Звери Стикса. Часть 1. Контрольная служба «Смерть»

– И что это было?

В этот момент из лесу вернулась стайка аборигенов.

– Шаманы хреновы, – со злостью констатировала девушка, то ли в ответ, то ли просто в их сторону. Они, поднатужившись, волочили чье-то безжизненное тело, белое, обрюзгшее, покрытое свежими крючковатыми татуировками. При ближайшем рассмотрении оказалось, что лицо трупа обезображено – оба глаза были аккуратно то ли выжжены, то ли удалены.

Отогнав бестолковых и растерянных охотников, Кира присела перед телом на колени, уложила ему на грудь оба отсеченных от дерева глаза и подожгла. Фауст не заметил ,чтобы она доставала какое-либо огниво. Тело колдуна, создавшего лесное чудище то ли по неосторожности, то ли из корысти и глупости, вспыхнуло, словно ворох листьев, и быстро начало таять в отливающем синевой пламени. Дикари снова попадали ниц и стали заунывно причитать. Не обращая больше на них никакого внимания, кошка направилась к коням и стала сердито складывать сумку.

Фауст не знал не только как начать разговор, но и даже куда девать непослушные и ненужные руки. В итоге скрестил их на груди.

– Лихо стреляешь, – наконец родил он.

– Спасибо, – огрызнулась она. – Третий международный разряд.

Фауст оторопел и про себя присвистнул с уважением. Но вслух вырвалось:

– А чего только третий?

– А мне хватает, – парировала кошка и сверкнула в его сторону желтым глазом. – Ты вообще ведь не думал, что я лук в руках держать умею?

Пес в ответ только сжался покрепче и как мог безразлично пожал плечами. Тут ему было крыть нечем.

– Я Сестра Леса, Фауст, – не скрывая презрения хмыкнула она. – Очевидно же, что я боеспособна.

Пес потупился. Действительно, он ведь читал личное дело. Сестра Леса это… довольно сильно. Малочисленный и закрытый орден Егерей защищал лесные экосистемы и давал своим членам очень качественную боевую подготовку, частенько принимая в свои ряды сирот с довольно раннего возраста. Они были как монахи и про них было больше мифов, чем фактов, и даже поговаривали, что Сестры владеют настоящим колдовством. Только вот он как прочел это мельком, так и выкинул тут же из головы. На момент чтения документа, его новая подопечная вызывала в нем только раздражение и скуку.

Кошка, видимо, прочла все эти мысли на его лице.

– Неужели ты думал, что меня бы пригласили работать в КС, да еще позволили самостоятельно расхаживать по злачным местам с дорогущей аппаратурой, если б я не могла постоять за себя? Хотя, наверное, да. Ты не думал.

– Так может тебе и защита не нужна? – с ехидством подлил он масла в ее распаляющийся огонь. И огонь не заставил себя ждать.

– Не нужна! – выкрикнула она, развернувшись к нему лицом и прямо вперившись в его глаза. – Не нужна, черти б вас вместе с диаблом драли! Я всегда со всем справлялась сама, не прибегая к услугам защитничков или помощничков! И с этой нежитью черной тоже всегда справлялась! С самого детства эта фигня со мною рядом и ничего страшного или сверхъестественного, пока вы не влезли, не происходило… – она поняла, что высказала лишнего, чего совсем не так хотела сказать. Но с другой стороны – все равно ведь собиралась. Однако, оценив перемену лица Фауста, стушевалась, и, комкая слова, отвернулась обратно к козлу, продолжать приторачивать сумку к седлу. – Все было нормально. Она для меня была безопасна…

Он оторопело молчал.

– То есть, ты хочешь сказать, что в прошлом у тебя нечто такое, как в опере, уже было? – она кивнула. – И ты только сейчас мне это говоришь?

Он сжал зубы так, что она даже со своего места услышала явственный скрип.

– Кира… твою мать, ты не могла мне раньше сказать?

– Ты не особо разговорчив, – смущенно пожала она плечами. – Да и не спрашивал.

– Ты идиотка? – пес побагровел еще сильнее, чем был от природы и неосознанно надвинулся на кошку, навис над ней и хищно вытянул шею. – Блядь, почему нужно дождаться, пока нас обоих чуть не покалечат, а потом соизволить признаться!? Ты понимаешь, что если бы не счастливая случайность, мы были бы мертвы? Оба: сначала я, потом ты, дура!? И почему, блядь, я узнаю об этом последним? Это что, меня не касается? Скажи мне на милость, как я должен выполнять свою работу, если ты утаиваешь о себе такие вещи!? Вот так я узнаю, что ты мастер спорта по стрельбе – чуть не получив стрелу в затылок между прочим! – а теперь, что ты к тому же с этакой страхотней всю жизнь существуешь!!! Сколько уже прошло??! Пять недель Кира! Пять недель на раскрытие этих долбанных тайн! Которые у меня уже в горле стоят! Пять недель бесплодного растрачивания моего времени! Какого хрена, кошка! Что ещё ты о себе не сказала!?

Теперь явственный скрип зубов услышал он. Выпустив весь накопившийся гнев и остатки адреналиновой тряски, он словно вынырнул из ледяной воды. Словно тиски спали с висков, и мутная пелена рассеялась перед глазами. А за этой пеленой было лицо оскорблённой женщины. Она стояла перед ним, прямая, напряжённая, как натянутая струна. Казалось, что это напряжение волнами искр ходит по её сиреневатой гладкой шерсти.

– А с какой стати я должна хотеть тебе что-то рассказывать? – она заговорила тихо и ровно, но её голос прозвучал оглушительно, столько сдерживаемой ярости было в нём. – С какой стати я должна хотеть говорить с тем, кто видит во мне трату времени? Кто меня «отрабатывает»?! Ты, господин Судья, – самодовольный урод,– стоишь тут и орёшь, что тебе не поднесли на блюдечке все сведения – а почему ты не спросил? Ты тратишь своё время? Нееет, это я трачу своё время! Сколько раз я пыталась заговорить с тобой!? Сколько раз я пыталась наладить контакт и познакомиться? Как я тебе могла сказать что-то, если ты не слышишь и не хочешь слышать? – она уже открыла рот и теперь понимала, что не закроет его, пока не выскажет всего – и к месту и не к месту, просто пока не выльется вся до конца, до изнанки души. – Что ты знаешь обо мне, ты, кусок злобного мяса!? Что ты пытался узнать обо мне, если уж ты так хорошо делаешь своё дело, свою работу? Вот – я! – она с силой ткнула себя руками в грудь. Её отведенные назад уши, огромные чёрные зрачки, расширенные, заполнившие собой почти всю радужку. Красивые губы, растянувшиеся в звериный оскал, лицо, сморщившееся по бокам от носа. Она чеканила слова сквозь удлинившиеся острые зубки – сейчас она была настоящей кошкой, загнанным на дерево манулом, дававшим обидчику последнее предупреждение. – Тебя назначили – назначили, Фауст, навязали, прикрепили ко мне, к моей жизни, словно санитара к душевнобольной. Я сама не просила этого и не виновата в том, что тебя обязали за мной присматривать! Вот я! Спрашивай, мать твою!!! Ты хоть пальцем пошевелил, чтобы что-то выяснить? Нет! Ни одного доброго слова, ни проблеска интереса у тебя ко мне нет! Ты всегда строг, молчалив, груб, ты не говоришь со мной – ты на меня лаешь! И ты ждёшь откровений?

Он молчал. Две армии все же схлестнулись у моста, и оказались равными по силе. Она тяжело дышала, сильно раздувая ноздри маленького аккуратного носика. Гнев начинал сходить, обнажая обиду и растерянность. Глаза стали блестеть ярче, наполнившись влагой.

– Я не хотела надзирателя также, как и ты не хотел подопечного, Фауст. Ты и о себе ничего не рассказываешь. Только зыркаешь на меня своими чёрными глазами и рычишь, словно я тебя заставляю себя терпеть, навязываюсь тебе в подружки. Словно я хотела и навязывалась к тебе в пару! Словно я хотела стать твоим наказанием…

Пёс не успел удержать дрожь, посыпавшуюся по телу вниз.

«Наказание… как точно, словно мысли прочитала».

– …Твоей головной болью. Будто мне это приятно, – Ещё одно короткое молчание. Нет, она не будет плакать, он видел, как она проглотила тяжёлый комок, как взгляд сразу высох и выцвел. Гнев заканчивался, оставались только обнажённые чувства, побитые неутешительными выводами.

– Я этого не хотела. Я так не привыкла. Я не просила помощи никогда и не прошу теперь, – она подошла к нему вплотную. Рёбра чуть не трещали, сжимаясь и раздуваясь, гоняя воздух по распалённой груди. Её руки мелко дрожали, а хвост резко и сильно стучал по дороге, вздымая и расшвыривая клубы пыли.

«Сейчас в глаза вцепится» – мелькнула мысль, но он не отстранился. Вдруг понял, что парализован её взглядом, и не может двинуться с места.

Но кошка не вцепилась, а наоборот сделала шаг назад.

– Знаешь, я жалею, что рассказала тебе, что позволила себе этот порыв откровенности, хоть и случайный. Стоило мне это сделать, как ты тут же наорал на меня. Больше не хочется идти на откровенность. Не хочется учиться принимать помощь. Ты просто ещё одно доказательство, что я всё в этой жизни должна сделать сама. А если не справлюсь – туда мне и дорога, потому что лучше не справиться, чем терпеть, когда на тебя орут всякие тупые накаченные самодовольные ублюдки!

Она отвернулась и стала спешно затягивать ремни на крутых козлиных боках.

– Надоело. Больше ни шагу к тебе не сделаю. Если хочешь – выбивай из меня дальнейшие признания, судя по всему тебе это привычней, господин Судья.

Она ловко вскочила в седло, обогнула его и рванула вперёд. А он остался на дороге.

Сначала был гнев. Ярость прошлась по нему волной в первые минуты её страстного монолога, но потом… под сердцем настойчиво заныло совсем другое чувство. Он бы заглушил его, если бы её слова не были так точны. Как ни противно, гадко, скорбно было признаваться, чудовищным волевым усилием Фауст не стал гнать его от себя и теперь горючий стыд залил его по самые уши, как расплавленный металл. Ему было невыносимо стыдно. Почва вдруг накренилась и будто покатилась куда-то прочь из-под его ног. Он зажмурился и схватился за голову.

Никуда не денешься – хотелось провалиться, но земля предательски оставалась надежной опорой под ногами. Именно это до него пытался донести Волфтейн. Он не послушал, а точнее не услышал. И теперь получил оплеуху такую, что в ушах звенело.

«Как я до такого докатился? – неслось в голове. – Как я мог? Я никогда не относился так ужасно к женщинам, никогда не позволял себе недооценивать ни врагов, ни союзников! Как я стал таким дураком, когда? Что дальше? Трусость? Предательство?»

Лошадь притворялась, что ничего не слышит и, пользуясь случаем, планомерно обдирала ядовитую листву с убитого монстра.

Фауст рассеяно огляделся, и на ватных ногах направился к своему верховому зверю. Почувствовав упадническое настроение хозяина, Лошадь не стала ерничать или капризничать, а послушно сорвалась с места и понесла его вперед. Пользуясь обретенной трезвостью, пес решил как можно быстрее начать исправлять положение, потому что таким он вызывал у себя только презрение.

Глава IV. Уроки старого Змея.

– Значит, забыл все уроки старого мудрого Змея, да еще вдобавок потерял самого себя…

Фауст рассеянно кивнул. Воздух то и дело насыщали низкие пароходные гудки. С малюсенького балкончика квартирки Снэйка, вмещавшего только два покрытых серым налетом пластиковых стула да крохотный столик, открывался потрясающий вид, охвативший и городские трущобы, и небоскребы бизнес–центра, меж которыми посверкивал океан.

Снэйк вдруг откинул голову назад и начал смеяться. Он хохотал ясно и открыто, так что его красивое лицо даже изменилось, раскрыв безразмерную змеиную пасть с тонкими острыми зубами. Пес беззлобно пнул друга ногой и поставил стакан с кальвадосом на столик.

– Ты ржешь надо мной, гад, а я двое суток уснуть не мог – от стыда куда деться не знал.

Оборотень понемногу успокоился и смахнул выступившую слезу.

– Да, этим ты, конечно, всегда мне проигрывал. Чувством вины я имею ввиду. Бредовый атавизм. Но сама ситуация комична до икоты – девчонка довела тебя до нервного срыва! Волфтейн, старый прохиндей, знал что делал.

Фауст затравленно зыркнул на Змея, всем своим видом изображая страдание и негодование. Он притворялся. Здесь, на другом конце планеты, в компании друга и учителя, он впервые после ссоры на дороге почувствовал себя лучше и расслабился. Промыкавшись два совершенно бесплодных дня, чувствуя, что просто не может показаться кошке на глаза, он в конечном итоге взял у Диабла отгул и через несколько часов прилетел в Панаму как частное лицо.