Хроники Нордланда. Пепел розы

Герцог Далвеганский, увидев Доктора, вцепился в него, как черт в невинную душу. Он не слышал и не видел больше никого и ничего. Он просто не в состоянии был поверить, что все: он больше никогда мужчиной не будет. Его забавам и наслаждениям пришел конец. Дафна, которая единственная видела того, кто это сделал, утверждала, что это был ангел. Шестилетняя девочка даже утверждала, что он был с золотыми крыльями – приснились ли они ей, или она их выдумала и сама в них поверила, не суть, она стояла на своем. И герцог, человек не особенно набожный и суеверный, вдруг пришел в ужас: а если правда?! Если грехи его так ужасны, что само небо пришло и покарало его?! Как вообще могло получиться, что некто прокрался в его покои, окруженные стенами и охраной, запертые на все засовы, незамеченным, не оставив ни единого следа, и совершил свое деяние, не потревожив никого и не замеченный никем, кроме маленького ребенка?! А грехи его ведь и в самом деле велики! Чревоугодие, гордыня, гнев, похоть, прелюбодеяние с малолетками… Герцог перешел на хлеб и воду, постился, каялся, дни и ночи проводя в домашней церкви, даже надевал на себя под одежду цепи и колючие ремни, страшно раздражавшие его изнеженное тело. Ему казалось, что за те муки адовы, которые он претерпевает уже который день, небо должно его простить и сделать ему какую-никакую поблажку. Он пожертвовал такую сумму монастырю францисканцев, что настоятель впал в оцепенение, не в силах поверить своим глазам и ушам, когда его казначей сообщил ему итог: взнос герцог сделал золотом, серебром и драгоценной утварью. Герцог даже свой любимый кубок, из которого только и пил, что вино, что воду, что любой другой напиток, отдал! Может, и девчонок Драйверу вернуть? – Колебался он. Но было жалко. Воспользоваться ими он не мог, но посмотреть по-прежнему было приятно. Да и Хлоя, лапочка, так его жалела, так ласкалась к нему, что герцог просто не в состоянии был от нее отказаться. Хотя в душе готов был и на это, если больше ничто не поможет.

И вот, наконец, он его заполучил – этого чудо-медикуса, который, как утверждал его брат, творил чудеса и продлевал жизнь таким полутрупам в Садах мечты, что только диву даваться оставалось. Вида медикус был отвратного, что было, то было. Герцог Далвеганский, эстет по натуре, чуть не скривился при виде этой образины. И без того не красавец, доктор в последнее время стал совсем неприятен. От его былой опрятности не осталось и следа, кожа приобрела желтоватый оттенок, стала какой-то неприятно-рыхлой, он весь как бы слегка отек, лицо как-то оплыло книзу, напоминая теперь грушу. Волосы, и без того плешивые, лезли клоками, растительность на лице тоже поредела и стала какой-то неприятной. И запах от него стал какой-то… кисловато-гнилостный. Но к черту! Если он в самом деле стоит того, герцог его готов был, если нужно, в зад расцеловать. Не перекинувшись с братом и парой слов, он потащил Доктора к себе, и, оставшись наедине, в лоб спросил, сможет ли тот ему помочь.

– Можно ли сделать так, чтобы Он вставал? – Спросил, обмирая от надежды и страха. – Есть ли мази… микстуры, декокты какие для этого? Я заплачу столько, сколько надо, добуду все ингредиенты, какие надо, даже из-за края света! Говори, медикус, не стесняйся! А если… – Он запнулся: Доктор, некрасиво и жалостно скуксившись, вдруг зарыдал.

– Это Гор… – Не сразу, но смог различить герцог Далвеганский. – Это он, тва-а-арь… Паскуда проклятая… Он со всеми это сделае-е-ет…

– Какой Гор? – Нахмурился герцог.

– Хло-ло-лоринг… – Всхлипнул Доктор. – Тва-варь паскудная, изувер… О-он демон, он и со-со мной это сделал… Ни совести, ни-ни жалости никакой, паскудная мразь… Но я ищу! – Очнулся он, испугавшись выражения, которое появилось на осунувшемся, небритом лице. – Я-я-я уже по-почти! Я сделаю, сделаю зелье, я-я-я для себя придумал, но-но-но и для ва-вас…

– Хлоринг… – Выдохнул чуть слышно герцог, огромные кулаки медленно сжались. Ну, конечно же! Эти идиоты оставили его в живых, но он-то ничего не забыл! Он начал мстить, и Титус Сулстад знал, чувствовал: он не успокоится. Пока либо его не убьют, либо он не искалечит и не прикончит всех, кто хоть как-то замешан в его унижении. Дристун, придурок, мог верить в сказочку о том, что мальчишка стыдится своего прошлого, будет молчать о нем и пойдет на компромисс. Титус в это не верил. Хлоринги были не такими. Они могли быть чудовищами, могли быть убийцами, маньяками, кем угодно, но трусами и серыми мышами они не были никогда. А уж эльфы, чья кровь бежит в жилах этого мальчишки, и вовсе твари мстительные и холодные, но упорные. Герцог был против этого дурацкого нападения на Лару. Он был против насилия над ее сыном. И требовал его смерти, требовал, чтобы Дристун не верил Драйверу, а убедился сам!

– Все надо делать самому. – Гримасничая, сказал он. – Все, «» вашу мать, нужно делать самому, если надо, чтоб нормально было сделано! – Повернулся к перепуганному Доктору. – Что надо, чтобы работа шла?!

– Я спи-пи-сок на-напишу… – Чуть слышно пискнул Доктор, напуганный выражением, застывшим на лице его нового Хозяина, и вдруг от всей души пожалел о своем гнездышке в садах Мечты.

Правда, немного придя в себя, он огляделся в новых своих покоях, и успокоился и воспрянул духом. Здесь было красиво, уютно, удобно и роскошно; За портьерой видна была огромная и весьма приятная на вид кровать, огромное окно-фонарь открывалось на маленький круглый балкон, с которого видны были порт, бухта и море. Песчаные дюны западного побережья поросли чабрецом, вереском и соснами, одинокими и кучными, стройными и фантазийно изогнутыми; гигантские валуны, облизанные и обкатанные когда-то, немыслимую прорву лет назад, морем, лежали повсюду, среди сосен и на дюнах. Это было непривычно, но красиво, а Доктор, как ни странно, любил красоту. И именно такую: суровую, лаконичную, странную.

Что ж. Все здесь было непривычно, странно, но Доктору понравилось. Не взаперти, в жутком помещении среди опостылевших девок, которых он реально стал панически бояться.

И только он подумал об этом, как почувствовал чье-то присутствие, так остро, что аж содрогнулся и похолодел. Обернулся, отшатываясь. На пороге стояла Хлоя, любимая игрушка герцога Далвеганского. Но сейчас на прелестной рожице восьмилетнего ребенка застыло хищное и какое-то недетское, да и не вполне нормальное выражение. Она была скорее похожа на какого-то злого духа, прикинувшегося ребенком.

– Ты противный. – Сказала, прожигая Доктора своими большими эльфийскими глазами. – От тебя воняет. Ты мерзкий. Зачем ты здесь? Ты нам не нужен!

– Ах ты па-паскуда писежопая! – Задохнулся Доктор. – Тебе кто разрешил пасть свою па-паскудную разевать?!

– А-а-а-а!!! – Дико завизжала девочка, но глаза оставались спокойными и очень, очень по-взрослому злорадными и в то же время любопытными. Такое любопытство естествоиспытателя. – Папочка, помоги!!!

Герцог появился почти сразу, и девочка бросилась к нему, дрожа и всхлипывая.

– Он меня ударил!!! – Прорыдала тоненько. – Он обозвал меня и ударил… Папочка, спаси меня!!!

– Эта паскуда… – начал Доктор возмущенно, и получил такой удар кулаком в челюсть, что стек на пол, под удовлетворенным взглядом маленькой негодницы, который она бросила на него исподтишка.

– Запомни, медикус. – Навис над ним герцог. – Это тебе не Красная Скала! Моих ангелочков ни обзывать, ни, боже упаси, трогать не позволено никому, кроме меня! На первый раз я тебе это прощу, но не дай тебе бог еще раз хоть одну из них обидеть…

Он ушел вместе с Хлоей, гладя ее по головке и сюсюкаясь с нею, утешая и обещая различные вкусности и подарки, чтобы успокоить хнычущую притворщицу. Доктор, потряхивая ватной головой, кое-как поднялся и прилег на постель, уже не казавшуюся ему такой привлекательной. Да как жить-то теперь?! Он до того привык к определенному отношению и обращению с этими тварями, что сейчас у него было чувство, будто небо на землю рухнуло и основательно покалечило его обломками. Скуля, он повернулся на бок и в ужасе сел резко: Хлоя опять была здесь! Стояла, и смотрела своими жутковатыми недетскими глазищами.

– Те-тебе чего? – Прошептал он, куксясь. – Ухо-ходи…

– Ты противный. – Мстительно произнесла девочка, скорчив неприятную рожицу. – Ты гадкий и вонючий. Я тебя ненавижу. Ты должен от нас уйти!

Шторм, не смотря на бурный и дикий роман с Габи, всё-таки оставался преданным слугой любимого Хозяина, и прилежно исполнял его поручение: разжигал недовольство местных жителей Хлорингами. Вообще-то, по-хорошему ему следовало отправиться в Редстоун за новыми приказами, но как хоть ненадолго уехать от Габи, Шторм не знал. И продолжал прежде порученное ему дело: они впятером нападали на лесных дорогах на ремесленников и купцов, грабили, измывались, калечили, стараясь оставить хоть кого-то в живых – чтобы рассказал, – насиловали и убивали мальчишек и девушек, делали налёты на придорожные харчевни, на небольшие посёлки, на лесопилки и стоянки лесорубов. Истинная цель Драйвера была, практически, достигнута: люди уже испытывали настоящую ненависть к полукровкам вообще, и те немногочисленные полукровки, что жили ещё в герцогстве в качестве слуг и рабочих, подвергались нешуточному давлению. Их избивали местные подростки и жаки, их обвиняли во всём, что бы ни случилось, и этим пользовалось всё ворьё и все мошенники, проворачивая безнаказанно свои делишки: всё равно обвинят не их. И Шторм, хоть и не хотел подвергать сомнениям приказы Хозяина, уже начал испытывать беспокойство по поводу того, что происходит. Пока что смутное, неоформленное. Сомнения он отгонял от себя, успокаиваясь мыслью: Хозяин лучше знает, а он, Шторм – кто он?.. Что он знает?.. Его сомнения идут от невежества. Вот и Габи – она тоже ненавидит братьев, особенно Гора, а она ведь им сестра. Значит, есть за что?.. И Шторм боролся с сомнениями и собственным здравым смыслом, хотя многое уже замечал, и многое ему претило. И поговорить-то было не с кем! Хозяин, который объяснил бы ему всё и успокоил, был далеко, Габи была не тем существом, кто смог бы вообще с ним что-то подобное обсудить и что-то умное сказать. Только получалось, что они, вроде бы, борются с людьми ради того, чтобы помочь полукровкам, но в итоге только ухудшают положение полукровок же! Шторм думал об этом, пока они ехали по лесной тропе, покинув очередную базу. Осторожный, как волк, Шторм не задерживался на одном месте дольше двух-трёх дней, и часто возвращался в те места, где обшаривающие окрестности Грэй и его люди побывали только что, и куда возвратиться не должны были, по крайней мере, в ближайшее время. Как уже было сказано, заброшенных лесопилок и мельниц, которые стояли без работы, потому, что ручьи и маленькие речки в Элодисе в некоторые годы вдруг мелели, было много. Переноса лесопилок требовали эльфы Элодис, чтобы поберечь лес; на их месте всегда оставались либо сараи, либо даже целые дома. Шторм не знал, что Нэш уже понял их систему и отдал приказ отыскивать эти сараи и домики и уничтожать; но он был и сам не дурак, и понимал, что рано или поздно Хлоринги к этому придут. В нём росла тревога, как в диком и осторожном звере; интуиция подсказывала ему, что тучи сгущаются, и их миссия близится к концу – так или иначе. И стоит ли упоминать, что его волновало не это, не опасность и не провал, а судьба его отношений с Габи?! Всё это заставляло его то и дело погружаться в глубочайшую задумчивость, когда он ехал позади своих спутников, не видя ничего вокруг. Жизнь и время его сейчас были наполнены такими странными, мучительными, сладостными, бурными чувствами и яркими и острыми ощущениями, что он просто не в состоянии был от них отречься. В то же время ему было по-настоящему страшно, причём Шторм не мог объяснить даже себе самому, чего боится и чего ждёт. Ожидание это, полуосознанное, изматывало его так, что он постоянно чувствовал себя уставшим, нет, смертельно уставшим; и только наедине с Габи усталость эта оставляла его, страх исчезал, тяжесть, камнем лежавшая на душе, испарялась, и Шторм жил каждой клеткой своего тела, каждым нервом, жил пылко, даже яростно.

Погружённый в себя, он не сразу заметил, что его спутники, довольно далеко обогнавшие его, затеяли с кем-то ссору. Услышав шум, Шторм пришпорил коня – он, оказывается, довольно далеко отстал от своих, и даже не заметил этого, – и помчался туда. Внутренним взором он видел Грэя и его людей, приканчивающих последних его товарищей, и торопился на помощь, но когда подоспел, оказалось, что противник всего один, и не человек, а эльф.

Что бы Шторм ни думал о людях и даже других полукровках, но к эльфам испытывал почтение. С его верностью эльфийской крови ничего не мог сделать даже Хозяин. Поэтому, не раздумывая, эльдар бросился на помощь именно эльфу, а не своим – эльфийский инстинкт оказался сильнее. Эльф, уже уложивший одного и успешно отражавший натиск троих оставшихся, увидел Шторма, и вдруг переменился в лице, глаза широко открылись, он воскликнул:

– Рил?! – И получил меч в живот. Шторм отчаянно закричал:

– Нет!!! – Прыгая к ним, снёс мечом голову недавнему приятелю, оглушил напульсником второго, отчаянно схватился с третьим. Эльф скорчился на земле, зажимая руками живот.

– Предатель! – Ощерился его соперник, кватронец по кличке Зверь. – Эльфийский ублюдок, могила тебя исправит! – Шторм, не отвечая, меньше, чем за минуту разоружил и прикончил его. И только тогда, глядя на окровавленные трупы своих спутников, понял, что натворил, и в животе возник ледяной вакуум. Он убил своих ради… ради кого?! – он повернулся к эльфу.

– Рил, – довольно внятно повторил тот, – нагнись ко мне…

– Я не Рил. – Возразил Шторм, но нагнулся, взглядом пытаясь оценить рану – но эльф зажимал её руками. Крови было много, очень много; она толчками сочилась сквозь пальцы.

– Ты Рил Рамар, мой племянник. – Возразил эльф. – Не спорь, это эльфийская… кровь. Я умираю, печень повреждена, и вены… Так вот вышло.

– Какой племянник?! – Шторм решил, что эльф бредит. Тот, больше не говоря ни слова, схватил его руку своей окровавленной ладонью, и Шторм вдруг словно ухнул в пустоту… А потом увидел глазами эльфа. Глазами своего умирающего отца. Увидел себя самого, пытающегося заступиться за мать и падающего от удара по голове. Услышал отчаянный крик своей крошечной сестры, чья колыбель была забрызгана кровью их матери. Увидел свою мать… Увидел и узнал Доктора. Всё внутри застыло, рассудок не знал, что делать с этим, сердце… не было слов для того, что испытывало его сердце.

– Рил, сбрось моё тело в реку, или сожги, не дай меня закопать… – Просил эльф. – И найди свою сестру. Она жива. Её зовут Мария, по-эльфийски – Гуэнда. Она живет в Тополиной Роще… – Он перевел дух, сжал руку Шторма крепче. – Ты узнал убийцу?

– Да. – Хрипло ответил Шторм.

– Хорошо. Представь его себе. – Эльф прикрыл глаза, перевел дух. – Думай о нем. Хорошо. – Они оба сейчас видели перед собой Доктора, и эльф чуть усмехнулся. – Будь ты проклят, убийца моего брата, будь проклят навечно. Ты будешь есть, и не наедаться, пить, и не напиваться, спать, и не высыпаться. Ты не получишь больше никакого успокоения, наслаждения и удовлетворения. И даже смерть к тебе не поторопится. Пока мои племянники не сжалятся над тобой и не оборвут твою никчемную жизнь.

Он выдохнул, расслабился. Прошептал:

– Хорошо… – И замолчал. Шторм стоял на коленях перед ним, продолжая сжимать отяжелевшую безвольную руку, и не знал, что он чувствует, что думает, что ему делать… Мир его рухнул, сердце, душа – получили страшный удар. Хозяин говорил, что его родителей убили какие-то подонки, но теперь Шторм знал настоящих убийц.

И он знал, кто в этом виноват… Хозяин, конечно же, ничего не знал. Это Доктор… ублюдок… тварь… Нет, слов в человеческом языке для Доктора не было. Как и для того, что теперь его ждало. Шторм уничтожит его… уничтожит.

Эта мысль привела его в чувство, а от оцепенения спасла необходимость что-то сделать с телом. Как он теперь проклинал себя за то, что опоздал! Что привело к ссоре, теперь уже не узнать… Но если бы он ехал вместе со всеми, её не возникло бы! Питомцы Хозяина ненавидели эльфов не меньше, чем людей, а порой и больше, и не могли пропустить одинокого эльфа без того, чтобы не пристать к нему. Возможно, он что-то ответил, что те сочли оскорблением… Не важно. Шторм нашёл родного дядю и тут же потерял его. И даже не знает, как его звали, и как звали его родителей.

Зато он знает, как зовут его. Рил Рамар! Он тут же похоронил это имя в глубине сердца – пожалуй, даже Хозяину он его не откроет… Даже Габи. Наверное. Но знать его оказалось важно, очень важно. Хоть что-то было важное… в той черноте, где Шторм вдруг оказался. «Почему я ничего не помню? – Думал он, отнеся тело своего дяди в покинутое убежище и обкладывая его всем, что легко горит. – Вообще ничего… Ни отца, ни мамы?.. Ни этого случая…». Наверное, решил он, из-за удара по голове. Шторм уже несколько раз слышал, а раз и сам был свидетелем того, как парни, получив по голове, вдруг забывали что-то. Поджёг дом, отошёл в сторону, глядя на огонь. Он слышал и о том, что эльфов нельзя закапывать в землю. Нужно, чтобы тело было уничтожено – звери съели, рыбы и раки, или сжечь – сжечь лучше всего. Вот почему – не знал… Но это пока было и не важно. Главное, он это сделал. Хоть что-то сделал для своего дяди, которого так и не узнал. Больно было так, что Шторм смотрел и не видел. Всё было черно вокруг. Огонь разгорался всё жарче и жарче, пламя вырвалось из окон и двери, с отчаянным шумом и треском, провалилась крыша… Шторм на какой-то миг даже подумал, не лучше ли было бы и ему сгореть?.. И тут же стиснул зубы: нет. Пока жив Доктор, нужно жить и ему.

И найти сестру. Забрав гнедого эльфийского коня, на котором ехал его дядя – возможно, именно конь, мечта любого не-эльфа на Острове, и стал причиной стычки, – Шторм, зная, что такое Тополиная Роща, направился прямо туда. Родственных чувств он к неведомой сестре не испытывал, и толком не знал, что будет делать, когда ее найдет, но в его душе сразу поселилась стойкая уверенность, что он обязан будет позаботиться о ней, если забота такая необходима.

К его облегчению и успокоению, сестре помощь явно была не нужна. Он увидел ее на любимой поляне, под березой, с книгой. Мария читала «Историю Нордланда и Хлорингов», написанную собственноручно братом Генриха Великого, Гаем Гэролдом, тем самым, что женился на Мерлин Драйвер, убил ее и сошел с ума. Труд был весьма объемный, переполненный всяческими родословными, сведениями о родственных связях Хлорингов и анекдотами то об одной семье Острова, то о другой. Особенно девушке понравился анекдот об Ульвенах. Якобы Ульвены были сподвижниками Райдегурда, и после поражения герцога Белых Скал их род, как и все мятежные рода, был подвергнут репрессиям. Все женщины и девочки были заточены в монастыри, все мальчики старше четырнадцати – казнены. Из мужской части Ульвенов остался один мальчик, Гарет Ульвен, который должен был вечно оставаться в монастыре, но сбежал оттуда и отправился бродяжничать по острову, пока не был пойман и заточен в крепость в ожидании казни за побег. Но неожиданно к королю Генриху и его супруге, королеве Изелине, явилась девица Гвен Петерсон, и пожаловалась, что сирота и бесприданница, и по этой причине почти что уже старая дева. «Один нашелся хороший жених, – без обиняков заявила она королю, – и того вы хотите казнить, это что такое, ваше величество?!». Генрих Великий рассмеялся, и сказал, что так и быть, отдает ей жениха, и даже дает ей приданое. Приданым оказался замок Синий Камень близ Маскареля. Теперь, – кто-то сделал приписку карандашом на полях, Мария подозревала, что его высочество, – Ульвены являются графами Маскарельскими, вернувшими себе и славу, и влияние. Нынешний граф Маскарельский, Вильям Ульвен, женат на Алисе Хлоринг.

Мария прочитала этот анекдот, зацепившись за имя «Гарет». Как она по нему тосковала!.. Она была сильной и цельной натурой, и все ее чувства были такими же, как она сама: сильными, бескомпромиссными. Полюбив Гарета Хлоринга, она не думала о том, что выйдет из этой любви, и так корила себя теперь за то, что не скрыла, как ей казалось, своих чувств от него! Зачем они были ему нужны?.. Он ее не просил и не соблазнял, она сама влюбилась, потому, что его нельзя было не любить – так девушке казалось. Он был весь – сила, свет, тепло и соблазн… Он относился к ней бережно и деликатно, не смотря на то, кто она в его глазах. И в своих – тоже. Мария отложила книгу и, запрокинув лицо, зажмурилась, пережидая боль. Как научиться не думать о нем и о себе, не терзать свое сердце сожалениями и стыдом?! И грешными мечтами о том, как это: когда ЭТО происходит с любимым мужчиной?..

В какой-то момент ей почудилось, что кто-то на нее смотрит, и она оторвалась от книги и своих мечтаний, и оглянулась. Но угрозы не было, Мария ее не ощущала. Здесь, у этой березы, бывали эльфы – Мария иногда замечала новые шнурки на ее ветвях. Как и она сама, эльфы любили это дерево, очень старое, с непривычно толстым для березы стволом, и в то же время стройное, живое, без единого дупла или сухой ветви. Что-то неуловимое подсказало Марии, что это именно эльф.

– Я вам мешаю? – Спросила она вслух. – Простите. Это мое любимое место. Но если надо, я уйду.

Но ушел эльф – беззвучно, незаметно. Человек вообще ничего бы не ощутил и не заметил; Мария тоже ничего не слышала и не видела – это было именно чутье. Вздохнув, она чуть переменила позу и стала смотреть на Ригину. И на Хефлинуэлл. На окна, за которыми не было их обитателей. Но которые оставались манящими и давали какую-то иллюзию связи с ними – с обоими…

Шторм ушел, почти сбежал. Мария оказалась безумно похожа на их мать, такую, какой он увидел ее глазами своего умирающего отца. Янтарно-топазовой, прекрасной и сильной. Он не знал, что должен чувствовать при виде своей сестры, и должен ли; совершенно точно в нем не взыграли родственные чувства и не забил источник братской любви. Но он включил Марию в число избранных своего сурового сердца, и отныне у нее не было защитника отчаяннее и бескомпромисснее.

Гарет и Ганс Кальтенштайн обошли всю крепость, и Гарет обратил внимание на крестьян. Они здесь, похоже, собрались со всей округи: о подходе корнелитов знали, и люди поспешили под защиту крепостных стен на всякий случай, памятуя о печальной участи всех малых деревень и хуторов, которые попадались корнелитам по пути.

– Урожай нынче богатый был. – Спокойно и печально говорил Кальтенштайн, а Гарет смотрел на людей, которые безропотно устроились прямо под открытым небом, со всеми пожитками, детьми, стариками и домашней скотиной, даже готовили здесь же еду в котелках, на импровизированных жаровнях. Пара монахов-францисканцев бродила среди них и что-то раздавала, кажется, хлеб. – Корнелиты посевов не щадили. Шли прямо по нивам и покосам. Голод ждет Междуречье, вне зависимости от итогов войны.

– Для животных корм есть? – Спросил Гарет, хмурясь.