Хроники Нордланда. Пепел розы

– Если бы эта Элоиза меня не выручила…

– То тебя выручил бы я. – Перебил его эльф. – Неужели ты думаешь, что я позволю какой-то дайкинской мрази надругаться над своим племянником?! Хватит мне и того позора, что покрыл нас с братьями, когда ты очутился в том вертепе. Виоль прав: мы могли найти тебя, если бы послушали его и заглянули в его сны. И то, что я не встречался с ним, меня не оправдывает – я мог бы не искать Лару и тебя по всему Острову в одиночку, а поехать к вам, в Пойму, сразу. То место, что я видел в твоей памяти, та ферма – я прекрасно знаю, где это. Я нашел бы тебя сразу же!

– А ты искал? – Гэбриэл выпрямился, чувствуя, что ему и вправду полегчало.

– Искал. – Помолчав, признался эльф, лицо его потемнело. – Я знал, что она мертва, но чувствовал, что ты – жив. Не благодари – я искал тебя, только чтобы узнать, кто виновен в смерти Лары. Гнев, горе и боль утраты никогда уже не оставят мое сердце… и сердца моих братьев. Но когда я увидел Айвэн, мне стало легче… Страж всегда говорит, что жизнь победить невозможно, она всегда торжествует. Жизнь и любовь Лары восторжествовала в этой девочке, ее внучке. Ее жертва не была напрасной, ее красота, ее сущность осталась, она в вас, в Айвэн… А те, кто убивал ее и мучил тебя, должны сдохнуть бесследно. Прости мне мою прежнюю холодность. Мы медленно загораемся, и горим ровно, без жара, искр и треска. Я полюбил вас обоих, вы теперь – не просто долг, вы – моя семья. В вас частичка моей Одри и любовь моей сестры. – Он встал. – Ну, что? – Протянул ему руку. – Прекратил жалеть себя?

Гэбриэл поднялся, попробовал отряхнуться и чертыхнулся: даже слегка касаться чего-либо распухшими руками было больно. Но короткий миг отчаяния и унижения миновал, и он почувствовал себя в силах жить дальше, по-прежнему жить с чувством собственного достоинства и с высоко поднятой головой. Эльф прав: пусть его враги знают, что он больше не беспомощный мальчишка… И что он ничего не забыл и никого не простил.

– Кулаком, кулаком рожу ему разбил в фарш! – Брэгэнн пил третью чарку можжевеловки, которой пичкал его фон Берг, и не пьянел, даже слегка не хмелел. – Регулярно говорю вам, граф: это монстр… Чудовище, дракон…

– Говоришь, Смайли был с мечом и щитом, а Хлоринг – почти голый и с одним ножом?

– Истинно, истинно! – Брэгэнн утер рот, обхватил голову руками. Ему было страшно. Как все садисты, он и так-то смельчаком никогда не был, усиленно скрывая свой страх с самого отрочества, с тех пор, как ему, спокойному, ленивому и от природы несколько трусоватому подростку, типичнейшему ботанику, пришлось убивать и сражаться. Это было не его, он так отчаянно ломал себя, чтобы стать бойцом, что сломал лишнего, навсегда сделавшись тем, чем сделался. И теперь этот всегда живущий в нем, и надежно запертый в сердце страх ломал все преграды и рвался наружу. – Его остановить надо, милорд, уничтожить, как волка бешеного, это же чудовище, нелюдь! Видели бы вы, регулярно, глаза его красные, демон, демон! Тварь адская, а не душа христианская…

– Поедем в Лавбург, к Бергстрему. – Решил фон Берг. Брэгэнн примчался к нему, так как Дракенфельд был ближе всего к Блэксвану, гнал коня почти целые сутки, не останавливаясь. – Будешь свидетелем… Если Хлоринг бес, или одержимый, этим церковь должна заниматься. А уж братья-доминиканцы-то своего не упустят, хватка у них бульдожья.

Брэгэнн слегка воспрянул духом. А ведь и верно! Науськать церковь на Хлоринга, и тогда мальчишке конец. Не помогут ему ни королевская кровь, ни брат, ни отец, ни тетка. Брэгэнн перевел дух и вспомнил, что почти двое суток ничего не ел. Благосклонно глянул на угощение, которое подали ему по распоряжению пожилой хозяйки замка, матери фон Берга и Ники. Баба она была стервозная, даже ядовитая, но хозяйка – отменная. И что он, право, так всполошился-то?

Увидев эльфа и Гэбриэла на склоне холма, еще издали, Гарет испытал такое облегчение, что аж заплакать захотелось. В первый момент. Гор рвался с поводка навстречу хозяину, поскуливая и натужно дыша из-за давившего шею ошейника, и Гарет, склонившись с седла, отцепил поводок. Подъезжая, он ощупывал брата глазами, особенно руки – у самого было такое ощущение, словно руки опухли и немилосердно горят… В костер он их сунул, что-ли?! У него готово было несколько ядовитых замечаний, но как только он рассмотрел страховидные синяки вокруг обоих глаз брата, как все упреки и весь сарказм выдуло из головы без остатка. Спешился, пока Гэбриэл пытался успокоить своего пса. Гор от счастья обретения своего великого и ужасного хозяина вел себя, боюсь, совсем не как суровый полуволк, а словно слюнявый кутенок, скуля, повизгивая, мечась и извиваясь, пытаясь обхватить его лапами и тут же отпрыгивая, чтобы выплеснуть хоть часть, хоть малую толику переполнявших его счастья, облегчения и обожания. Даже на спину опрокидывался, прихватывая ласкающую его руку и тут же облизывая ее. Гавкнул пару раз укоризненно: ты что ж такое делаешь-то, хозяин, ты нахрена без меня уехал, а ну, как случилось бы чего?!

– Кто?.. – Спросил Гарет, останавливаясь и глядя на синяки Гэбриэла. Тот выпрямился.

– Смайли. – Ответил коротко. – В смысле, синяки – это я сам. Башкой о ветку стукнулся и того, с коня свалился. И тут Смайли со своими людьми, как из теплого места на лыжах.

– И?..

– Убил я его. – Ответил Гэбриэл неохотно. – Нету больше Смайли. Как-то так.

– Поехали.

– Куда? В замок?..

– Нет. В Смайли. Смайли – твой вассал. Если он похитил принца крови и пытался причинить ему вред, эту историю следует придать огласке. И как можно скорее озвучить именно твой вариант. Это не Пойма, младший, где мы с тобой Бог и царь. Это Междуречье. Кроме людей Смайли свидетели были?

– Ну, эта… как ее… Элоиза.

– Элоиза Сван?! – Гарет взялся за луку седла, чтобы сесть верхом, да так и замер, присвистнув. – Только не говори мне, что и ее завалил!

– Не, она мне, как бы, помогла. И того, говорила, что они верные вассалы Хлорингов.

– Знаешь, я бы поржал, но не смешно. – Признался Гарет. – Элоиза Сван – верный вассал! Она на всех святых с высокой башни срала три кучи… Это не баба, это фурия из ада. Убийца, извращенка, местные попы кровавыми слезами плачут при одной мысли о ней, и как прежде народ молил избавить его от ярости норманнов, так здесь попы молятся о том, чтобы дева Элоиза шею себе сломала или водкой отравилась.

– Ага. – Гэбриэл поморщился. – Мне она, честно-то, какой-то… не в себе показалась.

– Она не «не в себе», Младший. Она больная на всю голову. Кроме нее-то свидетели есть?

– Ее люди. Еще армигер Смайли и мужик какой-то, звать Карл, рода пока не знаю, но видел его… сам знаешь, где. Ну, и как меня привезли связанным, весь замок этой… видел. А, да! Еще какой-то Сван, он мне велел коня подать и советовал уезжать, как можно скорее. Вроде, нормальный мужик.

– Ладно. С этим позже разберемся. Поехали… – Он снова потянулся садиться, и снова обернулся к брату:

– Что с руками?..

Братья отправили Дитишема обратно в охотничий замок, наказав прислать мясо зубра в Гармбург, а сами со свитой рванули в городок Смайли. Помимо всего прочего, этот город теперь принадлежал Гэбриэлу, так как выморочное имущество вассала принадлежало его сеньору, если никаких наследников больше не было. А у Смайли, насколько знал Гарет, не было ни братьев, ни жены, ни детей, даже внебрачных. Нужно было немедленно заявить свои права и вообще… Как-то исправлять ситуацию. Брата он не винил – больше того, он и сам убил бы Смайли, не раздумывая. Но перед тингом это им было не нужно совершенно! Начинать улаживать Междуреченские дела с убийства междуреченского барона не из последних, лучшего друга лавбургского эрла – это уже через чур жестко.

Как братья ни торопились, а новость их опередила. Когда они въехали в сумерках в городок, стоявший на реке Снейк, на улицах было полно народу, и больше всего толпилось на площади. Увидев герцога и его брата, шумевшая до того толпа притихла, но поднялся приглушенный гул – люди что-то говорили друг другу, подначивали на что-то. Гарет машинально положил руку на рукоять меча, стиснул, но заставил себя разжать ладонь. Хрен его знает, вдруг горожане обожали своего барона и сейчас пойдут на штурм?.. Навстречу им торопились члены местного муниципалитета. Одного из них, высокого худого дядьку с желчным лицом, Гэбриэл видел на пиру в Гармбурге. Адам громогласно, с немецким акцентом, объявил, что перед присутствующими – их высочества герцог Элодисский, эрл Валенский и принц-консорт Фридрих. Люди обнажили головы, кланяясь, и Гарет мгновенно почувствовал, что прямо сейчас драки не будет.

– Ваши высочества! – Кланяясь, на правах старого знакомого обратился к ним фохт, – неужто правда, и барон Смайли мертв?

– Барон Смайли, – повысил голос в наступившей гробовой тишине Гарет, – предательски напал на моего брата, графа Валенского, с целью убить и скрыть свое преступление. Что подвигло его на это злодейство, я не знаю, но брат сумел спастись, прикончив Смайли в поединке.

– В высшей степени бесчестном поединке! – Не удержался Фридрих, которому по дороге Гэбриэл рассказал все в общих чертах. – Сам он был вооружен мечом и щитом, граф же защищался охотничьим ножом!

– Барон точно… мертв? – Осторожно уточнил фохт.

– Мертвее не бывает. – Хмуро сказал Гэбриэл.

– Барон мертв! – Неожиданно громко завопил спутник фохта, невысокий, лысоватый, толстоватый мужичок с веселым лицом и в богатой одежде. – Барон Смайли мертв! – И площадь взорвалась криками восторга и поздравлениями.

– М-да… – Протянул Гарет, подняв руку в приветственном жесте. – Любили здесь Смайли… Хороший, видать, человек был. Слушай, Младший, они тебя даже больше полюбят, чем в Пойме за дракона. Они уже тебя больше любят!

Замок Смайли, в который сразу же направились братья, сопровождаемые фохтом и его людьми, был не особенно богатым и совершенно не роскошным. Потому Смайли здесь задерживался не часто, предпочитая гостить у милого друга Андерса или, в последнее время, у Элоизы. Братьев встретили растерянные кастелян, экономка и несколько других слуг; кастелян же поведал, что как только стало известно о появлении на улицах Смайли Хлорингов, остальные люди барона бежали. Гарет, скривившись, приказал Адаму опечатать сундуки, ларцы и кладовые, а сам с братом и Фридрихом пошел, гремя шпорами, прямиком в кабинет барона.

Ни читать, ни писать, судя по всему, Смайли не любил. Если вообще умел. На книжных полках уныло пылились дряхлый часослов, «Золотая легенда» и какой-то древний бестиарий, без обложки и заглавия. В чернильнице высохла несчастная муха, перья валялись под столом, там же валялись документы – кто-то отчаянно рылся в сундуках и шкафу перед бегством. Слуги поспешно зажигали свечи, смахивали пыль. Адам вскрывал сундуки и шкафы, вываливая на пол оставшиеся документы и письма. Гэбриэл присел: у него кружилась голова, было не по себе. Матиас поднимал и просматривал письма и свитки, некоторые протягивал Гарету, тот небрежно просматривал и отбрасывал. Вошла экономка, бледная, смущенная, пролепетала:

– Не угодно ли… вашим высочествам… чем Бог послал…

– Угодно. – Перебил ее Гарет. – Мы страшно голодны. Стоять! Как звать? – Женщина была молодая, и в его вкусе: полненькая, сдобная, с нежной кожей и близорукими темными ласковыми глазами. Некоторые зовут такие глаза «телячьими».

– Лиза, ваше высочество. – Женщина потупилась, опуская взор и розовея до самых ключиц.

– Будешь плакать по своему господину, Лиза? – Спросил Гарет, и та покраснела сильнее. Отрицательно покачала головой.

– Никто, – чуть слышно произнесла, глядя в пол, – из тех, кто остался, по господину барону скучать не станет. Мы все вам… очень благодарны!!! – И вылетела вон.

Фохт и его спутник, оказавшийся главой цеха кожевников, принялись наперебой рассказывать братьям о странных и страшных происшествиях с пропажей девушек и мальчиков, с присвоением имущества сирот, с подставами, продажным судом… У Гэбриэла голова шла кругом. Особенно поразила его история, случившаяся буквально недавно с дочерью владельца кожевенных цехов, ныне покойного. После его смерти девушка пятнадцати лет осталась полной сиротой и наследницей всего состояния. Смайли, естественно, как местный барон, стал ее опекуном, и взялся принуждать её выйти замуж за кого-то из своих людей; а когда она отказалась, они изнасиловали её, объявили шлюхой, поставили к позорному столбу, а затем выпороли и выгнали из города, а все наследство конфисковали в пользу барона. Он, глава гильдии, знал девочку с детства, и готов был поклясться чем угодно, что она честная и чистая девочка. Но когда он попытался сказать это на суде, ему недвусмысленно пообещали большие проблемы… И он промолчал, хотя девочка плакала и просила хоть кого-нибудь, в ком осталось что-то человеческое, заступиться за неё.

– Сердце кровью обливалось, – каялся он перед братьями, – но что я мог?.. В лучшем случае покалечили бы, а бедняжке это бы не помогло… Я по-другому поступил. Я смолчал, а потом потихоньку подобрал её и укрыл у своей родни на ферме. Она чуть жива, бедняжка, плетей ей не пожалели!

– И ты в самом деле готов поклясться в этом? – Поинтересовался Гарет.

– И ещё как!

– А ещё свидетели будут?

– Будут, милорд… милорды. Барона все ненавидят; он же не в первый раз так поступает! Понравится ему что… или кто – и он берёт это себе, не задумываясь. И мы все живём в страхе… До чего дошло: родители девчонок уродуют, чтобы ему не приглянулась! Заберут к себе, прямо с улицы могут… могли… и развлекаются, ироды, и сутки могли, и несколько дней… а потом сунут несколько талеров и отправляют домой… некоторые руки на себя потом наложили. А что скажешь? Барон с самим эрлом Лавбургским дружен, ему сам черт не брат! Пытались людишки королеве жаловаться, а что толку? Отец эрла – сенешаль ее величества, все жалобы к нему и ушли. И очень, я вам скажу, жалобщики обо всем пожалели. Был у нас человек один, староста Фил… упокой, Господи, его душу! Он и принцу Элодисскому жаловаться пытался. Так барон и дружки его обвинили его, что он, якобы, с Птицами стакнулся и шпионит для них, и покрывает их банду. И казнили мужика, а мужик хороший, честный был. Вы даже не сомневайтесь, мы все здесь теперь ваши, даже кюре наш сегодня уже молебен в вашу честь отслужил!

– Даже кюре! – Рассмеялся Гарет. – Как звать, еще раз?