Прощальная прелюдия, или Прогулка под дождём

Он, видимо, был в прекрасном настроении – так весь и лучился от кончиков ботинок до белоснежной своей головы. Даже прикосновения его были не осторожными, как прошлый раз, а властными, энергичными.

– Доктор…

– Да-а? Меня зовут Владимир Николаевич.

– Доктор, а когда у вас появилась седина?

– Седина? – стетоскоп выскользнул из его руки и с глухим звуком упал на пол. Анюта бросилась поднимать.

– Ничего-ничего, спасибо. Седина?.. А что?

– А у меня в восемнадцать… Называйте меня Эсмеральдой, – добавила она и уставилась в окно, как будто не было здесь больше никого, как будто не её тела касались умелые руки доктора. А за окном падал снег, и бойка синичка терзала прикрученный проволокой к подоконнику кусочек сала.

– И уберите отсюда эту кормушку, не то я разобью окно молотком и буду сыпать соль на хвост этим зловредным тварям.

– А где вы возьмёте соль и молоток?

Она хмыкнула, скосила глаза и не ответила.

Владимир Николаевич вернулся в свой кабинет, бесшумно прошёл по ковру и сел в кресло, мягко и задумчиво поворачиваясь из стороны в сторону. М-да. «Доктор, а когда у вас появилась седина?» Как слепо и безжалостно ткнула она в самое больное место. Да, не со зла, ничего не зная, но боль от этого не меньше… Как свежа ещё рана! Марина, девочка моя… Сняв очки, он долго тёр глаза и переносицу. Старею… Раньше я лучше владел собой. Раньше я бы и бровью не повёл, а сейчас… и стетоскоп пострадал. Впрочем, дело не в вопросе, нет, дело не в вопросе…

Немного подумав и покачавшись в кресле, Владимир Николаевич тяжело вздохнул и вызвал Виктора.

Виктор Ильич явился сразу, точно ждал вызова за дверью.

– Проходил мимо, как раз собирался пообедать.

– Я не задержу, присядьте на минутку, сейчас пойдём вместе… – сказав это, он замолчал надолго и задумался, точно забыв о Викторе. Выждав достаточно и с сочувствием глядя на погружённого в размышления шефа, Виктор спросил, наконец:

– Что, тяжёлый случай?

Доктор встрепенулся.

– Это странно, Витя, странно и не очень приятно. Я вынужден сказать это кому-нибудь… Дело в том, что по непонятным причинам эта пациентка, эта Лиза Никольская, напоминает мне мою покойную жену.

– Анечка, а хотите я вам сказку расскажу?

– А Владимир Николаевич…

– Жили-были, Аня, мальчик и девочка. У них было много друзей. Целыми днями они бегали вместе, играли, и всем было очень хорошо. Так они жили – весело, очень весело, а потом девочке пришло время уезжать – надолго или навсегда, этого она не знала, и никто другой не знал. И вот собрались они все вместе в маленьком домике, в такой рыбацкой хижине на берегу быстрой речки. Речку было видно из окошка, а называлась она И-путь. Как всегда, они пели, играли в разные игры, веселились, только мальчик сидел один на железной кровати лицом к стене и смотрел в окно. И был он грустный-прегрустный.

– Почему ты не играешь с нами? – крикнула девочка и подбежала к нему. И тут она увидела, что он не просто сидит на кровати – он прикован: обе его руки скованы цепью, которая прикреплена к кровати, а кровать прикручена к полу, как в тюрьме. Девочка испугалась и стала плакать, потому что ей очень было жалко мальчика, и она не понимала, за что его посадили на цепь. Сквозь слёзы она услышала вдруг голос, который произнёс: «Навеки приговорённый». Тут начался дождь, и всем стало грустно. Это означало, что настал час расставания. Девочка вышла из хижины, друзья отправились её провожать, а мальчик остался один, прикованный цепью. Но когда девочка обернулась, она увидела, что он стоит на пороге, машет ей рукой, а вокруг него летают и перекатываются по земле большие разноцветные воздушные шары. Мальчик взял один шар и бросил его ей, при этом он что-то крикнул, но девочка не поняла – шумел дождь, он шёл всё сильнее и сильнее, и ничего не было видно вокруг – только солнце и серебряные нити дождя. А когда дождь перестал, никого не было рядом – все исчезли, только большой красный шар блестел у неё в руках. На нём была какая-то надпись, немного размытая дождём. И сквозь слёзы девочка прочитала: «Я тебя люблю».

Она замолчала так же неожиданно, как начала. Она уже не лежала – сидела, подперев спину подушкой, и смотрела куда-то мимо Ани, покусывая ногти. Ане же сидела так, как будто всё ещё продолжала слушать.

– А что дальше? – спросила она, не меняя позы и не переводя взгляда. Голос рассказчицы, да и сам рассказ, который так неожиданно начался и так же неожиданно оборвался, странно подействовали на Аню: она погрузилась в оцепенение, в то время как перед глазами ясно проплывали картинки прикованного мальчика, плачущей девочки, грибного дождя я и красного шара, точно она спала и видела яркий сон.

– Дальше? – переспросила больная, деловито поправляя постель. – А что должно быть дальше? Это ведь сказка, а не роман с продолжением.

– А мальчик? Он так и остался сидеть в этой хижине?

– Не думаю. Скорее всего, он вырос и без труда порвал эту цепь – она ведь, наверное, была игрушечной.

– А девочка?

Она снова улеглась, укрылась одеялом под самый подбородок.

– Девочка? Она перед вами, – и закрыла глаза.

– Ну, к тому времени мы уже знали, кто она, хотя сама она, кроме вымышленного имени – Эсмеральда, – ничего сообщить не пожелала. Она всё время напряжённо думала о чём-то, сама поставила себе диагноз: отвращение к жизни. Но у таких людей обычно пропадает чувство юмора, а эта особа даже шутила сама, чем завоевала расположение медперсонала.

– И ваше?

– Моё?.. Давайте не будем торопиться. Спешить надо медленно, как говорили римляне.

– Владимир Николаевич!

– Да, Анюта!

– А она мне сказки рассказывает… Я думаю, что это, может быть, и правда, а может, это её сон.

– Сон? Очень интересно! Вы записали, как я вас просил?

– Конечно, я всё записываю, как вы и просили. Вот.

– Спасибо, Анюта! Цены вам нет! И мы с вами вместе спасаем человека.

– И спасём?

– Обязательно спасём, милая.

Дверь приоткрылась неслышно, не рывком, как всегда, и Владимир Николаевич вошёл тоже как-то не совсем обычно – боком, что при его солидности выглядело смешным, но смеяться было некому – его не замечали.

Все тайны мира, вселенной придуманы человеком. Тайна – это не объективно существующая вещь. Тайна подразумевает существование стремящегося её разгадать. Если бы не было человека, то не было бы и тайн. Сама вселенная мало интересуется собственным устройством, потому что он бесполезен, её интерес, если бы таковой и появился. Человека же всегда окружают тайны, потому что он слишком много на себя берёт. Зная лишь крупицу того, что можно узнать, он стремиться изменить всё сущее. В разгадках тайн – мироздания, бытия – человек ищет смысл и оправдание своего собственного существования. Тайна – миф, она существует только до тех пор, пока существует человек, интересующийся ею. Значит, и смысл жизни – это миф, выдумка, и жизнь человека имеет оправдание только в его собственных глазах. С точки зрения вечности люди бесполезны. Может, даже вредны. Хотя… природа не создаёт ничего бесполезного, бессмысленного, просто мы сами не знаем, для чего предназначены. Понятие «смысл» тоже искажено человеком, который везде и во всём ищет собственной выгоды… А может, люди нужны только для того, чтобы накопить колоссальный заряд энергии, который, высвободившись, даст новый импульс развитию вселенной? Может быть, цивилизации, все, которые существовали и будут существовать, – это и есть perpetum mobile!.. Но неужели, она не могла бы справиться без нас?..

Вечером дежурила Тоня – тихая, медлительная молчаливая. От её широкого лица в обрамлении тёмных роскошных волос струился мягкий свет и умиротворённость. Она никогда ни о чём не спрашивала и охотно позволяла не замечать своего присутствия.

Снятые с руки, тихо тикают часы на тумбочке. Из коридора послышались голоса, звуки телевизора и даже смех.

Тоня повернула голову, брови её удивлённо поползли вверх, но она встала и вышла, не проронив ни звука, – так хотел доктор.

Вся палата была погружена во мрак, только на тумбочке у изголовья стояла зелёная лампа, образуя на полу салатовый неподвижный полукруг, прихватывающий кусочек постели и тумбочку, где тихо тикали часы. Теперь в этом полукруге возник доктор.

– Вы что – опять объявляете мне протест? – обычно мягкий голос доктора прозвучал нарочито резко.

Полная неподвижность узкого лица на подушке. Черты его заострились так, что, кажется, проведи по ним живой ладонью, – останется след. Доктор протянул руку, медленно провёл ею в воздухе ото лба к подбородку, ощутил лёгкое дыхание. Губы её шевельнулись, произнеся:

– Почему вы так решили?