процарапанных зигзагов. В бороздки еще не въелась пыль, и они ярко блестели.

– Подземный Владыка… – пробормотала Читцин.

Темакуити прижалась к ее плечу и заплакала. Старуха гладила внучку по рыжим кудрям и смотрела из-под очков, как день за окном постепенно теряет краски, становится серым. Свет угасал, как будто древние боги опять потребовали жертвенной крови за право людей наслаждаться солнцем. В воздухе висело низкое электрическое гудение. Кроме этого гула, не было никаких звуков вообще. И вот в голове Читцин родился голос. Точнее, даже не голос, а зудящая мысль:

«Привет, Иксочитли! Не ждала? Между прочим, я скучал. А ты?..»

Глава четвертая. Такие страшные сны