Хроники Нордланда. Пепел розы

– В первый раз, что ли? – Фыркнула Сова. – Мы и так во всем виноватые вечно. Одним больше, одним меньше…

– Быстро, – приказал Ворон, – собирайте птицу и скот, нам они не лишние, а хозяевам уже не нужно.

Обложили Гарри Еннера и его друзей в окрестностях Фьёсангервена грамотно и надежно. Друзья испробовали все, что только можно было, и поняли: не уйти. Ни по дорогам, ни по тропинкам, ни по морю. Тем более что даже простой рыбачьей лодки у них не было. И тогда Марк предложил университет, как последнее надежное убежище. Он и сам учился во Фьёсангервенской альма матер, хорошо знал Папашу Ури, даже был с ним в отдаленном родстве, как, впрочем, и Кирнан. Выяснив в городе, что университет держит оборону, Марк пообещал друзьям провести их и Флёр внутрь. У школяров и студиозусов были свои секреты и хитрости, и за пять лет, как к своему огромному облегчению убедились Марк и его друзья, ничего не изменилось.

– Гарри! – Воскликнул ректор, увидев осунувшегося за эти несколько дней, и необратимо повзрослевшего юношу. – Слава тебе, Пресвятая дева и все сорок мучеников! – Он распростер объятия, и Гарри шагнул к нему, чувствуя огромное облегчение. Все это время он почти не верил, что все обойдется, и они с друзьями спасутся, а главное – спасут Флёр. Надо сказать, что девочка сильно осложняла им жизнь и постоянно грозила своими капризами, плачем, истериками и требованиями отвести ее обратно к маме крахом всем их планам и самой жизни, которая и так висела на волоске. И бесполезно было ей внушать, что они в огромной опасности, и что нужно терпеть и быть сильной. Флёр, которая всю свою небольшую десятилетнюю жизнь прожила в покое, безопасности, избалованная и любимая всеми, не понимала, что такое настоящая опасность и не верила в нее. Существование вне привычного комфорта казалось девочке куда худшей катастрофой, чем та умозрительная опасность, о которой толковал ей брат. А главное – она смутно чувствовала, что дома что-то не так, и рвалась к матери, которую обожала всем сердцем, даже больше, чем отца и брата с сестрой. Фиби была папина дочка, а Флёр – мамина. По сто раз на дню она твердила, что хочет к маме, чтобы ее отвели к маме, и плакала, и закатывала истерики, а Гарри все никак не решался сказать ей, что их мамы больше нет. Просто не знал, как это сделать, и как отреагирует девочка. Отец, уезжая, велел ему беречь мать и сестер, а он – не уберег! Поехал купаться, плавал, нырял, как дурачок, в то время как их замок захватывали, а его мать и их верных людей и слуг убивали!

– Здесь был некий Рональд Гирст, – говорил ректор, в то время как молодые люди с жадностью поглощали бобы со свининой, – он утверждал, что все это – дело рук вашего кузена Еноха, а он, Гирст, напротив, спас ваших сестер… – Он посмотрел на Флёр, которая ковырялась в своей тарелке. Девочка всегда теряла аппетит от переживаний, и теперь, тоже осунувшаяся, с тенями под глазами, вяло жевала единственный кусочек мяса, показавшийся ей не таким противным, как остальные.

– Вранье. – Сказал Гарри. – Флёр спасла Фиби, спустив по веревке со скалы. А если это вранье, то и остальное – тоже.

– Он обещал привести сюда вашу сестру и продемонстрировать, что она жива и здорова…

– Что ж сразу не привел?

– Теперь я понимаю, почему. – Кивнул ректор. – Ему нужна и младшая сестра. Тогда он оставил бы ее в замке, а старшая пришла бы сюда и сказала все, что угодно, боясь за младшую. Этот Гирст – человек наглый, дерзкий, и не глупый. Если он узнает, что вы здесь, у меня, боюсь, университет долго не простоит. Вам нужно пробираться к Бергквистам, но это не к спеху. Отдыхайте, и не волнуйтесь пока ни о чем. Я все разузнаю, и вместе подумаем, как вам выбираться. Отдыхайте… – Повторил, с жалостью глядя на девочку. Он тоже не знал, как ей сказать, что ее матери нет больше? Урбан Бронсон был частым гостем в Северной Звезде, любил чету Еннеров и их детей, и знал, как дети любят свою мать, и особенно – младшая девочка. «Господи, – подумалось ему, – на все Твоя воля… Но как порой тяжело в нее верить и еще тяжелее – ее принять!..».

На следующий день из Гармбурга прибыли представители банка Райя, чтобы сделать опись движимого и недвижимого имущества покойного барона Смайли. Гэбриэлу наутро было совсем хорошо – по крайней мере, он так утверждал, и брат ничего особенно плохого не чувствовал. Назначив временного управляющего, Гарет собрался возвращаться в Гармбург: тетя Алиса могла появиться там в любой момент, и герцог переживал за нее. То, что она презирала и игнорировала любую опасность, не значило, что опасность проигнорирует ее. «Нет, чтобы отправиться морем из Анвалона! – Злился он. – Не-ет, тетя Алиса безопасных путей не ищет!». Гэбриэл уже столько наслушался о тете Алисе, о ее характере, привычках, ее ужасной собачке, старенькой левретке Жози, прабабушке всех левреток Острова, которую Гарет, будучи мальчишкой, накормил рыбой, а та, падла, подавилась косточкой, и тетя только что шею ему не свернула, – что уже заочно боялся этой легендарной женщины, великой и ужасной. И в то же время ужасно хотел на нее посмотреть, наконец. Покидали братья Смайли со спокойной душой: Райя не только обещали сделать подробную опись всего имущества, но и обеспечили охрану. Банкирский дом давно держал для своих нужд и охраны, а так же для таких вот случаев, маленькую армию наемников, в основном, швейцарцев, но были и испанские мавры, и даже генуэзцы. Гарет рвался в Гармбург, Гэбриэл же уговорил его сделать маленький крюк и навестить девушку, о которой им накануне рассказывал Рот.

– Я же как бы ее опекун теперь. – Сказал, пожимая плечами. – Отвечаю за нее. Может, сделать для нее что…

– А что для нее теперь сделаешь? – Хмыкнул Гарет. – Ее не только наследства лишили, но и опозорили так, что теперь ей только в монастырь. Можешь отправить ее в Разъезжее, там, правда, взнос большой, но у нее, как я понял, и наследство было не малое, и все теперь твое.

– А почему ей замуж нельзя? – Сильнее нахмурился Гэбриэл. – Не понимаю я порядков таких! Ее изнасиловали и оклеветали, почему она-то опозорена, а не клеветники и насильники, не понимаю я!

– Я тоже не понимаю. – Ответил Гарет. – Эльфы тоже не видят позора для жертвы в таких случаях. Весь позор ложится на насильника. Но ты что, людей не успел узнать? Сами бабы же и позорят больше всех! Многие мужики готовы понять такую девушку, пожалеть. Зато бабы – никогда. Нашу молочную сестру сама ее мать, кормилица наша, попрекала, называла порченой. «Сучка не захочет – кобель не вскочит», «Сама виновата, нечего было задом перед мужиками вилять», и прочее дерьмо в таких случаях так и прет изо всех поганых ртов. Ей не муж, Младший, ей ее соседки житья не дадут. Да и муж в злую минуту нет-нет, да и попрекнет. Ты же сам с Алискиным ссоришься порой и язык-то не сдерживаешь!

– Не я, а она! – Тут же завелся с одной искры Гэбриэл. – И вообще, Алису не надо к этому приплетать!

Братья замолчали, и несколько минут ехали, погруженные в собственные невеселые мысли. И оба знали, о чем, точнее, о ком думает второй. Это имя они, не сговариваясь, вообще не заводя речь об этом, решили не упоминать в своих разговорах вовсе. Мария все еще стояла между ними, даже не смотря на то, что Гэбриэл в душе решил, что она принадлежит его брату, а он навеки отказывается от любых тайных мыслей о ней. Что бы он ни решил, но оставался их общий ребенок, и оставалась сама Мария, по-прежнему прекрасная и невыносимо-желанная. Гэбриэл знал так, словно брат прямо сказал ему об этом, что и с Ингрид Гарет закрутил в надежде, что маленькая кватронка вытеснит Марию из его сердца… И не хуже брата знал, что это нереально. Такая, как Мария, была одна во Вселенной. И забыть ее было невозможно.

Гарет думал точно о том же самом. И о том, как простился с Марией. После Великой Ночи он не навещал Тополиную Рощу, хотя очень хотел – боялся. Стыдился своего порыва, стыдился своих слов, сказанных наутро, и себя самого. И не мог забыть, как Мария сказала: «Может, вам обоим не из-за чего переживать, а вы огород городите на пустом месте?». Герцог убеждал себя, что в их отсутствие прибудет, наконец-то, Килмоэль, заберет свою племянницу, и Мария заживет в Таурине или Эльфгарде, в любом эльфийском городе восточного побережья, как эльфа, со временем создаст с каким-нибудь эльфом семью… И что он, Гарет, будет этому только рад.

На ферме, где Гэбриэл навестил больную девушку, их и настигло известие о случившемся в охотничьем замке. Братья мгновенно рванули туда, но обнаружили пепелище, до сих пор дымящееся, постреливающее и источающее сильный запах гари, и больше ничего: ни следа людей или животных.

– Это Птицы, ваши высочества! – твердил крутившийся подле них егерь, принесший тревожную весть, – как есть, Птицы, чтобы им всем лютой смертью издохнуть! Люди видели в деревне чель… полукровок, пятеро, в броне их, с птицею летящей, ехали, значит, глумясь и хохоча, как демоны какие! Дитишем покойный, царствие ему небесное, очень сильно на них злой был, за браконьерство в ваших, ваше сиятельство, угодьях, очень радел о ваших богатствах, значит. Вот они и отомстили ему… Помилуй его, Господь! – Егерь снял шапку и перекрестился на руины. – Сильно пьющий был мужик, но лесник отменный, от Бога. Не повезло ему в жизни, от того и запил, бедолага. Жена погибла, сынок вырос дрянной, прости, Господи, о мертвых так нельзя, но вы и сами, ваши высочества, его видели.

– Никто не спасся? – Спросил Гарет. – Может, кто-то смог вырваться… убежать?

– Ничего такого не знаю. – Вздохнул егерь. – И скотины нет, пару курей людишки поймали в кустах, и все. И собаки ихние ночью выли, так уж тошно выли, сил нет никаких.

– Значит, скотина не погибла… – Протянул Гарет.

– Истинно говорю вам: Птицы это! – Обрадовался егерь. – Кто еще-то? И скотину забрали – они завсегда так делают. Ферму али хутор спалят, а вещи и скот прихватят. Тем и промышляют.

– И людей убивают? – Впервые подал голос Гэбриэл. Егерь запнулся, почесал в затылке.

– Да как-то… прежде не водилось это за ними. Но ведь они ж из мести сотворили-то это! – Обрадовался он логичной причине. – А скотину-то так забрали, по привычке своей грабительской!

– Если это и в самом деле они сделали, – поиграл желваками на скулах Гарет, – я не посмотрю, что полукровки, я их всех на кол посажу… сучат паскудных! Это не лесничего они убили, они нам, Хлорингам, в рожу плюнули!!! – Стиснул ременный повод, и Гром заплясал под ним, фыркая на запах гари и жар, все еще источаемый пожарищем. – У Дитишема остались родственники?

– Нет, ваше высочество. Сын неженатый был, тетка померла. С ним племянница жила… Да вы знаете. Но она, видать, тоже погибла, помилуй ее, Господь.

– Да… бедная девочка. – Тихо произнес Гарет, бросая последний взгляд на руины. Не судьба. Ни ей жить лучше, ни ему – завести себе содержанку-кватронку. – Поехали, Младший. Здесь нам больше делать нечего.

Шторм, выполнив приказ Хозяина, возвращался в Гранствилл после расправы над лесничим и охотничьим домом Хлорингов, и сердце его билось всё сильнее и мучительнее с каждым километром, приближающим его к этому городу – и к Габи. Он ни на секунду не усомнился в том, что сделал, напротив, гордился сделанной работой: Хозяин будет доволен… Но сердце его стремилось не в Найнпорт, а в Гранствилл, в старый запущенный дом, из окна верхнего этажа которого Шторм мог увидеть Габи, пусть и в объятиях другого. Зачем ему это нужно, Шторм не понимал и не задумывался, всё казалось ему странным, но естественным: что он вообще знал об этом прежде?.. Он знал от Хозяина, что женщины коварны и могут получить над мужчиной большую власть, которую употребят во зло, чтобы мужчину уничтожить, погубить навеки. Умом Шторм понимал, что с ним именно это и произошло, и ненавидел Габи за это, всем сердцем стремясь разрушить эту власть, в свою очередь уничтожив эту дайкину… Так, во всяком случае, ему казалось. По дороге, подгоняя усталого коня, он раздумывал о том, как убьёт тварь, лично, лицом к лицу, глядя в глаза, и его охватывала странная дрожь при этих мыслях, которые то и дело сбивались на другое – не на убийство, а на что-то … иное. При этом он точно знал, что не позволит себе прикоснуться к её телу со страстью – иначе уже не сможет её убить, он никогда не мог даже ударить ту, которую имел. Стыдился этого, ненавидел себя за это, но сделать со своим эльфийским естеством ничего не мог – так волк никогда не тронет суку, даже если это не волчица, а собака. Уверенный в своих силах и своей преданности Хозяину, Шторм торопился, не остановившись даже, когда началась гроза, и въезжал в город за час до рассвета, мокрый, грязный, на усталом коне, которого оставил в конюшне при воротах, и, ничего не отвечая на предложение стражника передохнуть в харчевне у ворот, пешком пошёл на улицу Вязов. Стражник сплюнул, шёпотом помянув «высокомерную нелюдь», но и не подумал получше расспросить приезжего или приглядеться к нему – эльфы для большинства людей были на одно лицо, во-первых, а во-вторых, как бы люди их ни ненавидели, но ничего плохого от них в ответ не ждали. На то и рассчитывал в самом деле Драйвер, посылая сюда именно Шторма.

Кот каким-то образом знал о том, что его приятель вернётся именно сегодня: сидел, спрятавшись от дождя под карнизом на окне, и встретил Шторма громким мяуканьем, всячески показывая ему свой респект: выгибая спину, переступая лапами и от избытка чувств вытирая щёки о наличник. Шторм, неожиданно тронутый, снял кота с окна – чего тот и добивался, не желая марать лапы, – и погладил круглую голову, вознаграждённый покалыванием когтей и басовитым мурлыканьем. Кот был большой, солидный, с крупными лапами и большой головой, правда, несколько всхуднувший за время, что оставался один. Шторм, искренне раскаявшийся, отдал ему остатки кровяной колбасы, которой перекусывал в пути, и с умилением, таким странным для его сурового нрава, наблюдал, как кот изничтожает его припас, ничуть не беспокоясь о том, что это его единственная еда. Потом сел в нишу окна наверху и под шёпот дождя, задрёмывая, почесывая кота за ухом, смотрел на окно дома напротив. Там никого не было, мало того – Шторм и не ждал, что в это время там кто-то будет… И зачем смотрел?.. Так, или иначе, а в его сердце в эти минуты было тепло и спокойно, словно он вернулся… домой.

– И за что мне такая неслыханная милость? – Поинтересовался Рон Гирст, исподлобья, с усмешкой, поглядывая на Кенку.

– Скажем так: я лично не люблю Антона Бергстрема. – Ответил тот. – Не выношу. Вдобавок, мой брат не хочет, чтобы в Междуречье образовалось новое герцогство. Подумай хорошенько, и сам поймешь: тебе прямая выгода, если ты станешь признанным бастардом Сулстада.

– Да мне и думать нечего, я и так это прекрасно понимаю. Так же, как и то, что такие подарки за так не делаются. В чем подвох, граф?

– Ну, если такой умник, то и сам понимаешь, в чем. – Осклабился Кенка. – Поддержка наших интересов здесь, в Междуречье. Хлорингов мы вот-вот свалим, не сомневайся; ты и твои новые вассалы должны будете поддержать нас, а не Бергстремов, не Бергквистов и не Эльдебринков. А чтобы твои вассалы не

вздумали бунтовать, мы поддержим тебя людьми и оружием. Взаимовыгодное сотрудничество, Рон, вот что это такое. Мы – тебе, а ты – нам. Ставь на Сулстадов, парень, не прогадаешь. А мне величайшей наградой будет выражение рожи твоего папаши, когда он услышит, что ты не только теперь сеньор его сынка Андерса, но и вообще ему никак не подчиняешься, даже как сын.

Гирст широко ухмыльнулся:

– Ну, допустим, мне это тоже доставит кое-какую радость. Но ты зря думаешь, что я не справлюсь с вассалами Еннеров своими силами.

– Это какими же? С помощью этих, как их – Верных?.. Это после того, что они сделали с Брэдриком? Ты серьезно, паренек?!

Гирст нервно дернул щекой, встал, отошел к перилам галереи, на которой еще так недавно любила проводить время леди Луиза со своими детьми. Да, это был самый слабый пункт его плана. Убийство барона Кнуда Янсона корнелитам не простят. Не говоря уже об убийстве Еннера и Ардо. Гирст собирался свалить все эти грехи на корнелитов, отмежевав от них Верных, и надеялся, что перебив руками Верных корнелитов, добьется признания… Но даже он понимал, каким непрочным был этот план. Слишком много условностей и слишком много «если». А вот если он покончит с теми и другими с помощью Сулстадов…

То, несомненно, победит, но окажется в полной зависимости от Сулстадов. А бастард Бергстрема стремился совсем к другой цели: к полной независимости, к свободе и собственной игре.

А может, не в полной?.. – Рон Гирст хитро усмехнулся беспокойному лазоревому морю с белыми барашками пены. Справился с Еннерами и переиграл отца – переиграет и жирного герцога с его братцем. И чем черт не шутит, возродит на карте Острова герцогство Белых Скал!

– А я согласен. – Сказал, оборачиваясь и протягивая руки. – Обними же меня, папочка!

– Успеется… сынок. – Хмыкнул Кенка. – Встретимся на тинге, Рональд Сулстад!

Можно было и подольше попользоваться гостеприимством новообретённого сынули, тем более что Кенка, который взаимно терпеть не мог Еннеров, с мстительным наслаждением теперь топтал полы их неприступного легендарного замка, куда не имел ни единого шанса быть приглашенным прежде. Но от брата пришли тревожные новости. Тот требовал немедленно добыть ему чудесного медикуса, о котором Кенка обмолвился недавно, рассказывая о Драйвере, и как можно скорее возвращаться в Клойстергем. Поэтому уже к вечеру Кенка, простившись с дерзким «сыном», сел на личный корабль Сулстадов, «Левиафан», и отбыл в Найнпорт. Морем путь занимал не больше полутора суток, а при попутном ветре – и еще меньше. С рассветом Кенка, выйдя на палубу, мог созерцать на горизонте эльфийское побережье, хмурясь и покусывая сухие чешуйки на обветренных губах. Глядя на неприступные золотистые скалы, на гавань с мачтами эльфийских и людских кораблей, торгующих с эльфами, он не мог не думать об эльфийских городах, полных сокровищ, об эльфийских драгоценностях, об эльфийских детях…

«Вэл, Вэл! – Вернулась неотступная пока боль. – Ну, зачем же так-то, что ж ты наделал-то, а?!».

Семья герцога Анвалонского, в полном составе, в скорбном молчании, стояла на плитах Урта, встречая тело Вэлери Эльдебринка. Герцогиня и София, в простых черных одеждах и платках, стояли, поддерживая друг друга, подле них стоял, выпрямившись, расправив могучие плечи, но низко опустив голову и почти касаясь подбородком груди, герцог, сложив за спиной руки. Позади него стояли шестеро их сыновей: Седрик и Хильдебранд, погодки, но похожие друг на друга, словно близнецы, и такие же неразлучные; Эрик со своей молоденькой женой Алисой, урожденной Карлфельдт, бледной, растерянной и заплаканной, Аскольд, такой же рыжий и могучий, как герцог, копирующий отца всегда, и теперь тоже; Артур и Гарольд, тоже погодки, еще безусые, румяные, как и Вэл, по-юношески пухлые. О том, что Марк гостит в Северной Звезде, семья его знала, и теперь к горю по Вэлу примешивался еще и не шуточный страх за Марка, так как весть о захвате Северной Звезды сюда уже дошла.

Но сейчас этот страх отступил на время: все мужчины семьи, и София тоже, боялись за герцогиню. Все помнили, как она убивалась по своим дочкам, как тяжко перенесла это горе. Ее сыновья обожали мать, и сейчас все их помыслы были обращены на нее. Первый взрыв отчаяния при страшном известии был ужасен, герцогиня кричала, падала в обморок, билась в истерике, и лекарям пришлось пускать ей кровь и накачивать ее успокаивающими микстурами. Теперь она внешне казалась спокойной, опустошенной и подавленной, и ее мужчины надеялись, что она смирилась с потерей, как бы ужасна она ни была. Герцог и его сыновья были не глупыми, но довольно простыми и незатейливыми людьми; из тех, кто умеет сильно чувствовать, но не умеет ни выразить как-то свои чувства, ни утешать, ни понять. Их сострадание обычно выражалось в бессильном созерцании слез и мук тех, кого они искренне любили, и безгласном и бесплодном сочувствии. Любой из них мог избить обидчика, зарубить злодея, наорать, угрожать – но не утешать. Но кого они могли наказать сейчас? Им сообщили, что Вэл выпил лишнего и стал расхаживать по парапету, чтобы похвалиться своей ловкостью, но не удержался и сорвался вниз. И причин не верить в это у них не было. У герцога в голове не могла даже возникнуть мысль, что кто-то, даже Кенка, мог бы причинить намеренное зло его сыну! Он и теперь винил Кенку в том, что тот не удержал его сына от пустой похвальбы. Но кто из них в юности так не делал?!

В распахнутые ворота ступила пара гнедых коней, которых вел под уздцы их человек с траурной лентой на шляпе. Герцогиня задрожала, крепче вцепившись в руку Софии, издав какой-то сдавленный звук, напугавший ее мужчин. Эрик подался к матери, герцог помрачнел еще больше. Сына он любил – он всех своих детей любил и безумно гордился и ими, и женой, которая подарила ему таких сыновей. Кто еще на этом Острове мог похвастать такими парнями?! Кони щелкали подковами по плитам, гремели колеса скорбной повозки с накрытым ковром гробом. Позади ехали верховые, тоже с траурными лентами. Герцогиня с ужасом смотрела на то, что было накрыто ковром. Неужели там ее мальчик, ее Вэлери, такой живой, такой веселый, проказливый, любящий и ласковый?! Да нет же! Этого не может быть!

– Этого не может быть! – Воскликнула она вслух. – Нет же, нет! Аскольд, скажи им, что там не Вэл! Они напутали…

– Мама… – Эрик взял ее за плечи, София, сдерживающаяся из последних сил, закрыла лицо руками.