Конец эпохи Эдо

– У меня хотя бы есть жена, а ты никого не найдешь с таким убогим характером.

Ответ его обидчика не заставил себя ждать

– Да уж лучше и никого, чем такую змею, а то как в притче, мне ночью сердце съест

До этого спокойный и любезный Сэберо, злился все сильней и сильней, прищурив глаза и уже сжимая кулаки, он постепенно приходил в безмолвное бешенство, как бы дракой все не закончилось.

– Какой толк тебя есть, что человека, что демона вывернет от такой гнилой трапезы … – Парировал Сэберо.

Щекастый зачинщик, до этого имевший безмятежный и веселый вид, тоже стал понемногу распаляться, поднялся и двинулся в сторону своего вечернего антагониста.

– А ну расселись, два глупых ребенка, вам работать завтра вместе, а вы что, драку тут задумали. …. – Разнесся суровый, каменный голос, в миг остановивший и разрушивший мотивы двух рассорившихся.

Голос принадлежал тому самому курящему трубку великану.

– Заканчивайте эти глупости, Широ немедленно извинись, при мне чтобы больше такого не говорил, выпил и сиди себе тихонько, зачем людей провоцируешь…. – Широ, потерял дар речи и ничего на это не ответив, просто стоял с опущенным вниз стыдливым взглядом.

– А ты тоже молодец, знаешь же чего он добивается, а все так и норовишь в его игры играть .

После его раскатистых замечаний наступил очевидный мир, Широ, робко, но как мне показалось искренне извинился, да и было видно, что Сэберо эти извинения принял, хоть ничего в ответ и не сказал, возможно просто понимал, что это не в первый и не в последний раз.

Ючи, тоже ставший на время зрителем этой внезапной сценки и все неодобрительно мотавший головой туда сюда, снова обернулся и приковал ко мне свой взгляд, как бы требуя, так и не рассказанную мной историю. Мне не жалко историй, особенно учитывая, что мне больше и нечего им дать, расскажу пожалуй одну, не думаю, что они ее знают.

– Есть у меня кое что, не знаю, слышали ли вы про цукомогами ?

Шустрый Ючи стал активно качать голово, как бы отвечая за всех , думаю он очень хотел новую историю себе в коллекцию.

– Цукомогами – так называют вещь, которая, по тем или иным причинам приобрела душу. Эту историю я услышал от паломника, идущего в самый почитаемый храм в этих краях, а может и во всей стране – Исе – Дзингу. Он посвящен покровительнице императорской семьи, богине Аматерасу, владычице неба, сияющему солнцу. Инцидент, о котором я хочу поведать, произошел в Осаке, с человеком по имени Хироми. Хироми родился в нашей первой столице, городе Нара, в семье небогатого мастера гончарных дел. Рос он довольно неумелым ребенком, отцовское дело ему никак не давалось, как впрочем и другие работы, как будто, кто то или что то прокляло его руки. Даже просьба принести что-то казалась ему непосильной, если уж и возьмется, всегда уронит, рассыплет, сломает. Время шло, тянулись его невзгоды, отец и матушка стали переживать, он был их единственный ребенок, надежда и опора. Так бы и продолжалось дальше, пока в один день в руки Хироми не попал непонятно как оказавшийся в мастерской его отца сямисэн. Мальчик видел городские выступления и слышал как он звучит, всегда приходив в восторг от завораживающих слегка нервных, надрывных мелодий. Какого же было всеобщее удивление, когда часто уединявшийся с инструментом мальчик, практически интуитивно, по памяти стал извлекать из него чудесные мелодии. Вот тебе раз, такое чудо, отец и мама были очень счастливы и приговаривали, хоть на что-то наш сын и сгодился, рождает такую красоту. Родители были уверены, что этим даром его наградили боги, вот так очевидно указав ему путь. Но мальчику не нравилось, он ненавидел себя за свое исполнение, ему казалось что можно лучше и не просто лучше, он чувствовал себя в самом начале пути. Скопив небольшую сумму денег, игрой на площадях и улицах, он твердо решил отправится в Осаку, чтобы учится у видных мастеров своего времени. Город принял его не слишком радушно, он все чаще сталкивался с тем, что местные зеваки хоть и останавливались послушать его игру, однако многие из них бросали пренебрежительные взгляды, и возмущались, когда он играл неподалеку от храмов и святынь. Через пару недель его заметил старый музыкант по прозвищу «Сохэй», прозвище, по слухам, он получил за свой несгибаемый характер и искреннюю любовь к своему делу. Сохэй взял молодого Хироми себе в ученики и объяснил ему, что сямисэн неуважаемый инструмент, орудие заработка нищих и бродяг и частый гость увеселительных заведений. Учитель предложил ему освоить игру на биве, чтобы тот больше никогда не ловил косых взглядов, и добился уважения в кругах именитых музыкантов. Хироми наотрез отказывался переучиваться, и хоть он и был скромен и робок, с огнем в глазах доказывал, что при должном усердии сможет смыть из людских голов клеймо «низкого инструмента». Пожилой Сохэй уважал это рвение и всячески поддерживал юношу. Через пару лет старик рассказал и научил его всему, что знал сам и отправил его в свободное плавание. Вскоре Хироми ждал оглушительный успех, его природный талант умножился многократно и если сам он за время своего обучения вырос на пару, тройку лет, то его умение и чувство музыки выросло небывало. Прошло не так много времени, Хироми много трудился и не смотря на то что играл на сямисэне снискал большую любовь простого народа и даже стал одним из самых узнаваемых и востребованных музыкантов в городе. Он построил себе богатый дом, обзавелся прислугой и предметами роскоши, казалось ему больше и нечего в жизни желать. В какой то момент, он даже сам уверовал, в то, что Боги на самом деле одарили его талантом. Однако как и всегда было одно непременное но, другие именитые музыканты все так же отказывались признавать его заслуги, хоть и сильно уступали ему в мастерстве, многие из зависти к его таланту пускали разные слухи и неприкрыто смеялись за его спиной. Хироми имеющий все, стал искренне жаждать, то последнее, чего ему не доставало, признания коллег. И в один день он взял свой любимый сямисэн и унес его глубоко в недра своего дома, положив его на полку в темном чулане, в тот же день прикупив себе у именитого мастера новенькую биву. С этих пор, жизнь его переменилась снова, не ушло ни богатство ни удовольствие от любимого дела, но попав наконец то в высший круг своих коллег музыкантов, он и сам не заметил, как постепенно приобрел такое же презрительное отношение к сямисэну. Родной инструмент с которого началась история Хироми, который дал ему все, что он имеет сейчас, одиноко лежал в темном маленьком чулане. Но так было не долго, отчаявшись, почувствовав себя преданным, он стал обретать облик, из его корпуса по бокам выросла пара маленьких черных ручек, из нижней части постепенно проталкивалась такая же пара, как будто детских неумело и робко вихляющих ножек. Ближе к грифу стал вырисовываться силуэт глаз, напоминающих глаза его прежнего хозяина. Сямисэн постепенно привыкал к своему новообретенному телу, по ночам, своими крошечными руками он брал широкий плектр и пытался самостоятельно играть на себе, неуклюже цепляясь за гриф и небрежно водя щуплыми пальчиками по струнам, но все было тщетно, слишком коротки были его руки. С каждым днем, обида и ревность переполняла несуразный, по меркам живого существа инструмент. Долго копя злобу на своего хозяина, по среди ночи, он практически беззвучно открыл дверь кладовки и с большим трудом, из за перевешивающего, то в одну, то в другую сторону грифа прокрался в комнату владельца. Не долго думая, взял мастерски сделанную биву, с большим трудом унес ее во двор и там разбил, осколки ее принеся на порог, чтобы их непременно заметили. Утром проснувшийся Хироми, в хорошем настроении, выходя из дома, заметил эту чудовищную картину. Гнев буквально переполнил его разум, он собрал всю свою прислугу и так и не узнав, кто из них так неудачно решил подшутить, лишил всех половины жалованья, а сам пошел подбирать новый инструмент. На следующий день история повторилась, только на этот раз ревнивый инструмент рассыпал осколки прямо в его спальне. Проснувшись и придя в ярость граничащую с сумасшествием, он взял метлу и вопя и изрыгая проклятья стал буквально выметать свою прислугу из дома, раздавая им крепкие удары, больше прислуга не заявлялась, разнеся в отместку молву о его безумии. Он снова купил новый инструмент, и на всякий случай, спать ложился с ним в обнимку. Ночью сямисэн, в третий зашел в его комнату и увидев как новый безжизненный инструмент утопает в объятьях, подошел к ни о чем не подозревающему хозяину и очень медленно, нежно с прикрытыми глазами, долго водил своими ручками по его человеческим кистям. Проделав свой обряд, он встал и медленно ушел в ближайшую деревню и отбросив от своего тельца руки и ноги, встал около чьего то бедного дома, в ожидании нового хозяина и нового приюта. Проснувшийся ранним утром Хироми был доволен тем, что гадкая прислуга в этот раз не разбила его инструмент, правда что то другое начало его беспокоить, руки не слушались его, он хотел было двинуть указательным пальцем, но шевелился мизинец, а правая рука была и вовсе парализована. Скольких врачей он не обошел, к каким бы не заявлялся целителям, все они лишь разводили руками. После долгих безрезультатных поисков лечения, он вернулся в свой большой и пустой дом, зашел в темный чулан и на удивление, не увидел там старого сямисэна, подумав, что его украла прислуга. Через пару лет все забыли о его былой славе и божественном даре, и хоть его руки постепенно смогли вернуть немного подвижности, он был не в состоянии играть так же виртуозно. Он посвятил всю свою оставшуюся жизнь обучению молодежи, жизнь его была длинной и ухабистой, не лишенной счастья и невзгод, но до конца своих дней Хироми с грустью вспоминал, свой старый сямисэн и ту музыку, которую они вместе дарили людям.

Закончив историю, и осмотрев все вокруг, увидел висящие задумчивые лица, моей сегодняшней публики и особенно грустное лицо Ючи. Ну вот нагнал на всех тоску, да и себя утомил, после двух практически бессонных ночей, буквально валило в сон. Молодой Ючи как будто выйдя из транса, несвойственно спокойно сказал

– Спасибо

– Грустная история, все время грустные истории…– Все так же удрученно протянул Ючи

Ну что же, какое время, такие и истории. Тяжело наверно сочинять веселые, когда вокруг столько невзгод, они все будут звучать довольно лживо, вот и гуляют в народе такие печальные байки. Веселые играют только в национальных театрах и пишут по заказу великих правителей, да и то, я их сам не видел, не читал, только слышал ропот возмущения, от некоторых паломников. Я молча поклонился в ответ на его благодарность и тут же наткнулся на очередной его вопрос.

– Может еще одну расскажете? … С наивной детской интонацией произнес он

– Достаточно историй, завтра долгий день, да и у путника, гляди, уже глаза закрываются, ложись лучше спать. …– Властно произнес так и не выпустивший из рук трубку, грозный мужчина, он у них главный наверно.

Найдя в себе силы, поел теплой рыбной похлебки с сильно разварившемся рисом, долго ворочаясь, устроился на месте своего сегодняшнего ночлега, повернув голову в сторону водящего хоровод костерка, и крепко уснул, ни о чем не думая.

Мое утро началось внезапно, какой то непонятный сон разбился на тысячи осколков, от резкого короткого вопля. Меня разбудил Тоши, укушенный осой прямо в щеку. Его и без того круглое лицо, после злосчастного укуса округлилось еще сильнее и выглядело непропорционально большим. Потешное извержение брани, никак не останавливалось, он перечислил возможно все существующие на данный момент ругательства, некоторые я услышал впервые. Мне всегда нравились «крепкие слова», за их понятность, правда особенно раскрываются они в минуты эмоциональных порывов, делая их глубже и ярче. Да, пожалуй язык брани, лишенный всякой возвышенности, но присущий всем, время от времени, самый понятный язык. А Тоши, и не думает успокаиваться, будто дело не в укусе, а он уже просто получает удовольствие от создаваемого собой представления. Сколько шума, если задуматься может создать маленькая оса или тот неприметный чиновник, прибывший в наши края. Да, большой шум, от маленьких вещей.

Поднявшись, проверил все ли вещи на месте и постепенно вспомнил, что с собой я взял только циновку, старый чайник, два мешочка риса, немного обособленно и скорее даже инородно лежала книга стихов, под авторством инока Сосэя. На самом дне был пока что пустой журнал для путевых заметок. А, да, точно, вот он, на дне мешка спрятался маленький котелок для варки риса, и небольшой завязанный мешочек с чаем. Ясуо вручил мне его, утром, когда я уходил, а ведь это совсем недавно было. Все на месте, ну что же пора попрощаться с добрыми людьми и дальше топать.

Выйдя к тому месту, где я повстречал любезного работника, которого увы сейчас тут нет, стал двигаться , по указанному им направлению. Дорога кажется бесконечной и всё поля и поля , реже небольшие рощи , постепенно переодевающиеся в мягкий багрянец. Места конечно живописные, однако не покидает ощущение, что все эти просторы , один единый , вытканный по какому то образцу гобелен. Спустя примерно час пути монотонность местности разбавил широкий, размашисто лежащий пруд, окруженный гигантским густым лесом. Он сильно контрастировал на фоне общего пейзажа и если этот лес можно было считать телом зеленого колосса, то пруд являлся небольшой скромной сережкой, намертво застывшей на его ухе. Вода в нем была мутноватая, цвета серпентинита, по краям, ближе к берегу, он густо усыпан островками кувшинок. На меленьком узком мосточке, с моей стороны, ютились два человека. Невысокий мужчина в рваной, сильно истрепанной одежде, молча стоявший с бамбуковой удочкой, и голый ребенок, сидящий на мостике, медленно дергая ножками. На его лице читалась скука и нежелание быть здесь, но видно его не с кем было оставить, вот и отправили на рыбалку с отцом, а может и с братом, тут и не разберешь. От центра пруда в сторону рыбака, опустив длинные клювы, двигались два красноголовых, любопытных аиста. Помню как то аисты свили гнездо над «хайденом», все посчитали, что это хороший знак, их не прогоняли и они вывели потомство. Отрешенно сидящий мальчик вдруг заметил меня, стоящего и бесцельно осматривающего его, рыбака, и широкий пруд. Мы встретились глазами, и я тут же отвел взгляд, затем повернулся и увидел как он своей ручонкой теребит взрослого за лохмотья облачающие его бедра, требуя его внимания. Рыбак обернулся и мальчик пальцем указал на меня, мужчина немного усмехнулся и начал говорить ему что то на ухо, после чего опять принялся рыбачить. Мальчик явно был чем-то недоволен и сидел уже с совсем потерянным видом.

Купаться я себе запретил, складывается впечатление, что такими темпами я никогда не управляюсь с вверенным мне делом, нужно продолжать путь. Хотя с другой стороны, так ли важно торопится, в бумаге указаны лишь населенные пункты и аспекты которые нужно непременно указать, пол, возраст, социальный статус, ни слова о сроках. В самом конце бумаги мелко написано, двадцатая перепись населения страны, не могу вспомнить, когда до этого проводилась, лет двадцать назад вроде бы, еще до моего рождения.

Чем дальше на север, тем насущнее вопрос, я вообще в верном направлении иду ? Куда-то же я все-таки иду. Шагаю и шагаю, бреду и бреду, ну а чего собственно удивляться, жившему в клетке, пара шагов за ее пределами уже покажется бесконечностью. Уже темнеет а развилки все нет и нет, и как на зло, все повороты появляющиеся на дороге, это повороты направо. А слева лес. Могучий лес, в котором по земле медленно плавает легкий туман, из него особенно веет прохладой, хоть нынешнею погоду и вовсе не назвать теплой. От одной мысли о том, что мне сегодня предстоит заночевать в нем становится жутко. Страх неопределенности преобладает над всеми прочими, страшит темнота, после первого ряда гигантских сосен виднеется всего пара слоев густых веток, дальше только кромешная темнота и тишина.

Темнеет, сколько часов я иду? Но чудо, в дали стали виднеться огоньки, подойдя ближе увидел зарево от разожжённых костров и ощутил пропитавший все вокруг гул. Отрада для глаз, там не меньше пары сотен людей, наскоро развернутые палатки и шатры посреди ничего, слева лес справа поля, к тому же не рисовые, должно быть не крестьяне. Да и откуда бы их тут столько взялось, с шатрами и лошадьми. Но это лагерь, у меня нет другого выхода как наведаться туда в очередных попытках узнать дорогу. Нужно присмотреться, мало ли разбойники, хоть у меня и нечего взять, гроши и вещи которые для них, это так, мусор. Поднявшись на небольшой холм, с которого лагерь был как на ладони, все больше убеждался, не похожи они на бандитов. Да и знамена стоят какие то странные, никогда раньше таких не видел. У разбойников знамен как правило не бывает. Пронаблюдав еще какое то время стало понятно, что это наспех разбитый военный лагерь. Пока я стоял и таращился, позади меня раздался звук разговора и тяжелые шаги. Обернувшись, я увидел неторопливо идущих в мою сторону солдат. Один юный, бородатый с немного женскими чертами лица, волосами, заплетенными в хвост, и высокий прихрамывающий, человек с перевязанной ногой, крепко держащийся за болтающийся на поясе меч. Стало понятно, что они целенаправленно движутся в мою сторону. Первым моим желанием было изо всех сих сил дать деру, и спрятаться в непролазном густом лесу. Но ноги потеряли всякую подвижность, буквально онемели и перестали меня слушаться. Страшно мне бежать, я же ничего не сделал, а если побегу у них наверняка появятся вопросы. Так и стоял я нелепо вполоборота и смиренно ждал, когда они настигнут меня. Голова была полна разных мыслей, и в глубине себя я готовился к тому, что вот мой путь и закончился, вот так вот нелепо, даже толком и не начавшись. Когда они были уже буквально в десятке метров от меня, я увидел улыбку на их лицах и услышал смех, человека с ранением. Мне очень хотелось верить, что этот смех не с проста и в них нет даже капельки злого умысла.

Так я и стоял, сбитый с толку и убеждающий себя в несерьезности ситуации, пока не получил укол, четко заданным вопросом.

– Кто такой? И чего это ты тут вертишься? – спросил у меня молодой самурай

Я был так шокирован, что не смог ничего ответить и просто промычал что-то бессвязное. Мое блеяние его явно не убедило и он продолжил.

– Язык проглотил что ли? Чего стоишь, шпионишь ? – … Еще более строго, но с все той же не слезающей с лица улыбкой спросил молодой. А я действительно как будто проглотил язык, просто стоял и смотрел на него вытаращенными напуганными глазами. Вдруг в разговор вмешался его старший товарищ.

– Да хватит тебе, какой он шпион, если и шпион, то самый худший на свете. На холм залез, его видно как на ладони. Как зовут то тебя, горе – лазутчик?

– Хххидэки -… запинаясь и приложив массу усилий выговорил я

– Что потерял Хидэки? Ты не робей, может мы найдем … Дружелюбно говорил хромой.

– Не бойся, вижу, что не лазутчик . Не буду тебя допытывать, пойдем с нами в лагерь, может по пути у тебя и язык развяжется.

Рефлексивно кивнув, я почувствовал огромное облегчение, не похожи они на злодеев

– А ты не обращай внимания на Кэтсу, он молодой, крайне строго ко всему относится. – … После этой фразы, человек названый Кэтсу немного опустил голову и призадумался.

– Меня зовут Мията Риоки, а тот строгий юноша … – Не успел он договорить, как его приятель представился сам.

– Нода Кэтсу, очень приятно Хидэки, да? Не сердись на меня, сейчас время такое, все на взводе. – …Уже дружелюбно ответил он

– Пойдемте в лагерь, скоро окончательно стемнеет, там и гостя нашего попытаем так сказать

После слова попытаем меня снова как будто пронзило невидимая холодная игла, а увидевший это Риоки, только рассмеялся, подошел ко мне, легонько хлопнув меня по плечу, улыбаясь сказал

– Ну ладно тебе, шутит он, шутки у него такие, да и вообще, нельзя же быть таким трусом.

Дальше я шел поглощённо слушая разговоры своих сопровождающих о совершенно не понятных мне вещах, хватаясь за совершенно незнакомые мне фамилии. Ощущение тревоги постепенно уменьшалось, но так и не уходило окончательно. Подойдя к лагерю, мои новые знакомые поприветствовали двух, по виду ужасно изнуренных солдат, стоявших у предполагаемого входа. Риоки подошел к одному из них, взял за плечи и начал легонько трясти, почти валящегося с ног человека.

– Все, хватит уже, стоя спишь, иди отдохни, сейчас кого – нибудь на замену позову -… Очень заботливо изрек он

С огромным усилием расклеив каменные веки его собеседник, усталыми обветренными губами ответил ему

– Спасибо за заботу «Риоки сама», но думаю, до утра простоим …– Медленно шевеля губами сказал солдат.

– Ну уж нет, и слышать не хочу, это уже не караул, иди спать говорю и Широ прихвати, смотри, тоже спит. Буди его и бегом спать, нечего красоваться, это не соревнование.

После его слов, один из полуспящих караульных стал приводить в чувство второго, опершегося спиной на деревянный столб и едва держащегося на ногах. Разбудив его, обхватив друг друга, караульные поковыляли в лагерь, пьяной шатающейся походкой. Как только они ушли, Риоки немного толкнул меня, со словами

– Чего застыл, пойдем , пойдем