Хроники Нордланда. Пепел розы

– Дрянь! – Ведьма наотмашь ударила ее по лицу, еще, и еще. – Ничтожество, мясо, тварь! – Повернулась к Драйверу, сверкая глазами. – Ты слышал?! Ты слышал?! Этот заика, этот дрожащий уродец, этот… Под нашим носом учил девку лечить и варить снадобья, и рассказывал ей о всех наших тайнах!

– Язык ей вырвать… – Драйвер от гнева, возмущения и изумления весь побагровел, голос стал хриплым. – Чтобы не болтала зря…

– Нет. – Ведьма взяла себя в руки быстрее. – Она пока нам нужна. И то, что она знает, тоже. Кстати, – она мстительно оглядела Киру. – Вид у нее свежий. Будет работать, обслуживать гостей… А после лечить и варить зелья. А Доктора… – Барр сжала кулак с кинжалом, – я еще встречу. Вечно отсиживаться в Клойстергеме у него не получится.

– Двое стражников всегда должны быть в Девичнике! – Вне себя приказал Хозяин. – Глаз не сводить с этой твари! Чтобы не говорила, не забывала свое место и не подходила к этому… – Он скривился от ненависти, глянув на Ареса, который корчился на полу, зажимая окровавленной рукой глаз. – Как только окажет ему помощь – в клетку его! И чтобы она даже дотянуться до него не могла! Хочет его видеть – пусть видит! Но никаких слюней между ними я тут не позволю!

Драйвер ушел, но Барр осталась. Смотрела, как Кира тщательно чистит глазницу Аресу – глаз было уже не спасти, хоть она сделала все, что могла. Под взглядом Госпожи Кира не позволила себе ни плакать, ни хоть как-то показать свою слабость и свое горе – знала, что той это будет только в удовольствие. Нет. Удовольствия им она не доставит! Обработала ушибы и синяки, приложила тампоны, пропитанные мазью, оставшейся на стенках склянки, которую Доктор потому и не забрал с собой, к разбитым губам. Арес тяжело дышал и порой морщился – ему становилось хуже. Кира видела и понимала симптомы; слава богу, она в самом деле знала яд. Ей хотелось успокоить Ареса, сказать ему что-нибудь ласковое, но при Госпоже она не хотела, да и не смела. Госпожа заговорила сама, после того, как понаблюдала за нею, все больше убеждаясь, что девушка не просто самоучка – она мастер.

– И что, Доктор в самом деле учил тебя?

– Нет. – Подумав, ответила Кира, не глядя на нее. – Просто он заставлял меня помогать ему. Делать самые простые вещи. И много говорил сам с собой, обсуждал зелья, ингредиенты, свойства, их взаимодействие. А я слушала. И порой делала в его отсутствие, тайком. И с каждым разом делала все лучше.

– А ты не пробовала… – Барр произнесла это без прежней жгучей ненависти, задумчиво, – колдовать?..

– Я не умею. – Помолчав еще дольше, призналась Кира. – Не представляю даже, как это. Но если бы представляла… попробовала бы.

– Ты не дура. – Нехотя признала Барр. – Если смогла научиться столь многому сама, просто слушая и наблюдая. Удивительно для обладательницы столь смазливой морды, но ты в самом деле не дура. Интересно… Эльфам магия смерти недоступна. А эльдар?.. Не усилит ли твоя эльфийская кровь человеческую магию?.. Над этим следует подумать… – Сообразив, что рассуждает вслух, как Доктор до нее, она запнулась, с подозрением глянула на девушку. Эта жалкая самка, это ничтожество смогло выжить здесь дольше всех других ничтожеств, в том числе и таких же эльдар. Выжить, сохранить ясность рассудка, волю и жажду жизни, которые Сады Мечты выпивали одними из первых. Почему? Как?.. Проклятый сын Лары выжил, теперь Барр это до конца поняла, во-первых, благодаря тому, что Лара, тварь, успела наложить на него какие-то эльфийские чары – потому победа над нею и далась Барр так легко. А во-вторых, ему как-то помогала Мириэль. Барр не понимала пока, как, но была абсолютно в этом уверена. У Мириэль было что-то, что связывало ее с поганцем, кровь, вещь, волосы, что угодно… И через это та держала с ним связь, недостаточную, чтобы найти его, но достаточную для поддержки. Но что спасает вот эту тварь?! Что, если…

На службе у Драйвера Клык и Ветер постепенно объехали практически все Южные Пустоши, и отлично знали все местные большие и малые – особенно малые, – деревеньки. Эти знания здорово помогали им теперь, не палясь, добывать пропитание и какие-никакие деньжата. Они еще не придумали, куда их потратят, хотя в целом какие-то туманные мысли насчет того, чтобы податься на Русский Север – эту мысль заронил в них Вепрь, – у них имелись. И деньги, которые удавалось добыть, они откладывали в общую кубышку. Деревеньки были нищие, и денег пока было прискорбно мало. Медь, медь, медь и редкие серебрушки, которые пока можно было сосчитать по пальцам одной руки. Нищие были деревеньки, чего уж там. Добычей их были обычно курица-другая, утка, редко, когда коза или козленок, и уж совсем редко – поросенок, но это уж был настоящий пир. Клэр, которую они забрали без особого восторга – больно девка мелкая, ни сисек, ни жопы, но с рожи красивая, не отнимешь, – они использовали по полной, но считали, что она по гроб жизни им должна быть благодарна, так как почти ее не били, щедро кормили и не требовали от нее соблюдения жесточайших правил Садов Мечты. Клык, как самый мягкосердечный, даже добыл ей крестьянскую одежду, которая худенькой девушке была великовата, но все лучше бесформенной серой рубахи, в которой они ее забрали! Девушка продолжала оставаться безучастной к происходящему, но здоровая натура полукровки постепенно брала в ней верх. Никто из них понятия об этом не имел, а жили они теперь в той самой башне близ сгоревшей деревни Гремячее, где прежде жили Моисей и Тильда, а потом приходил в себя и привыкал к свободе Гэбриэл. Для Клэр, как и для него, первым вестником счастливой перемены в ее судьбе стал клен, на пронизанные солнцем листья которого она порой любовалась украдкой, когда была уверена, что этого никто не видит. Волкодав и Клык с Ветром, конечно, не стали бы наказывать ее за это или запрещать, хотя за ее перемещениями они бдительно следили – не дай, бог, сбежит, дура, с нее станется! – но им и в голову не приходило ей как-то помочь или хотя бы с нею поговорить. Привыкнув к ее безответности и замкнутости, они обращались с нею, как с собакой, с помощью привычных команд и коротких фраз, типа, «На, Чуха, жри!». Но даже просто отсутствие гнетущего давления Садов Мечты, постоянного страха и жестокой ломки, действовали на девочку освежающе. Она постепенно, робко, осторожно, скрытно, но приходила в себя и оживала. Как сломанное, смятое, с оборванными листьями, растение постепенно оживает, выпрямляется и даже дает новые побеги, так эта девочка, почти ребенок, упрямо цепляющаяся за жизнь даже в беспросветном кошмаре, теперь оживала и начинала вновь тайком радоваться всему хорошему, что вернулось к ней: свежему воздуху, запахам цветов и зелени, вкусной еде, красоте мира. И отношение к ней трех ее теперешних хозяев девочку не возмущало и не угнетало, как и то, что ей приходилось делать для них троих и от них терпеть: Клэр привыкла к этому, Сады Мечты превратили это в норму, в ее естественное состояние. В их маленьком хозяйстве постепенно появились куры, две козы, собаки, и даже украденный Ветром в Крыжах злющий серый гусак, которого они пожалели резать: больно он был боевой и отважный. Они звали его Господин Клюв, кормили подачками со своего стола и часто развлекались тем, что пытались натравить на него своего щенка. Гусак одерживал победу на два-три движения, и бедолага-щенок покидал поле боя с позорным визгом, под радостный хохот полукровок. Клэр полюбила эти их развлечения, которые наблюдала так же украдкой, не помышляя даже поучаствовать – хотя, повторюсь, они не препятствовали бы ей и не запрещали это. Полюбила она и животных, с удовольствием ухаживала за ними, кормила и чистила. В ее жизни тоже, как ни смотри, наступила светлая полоса.

Мария вспоминала своих несчастных подружек не то, что часто – постоянно. Они всегда были с нею, как старая, почти незаметная, но постоянно ощущаемая сердцем боль. Ей так было их жаль, что сердце сжималось всякий раз, как что-то напоминало ей о них. А напоминало часто: Трисс любила ромашки и ромашковые венки, маленькая Клэр любила землянику, которая уже появилась в густой траве на солнечных пригорках, и все они обожали клубнику, а ягоды в этом году было столько, что она росла даже на дорогах, между колеями. Стараясь не вспоминать Гарета и учась не тосковать по нему, Мария усердно работала, много читала, варила варенье и компоты из ягод, собирала ягоды, и постоянно в мыслях ее присутствовали ее подружки по ферме.

Ей казалось, что она понимает, почему Гарет так изменился после Великой Ночи. Он поддался порыву и поцеловал ее – ее! Великая Ночь сыграла с ними злую шутку, и он теперь стыдится этого порыва и не хочет, чтобы она это знала. Какими бы благородными и великодушными они с Гэбриэлом ни были, но ее прошлое и то, что делали с нею, – это не забыть, не исправить и не превозмочь. Она опозорена, испачкана, и знать это и так-то было больно, а помнить то, что подтвердило это и расставило на свои места – и того тошнее. Нет, она Гарета не осуждала. Напротив. Он постарался изо всех сил не причинить ей боль, был приветливым, добрым, великодушным. Но ни разу больше не то, что не поцеловал ее – он даже не прикоснулся к ней больше ни разу, даже мельком, не протянул руки, и не приехал ни разу один, без брата – даже попрощаться. «Неужели он думал, – порой с краской стыда и обиды говорила себе Мария, – что я не понимаю ничего и стану навязываться ему со своими чувствами или порывами?!». Ей так стыдно было, что она так рванулась и прижалась тогда к нему! Вот это-то его и напугало. – Подсказывало что-то внутри. – Ему, конечно, неприятно… да нет, что там – имей мужество, называй вещи своими именами! – ему противно ее тело, которое так унизили и таким гнусным вещам подвергали в свое время!

Марии казалось, что она такая же, как всегда, что ничто в ней не выдает боли, которая терзает ее сердце. Но и Тильда, и Ганс, и даже Моисей, пока что очень редко навещавший Тополиную Рощу, видели, что часть ее сияния как-то померкла, она больше не светится изнутри от счастья и радости бытия. И простые вещи, которым она так радовалась в первые дни, тоже больше не трогают ее. «Так я и знала. – Про себя сетовала Тильда. – Разбередил девочке душу, и уехал, даже не попрощался толком. Жестокий он все-таки, или все они, красавцы и герцоги, такие?.. Что им наши души и сердечки таких вот девочек, пыль придорожная?..». И заговорить страшно, неосторожным словом только больнее сделаешь. Да и гордая она – не признается нипочем. Пусть лучше думает, что никто не знает, как ей больно и обидно, и гордостью этой утешается хоть немного.

Но помочь очень хотелось, и Тильда не раз уже осторожно заводила с Марией разговор, не хочет ли она чего, нет ли у нее каких желаний – наш добрый граф, (так Тильда стала называть Гэбриэла), мол, строго-настрого наказал заботиться о ней, исполнять все ее желания и не давать ей скучать и переживать. Мария отговаривалась тем, что все нормально, она просто очень скучает по нему, что у нее все есть… Но как-то раз, перебирая с Тильдой очередное лукошко клубники, она оставила ягоду и вдруг сказала:

– Тильда… я давно думаю о своих подружках, и мне очень хочется как-то… обозначить их память, что-то сделать. Я думала сделать такие доски в церкви, как те, с именами его мамы, его предков. Еще думала, сделать могильные камни. Но мне не хотелось ничего такого, где была бы смерть. Я хочу, чтобы о них напоминало не что-то, связанное с могилой, со смертью, а что-то живое, прекрасное, какими были они. Я придумала. Я хочу посадить розы. И назвать их именами моих девочек.

– Это очень хорошая мысль. – Степенно ответила Тильда. – Я очень рада, дорогая Мария, что ты заговорила об этом и доверилась мне. Конечно, садить розы сейчас поздновато…

– Я знаю, – Мария опустила голову, скручивая в трубочку фартук, – что невеста Гэбриэла это может. Она меня ненавидит, я знаю. Но Гэбриэл всегда говорит, что она добрая, благородная и милая. Я верю, что если я расскажу ей все про своих девочек, она поймет меня и мне поможет.

– Я постараюсь с нею поговорить об этом. – Пообещала Тильда. – Графиня Алиса, конечно, знает, как наш добрый граф страдает при мысли о девочках из того ужасного места. Она поймет, что это будет во благо, и не только тебе, но и ему. Он, несомненно, будет рад, узнав об этом. Я и сама порой, как подумаю о невинных детях, загубленных на Красной Скале, так руки опускаются. Пусть у нас здесь будет двенадцать прекрасных розовых кустов, – у Тильды даже глаза увлажнились, – за которыми мы ухаживать будем, которые будет цвести и хорошеть год от года… Умница ты наша, как хорошо придумала! – Чем больше Тильда думала об этом, тем больше ей эта мысль нравилась. Она так загорелась этой идеей, что и сама уже рвалась в Хефлинуэлл, немедленно поговорить с Алисой. В том, что она феечку уговорит, Тильда не сомневалась.

Глава пятая Имя Розы

Сотня, присланная Ри Ол Таэр на подмогу двоюродным братьям, состояла не только из полукровок, но и из людей, и кватронцев, и даже из эльфов. Через эльфийские земли, солнечный Дуэ Эланор, по великолепной эльфийской дороге, они и в самом деле добрались до Саи, большого портового эльфийского города, всего за полдня. По дороге Гэбриэл успел всласть насмотреться на эльфийские отличия от человеческих земель, хуторов и угодий. У эльфов все посевы странным образом не были расчерчены под линеечку, но при этом не выглядели неряшливо или не ухоженно; деревья и кустарник тоже не вырубались и росли посреди пашен, как и где хотели. Не было крепостей, подобных человеческим, эльфийские поселки располагались привольно, без крепостных стен, хутора и виллы обносились только живыми изгородями. И все было красивым, нарядным, изящным. На виду у Саи Гэбриэл увидел табун эльфийских лошадей, и замер, остановившись и чуть ли не заболев от восторга: вот это кони!!! Олджерноны, их кровные родичи, конечно, хороши, слов нет, но эти… Шерсть эльфийских коней в солнечных лучах мерцала и переливалась, как шелк, – такое сияние шерсти среди лошадей, выведенных людьми, возможно только у ахалтекинцев, но Гэбриэл никогда таких коней не видел. Эти кони были изящнее изящного, совершеннее совершенства, а их галоп, который посчастливилось наблюдать Гэбриэлу в течении нескольких секунд, пока они не взлетели на холм и не исчезли за ним, был самым великолепным зрелищем за всю его жизнь.

– Хочу подарить такого Алисе! – Выдохнул он, немного придя в себя.

– Подаришь. – Пообещал Кину. – Эльфы не продают людям своих животных, и не продают в человеческие земли вообще кобыл и жеребцов, но мерина можешь приобрести, Хлорингу не откажут.

– Выхолостить такого коня?! – Аж задохнулся Гэбриэл. – Да как рука-то поднимается… – И Дэн засмеялся. Даже Кину чуть усмехнулся, продолжая путь.

Сая была необычным для эльфов городом, потому, что находилась на границе земель Ол Донна и Фанна; здесь прежде жили гномы и представители всех других Старших Народов, даже драконы – Кину показал Гэбриэлу на неприступной скале, словно клык гигантского зверя, торчавшей из воды в Сайской бухте, руины драконьего замка. Сам Гэбриэл сроду бы не подумал, что это был замок. Главным образом потому, что добраться до него обычным способом было просто нереально, ну, и потому, что от самого замка остались только фундамент и осколки стен, сложенных из таких глыб, что заподозрить в них рукотворное творение было нельзя.

– Истинные драконы куда больше твоего драконища. – Пояснил Кину, когда Гэбриэл усомнился в том, что и дракону это под силу. – Он словно щенок перед ними. Мелкий жалкий щенок.

– И как? – Подумав, удивился Гэбриэл. – Как Карл Великий его зарубал-то?!

– Воткнул Виндсвааль ему в глаз. – Ответил Кину. – По самую рукоять. В легендах говорится, что он снес ему голову, но это он смог сделать только у мертвого дракона, и отнюдь не с одного удара. На самом деле даже Виндсваалю такую голову было с одного удара не отсечь.

Гэбриэл погладил рукоять своего меча, на миг нахмурился, мысленно увидев его в руке Смайли. Ублюдок… Тварь! Зубы стиснулись сами собой… И тут же гримасу ненависти сменила кривая усмешка. Ничего. Он ответил за все, мразь. А вот свои регалии Гэбриэл у Брэгэнна-то так и не забрал. И самого Брэгэнна не поймал… Гэбриэл нахмурился своим мыслям, но тут же новые впечатления вытеснили даже неотступную тревогу за брата: он увидел гномий квартал на скале, кучу домиков, крыши нижнего яруса которых были террасами следующего. Домики были симпатичные, яркие, украшенные сверкающими орнаментами и затейливой резьбой, которую полуэльф отлично различал, не смотря на расстояние – скала, на которой располагался квартал, тоже стояла в море, в отдалении.

– А гномы там еще живут? – Спросил он, чувствуя себя мальчишкой, впервые познающим мир.

– Живут. – Наклонившись к его уху, шепнул Кину. – Но людям, даже самым симпатичным из них, это знать не надо. – Он отстранился и подмигнул Гэбриэлу, который озирался, не зная, что спросить еще и что рассматривать в подробностях первым: столько здесь было всего удивительного, странного, непохожего ни на что!

«И я даже не знаю как тебе расказать мое солнышко, – старательно выцарапывал он своим мелким почерком, без заглавных букв и запятых, прикусив язык от усердия – брата-то нет, а никому иному, даже Кину, Гэбриэл своих чувств к своему Солнышку доверить не мог, стеснялся – жуть, – все что я тут увидал и узнал. вернусь и все опишу как уж получица ты меня всегда лучше всех понимала. ты знаешь чуство у меня такое словно я который этого не видел и я который это увидел это два совсем разных гэбриэла прости что понятней сказать не могу. мне безумно много хочеца тебе расказать а главное как мне тебя не хватает каждую минуту в каждом месте в котором я побывал. каждое из них я хотел бы увидеть вместе с тобой и послушать что ты скажешь и расцеловать твои маленькие пальчики и ямочки в уголках твоих губ смотреть на которые я люблю даже больше чем на твою грудь. представляю как ты сечас смутилась мой нежный ангел и как улыбнулась читая вот эти мои слова и сердце моё рвёца рвёцца к тебе так что я и сказать не могу. ты и вдали от меня моё рыженькое солнышко тёплое с лучиками которое со мной гдебы я нибыл но понастоящему я буду счаслив только когда вернусь и обниму тебя крепко-крепко. если ты попрежнему поёшь отцу передай ему что я очень его люблю и вспоминаю каждый день и очень беспокоюсь не болеет ли он. будь с ним нежной так как только ты это можешь! Расцелуй за меня мою вэнни и скажи что папочка ее любит безумно и скучает также.привет иво скажи ему что я его часто вспоминаю. пусть будет осторожнее со своими бабами подругами. шучу. и пока что досвиданья мой маленький ангел люблю тебя больше жизни. твой гэбриэл». Запечатать письмо Гэбриэлу оказалось нечем: перстень с личной печатью тоже украл Брэгэнн, и Гэбриэл скрежетнул зубами, обнаружив это, а письмо запечатал Кину, он же отправил, сказав, что эльфийская почта доставит его скорее, чем человеческая, да и надежнее намного. О том, что с ними случилось у Кальтенштайна, Гэбриэл писать не стал. Вернется, и все расскажет. А заставлять родных волноваться, переживать от бессильного страха за них – зачем?.. Через два часа они уже грузились на морскую торговую шхуну «Нарвал», с русско-нордской командой. Шхуна шла из Клойстергема с грузом ткани для парусов, китового жира и ворвани, а так же разных скобяных товаров, необходимых в хозяйстве. Гэбриэл уплатил за себя и своих людей, продав охотничий кинжал с золотыми насечками и украшениями из мелких алмазов. В конторе Райя ему ожидаемо не поверили на слово, а перстня с печатью и прочих необходимых регалий у Гэбриэла больше не было. Всего этого, а так же денег, доставшихся Брэгэнну, пусть и всего трех талеров, завалявшихся в седельной сумке, жаль было безумно. Ничего, пусть, сука, шикует, пусть радуется… Недолго осталось!

– Я полагаю, – сказал Дрэд, перебирая четки, – что у вас есть некие особые возможности… Не хочу знать, какие именно, но полагаю, что весьма действенные, да, да…

– Что тебе надо? – Своим как бы утомленным, холодным голосом поинтересовалась Барр. Она встретилась с Дрэдом в Сандвикене, по его просьбе, но человек этот ей не нравился. Хотя сказать следовало не так; ей вообще почти никто не нравился, нет: человек этот ей активно не нравился, она предпочла бы видеть его мертвым. И предпочла бы не иметь с ним дел. Он был манипулятором, из тех, кто никогда не скажет прямо, никогда не попросит и не попытается убедить. Он будет играть, как кот с мышью, лгать, шантажировать, вынуждать, и до того привык к этому, что будь у него жена, он и ее бы вынуждал поступить по-своему вместо того, чтобы прямо приказать или попросить. Даже суп любимый на ужин заставлял бы приготовить путем сложных ходов, шантажа и прочих манипуляций. А ведьма была не из тех, кто позволяет играть с собой.

– Скажи прямо, чего хочешь. – Сказала она, глядя в глаза Дрэду. – Я не желаю ждать, когда ты слепишь из своего дерьма конфетку и завернешь ее в красивый фантик. Тебе опять надо, чтобы в Пойме убивали и грабили?.. Братья оказались не так глупы и беспомощны, а главное – их отец оказался умнее тебя. Расправа над Псами подняла их престиж. Что ты придумал теперь?

– Принц Элодисский оказался умнее вас с Драйвером. – Дрэд разозлился. Эта баба и в самом деле пугала его. Встреча с Гохэном заставила посла-инквизитора пересмотреть привычную картину мира, внесла неопределенные константы в формулу бытия. Здесь и в самом деле происходили чудовищные и невероятные вещи. Здесь существовали эльфы, – но ладно, Дрэд убедил себя, что они никакие не волшебные существа, просто немного другие. У них есть кровь, плоть и их можно убить. Но здесь существовали драконы и непонятные, но страшные демоны, здесь существовали рыжие тролли, голову и лапы которого отрубил проклятый мальчишка Хлоринг, и которые Дрэд видел своими глазами. Это было противно и страшно сознавать. Этого не должно было быть, это все переворачивало с ног на голову, это могло посеять хаос в умах… Этот Остров с его странными вещами и непотребными существами следовало уничтожить. Командор попал под чары проклятой Изабеллы, которая – Дрэд теперь ничему не удивлялся, – наверняка и сама ведьма. И теперь его не заставить призвать крестоносцев, если только…

– Вы же наверняка хотите дать им волю. – Сказал он. Хорошо. Отбросим прелюдии. Как сказал Хлоринг? Время французского бранля прошло. – Тем существам… В создании которых вас обвиняют.

– А тебе это зачем? – Ведьма не удивилась, не рассердилась и не стала ничего отрицать. – А главное – и это куда важнее, – зачем это мне?

– Если эти… э-э-э… существа, – начнут терроризировать Южные Пустоши, народ и местные дворяне испугаются и обратятся к твоему барону за помощью. Он обратится к принцу Элодисскому – только пусть обставит это публично, да, да… Люди должны знать, что обращение было, и не возымело действия.

– Не возымело?..

– Его сыновья и большая часть обученных наемников на Севере. И поверьте, госпожа Барр, им там сейчас нелегко. Тогда Драйвер обратится к командору иоаннитов, Бриану де Латрей, за помощью. Иоанниты помогут.

– Вы полагаете, иоанниты смогут это сделать? – Смех Барр, приятный, музыкальный, поразил Дрэда до глубины души. Он не представлял, как должна смеяться эта ужасная женщина, но уж точно не так, как она смеялась на самом деле! – Вы полагаете, что КТО-ТО вообще в силах это сделать?!

– Это сможете сделать вы. – Дрэду пришлось изобразить уважение и даже толику восхищения.

– Зачем?! – Резко повторила она, оборвав смех. – Зачем это мне?!

– Призвав рыцарей, – вкрадчиво произнес Дрэд, – Драйвер станет спасителем Пустошей. Элодисское герцогство слишком огромно. Несправедливо огромно. Хлоринги, пользуясь своим положением и грубой силой, в свое время прибрали к рукам лучшие земли двух других королевств, совершая безжалостную аннексию. Рим считает, что Хлорингам и созданному ими герцогству пора стать историей. Как вы смотрите на то, что Драйвер станет герцогом Южного герцогства? Норвежцы не позволят ему сделать это ни при каком раскладе. А Риму, в свою очередь, не нужны норвежцы – вообще. Риму приятнее и выгоднее будет иметь здесь свежую кровь, понимаете меня?

– Понимаю. – Барр прикрыла глаза. Она понимала. Понимала, что Дрэд лжет – он собирается использовать их с бароном, а после скормить собакам. Он наивно полагает, что, очистив юг от нежити, иоанниты установят здесь свои порядки, свой форпост, посадят на герцогский трон свою марионетку, а уже отсюда, постепенно или единым крестовым походом, но захватят весь остальной Остров… Только это – не важно. А важно то, что он подал ей идею. Простую идею, которая почему-то не приходила ей в голову прежде! Барр копила силы, чтобы ударить разом и захватить весь Остров целиком. А можно ведь полностью захватить Пустоши, и уже здесь, установив свою власть и получив в свое распоряжение все здешние ресурсы, приготовить быстрое и масштабное выполнение своей давней мечты! Как она прежде-то до этого не додумалась?! С той скоростью и теми возможностями, что есть у нее теперь, особенно после того, как проклятый Хлоринг перекрыл доставку свежего мяса, она будет еще не один год собирать и копить силы. А можно начать уже теперь!

– Я подумаю. – Она встала. – Мой ответ вы скоро узнаете. Все. Узнают. – И пошла, не прощаясь, стремительно, чуть изгибаясь длинным узким телом, облаченным в черную полумонашескую одежду. Дрэд с ненавистью посмотрел ей вслед. Ничего. И тебя, ведьма, в свой черед ждет костер инквизиции. Прикрыв глаза, Дрэд позвал секретаря-доминиканца.

– Мы напишем письмо в Тоскану. – Сказал, заставив себя успокоиться, очистить рассудок и изгнать из головы и сердца все раздражение и все сомнения. – Отцу Томазо делла Пьоре. Он как-то рассказывал мне о каком-то великом охотнике на ведьм…

Барр ехала по залитым солнцем улочкам Сандвикена, сейчас, в пору торжествующего лета, подсохшего за сухую неделю, даже симпатичным, и внутри нее все ликовало и пело: наконец-то! Наконец-то!!! Остальной мир пусть живет, как хочет, но этот остров весь будет принадлежать ей. Она изменит устоявшиеся от века тупые порядки, мир станет справедливым и разумным. Больше не будет унижения тем, кто родился не такой смазливой, как тупое мясо, зато умной и решительной. Александре мечталось, как она соберет их, умных, отвергнутых прежде девочек и девушек, обучит, позволит поверить в себя. И они будут править тупым мужским стадом, а их любимые красавицы – о, они получат по заслугам. Отныне все они будут жить так, как живут такие же твари, как они, в Садах Мечты, годные лишь на то, чтобы утолять похоть и щениться. Не будет больше семей, зачем они ей нужны?.. Мелкие визгливые дристуны слишком уж, незаслуженно, по мнению Барр, возведены в некий культ. А что они на самом деле? Недоделанные люди, с непропорционально большой головой, зачатками мозгов и рассудка. Тупые, злобные, капризные, невыносимые и бесполезные… Их будут скопом выращивать в бывших монастырях и распределять соответственно: кого на корм, кого на опыты, кого на племя. Ничего. Сначала будет страшно и больно, будет ужас и хаос… А потом они сами поймут, что так – лучше. Когда увидят, какой порядок, какое спокойствие воцарятся на Острове. Не будет ни ревности, ни страданий, ни насилия, ни бесконечных преступлений страсти. Не власти, – убеждала себя Барр, – не хаоса и не смерти она ищет. Она ищет СПРАВЕДЛИВОСТИ. И добьется ее, как оказалось неожиданно даже для нее самой – уже сейчас. Уже завтра это начнется: начнется становление ее личной эры, эры Справедливости.

Барр ехала и улыбалась мечтательно, не замечая дороги. Она была счастлива.