С точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis

– Не о чем было писать. Мне важен результат. И если для его получения нужно время, значит, нужно время.

Помню, в самый первый вечер я стал свидетелем разговора Василия с Парижанкой.

– Надо же, как вы похожи! Как будто в глазах двоится!

– Нет, Гриня совсем другой, – Гриня это было детское прозвище Володи, которым пользовался Василий время от времени, чтобы подчеркнуть свой особый статус, потому что так назвать Григорьева не отваживался больше никто. – У него и кличка подходящая была в юности – Монах. Трудно поверить, да? С такими данными! Девчонки ему сами на шею вешаются… вернее, хотят повеситься, но он не подпускает.

Парижанка томно вздохнула, Василий захохотал, а я тогда подумал: «Ага, так я и поверил!» Чем-то не нравился мне этот тип, Володя, я имею в виду (ты уж прости, друг!)

Глава четвёртая. Друзья и враги

Питерские «новички» пришлись ко двору. Уже к вечеру дела обстояли так, как будто с того и начали, что договорились съехаться сюда все вместе, и теперь встреча произошла, и плывёт в вечернем воздухе чарующий аромат костра, смешанный с запахом крепкого свежезаваренного чая, шутки и байки перемежаются тихим пением под перезвон гитары, рядом шумно и радостно вздыхает море, ни на миг не переставая что-то причитать – то почти шёпотом, то вдруг чему-то удивляясь или немного рассердившись, швырнёт на берег волну и поднимет в воздух ворох сверкающих брызг. Долгожданные и в то же время какие-то нереальные мгновенья, да, всего лишь мгновенья, даже если для кого-то посиделки продлятся до утра.

На второй день совместной жизни лагерь стал единым целым под предводительством Миши Каратаева, перестав делиться на ваших и наших, то есть на питерцев, харьковчан и москвичей.

Володя Григорьев отрекомендовался как спортивный врач. Его сразу зауважали. Во-первых, человек уже медицинский институт закончил, а во-вторых, было в нём нечто, помимо воли внушающее уважение, хотя лично мне он сначала не понравился. Возможно, из-за Марины – он занял по отношению к ней какую-то насмешливо-покровительственную позицию, и лишь когда он невольно помог мне определиться с Еленой, я к нему подобрел.

Сначала они с Василием жили с нами, но очень скоро их не только выселили из нашей палатки, но и в принудительном порядке отправили на выселки за черту лагеря, на отшиб, так как эти двое взяли за моду не спать по ночам – разговаривать о чем-то всю ночь напролёт, шушукаться, хихикать, купаться, а иногда ещё и драться. Тут неожиданно выяснилось, что сентиментальный Паша уже успел привязаться к Резникову, а заодно и к Володе. А может потому, что я потихоньку начал ухаживать за Еленой и искать возможности побыть с ней, он почувствовал себя брошенным и пошёл искать себе новых друзей. Так или иначе, но в тот месяц они сблизились – Паша и Василий, и после Паша стал своим человеком в доме у Резниковых, как, впрочем, и я.

– Назвался груздем, полезай в кузов, – решил Миша. У нас появилось сразу два врача: Володя и студент-медик Витя Хоричевский. Миша вменил им в обязанность бдительно следить за нашим здоровьем, и пошло потом: каждое утро – пульс, давление, температура и прочие измерения. К слову сказать, никто из нас в то время не знал, что Володя продолжает учёбу в аспирантуре, проводит собственные исследования и имеет парочку запатентованных изобретений. Он этого не афишировал. Василий, который явно гордился своим старшим другом (Володя был старше то ли на 4, то ли на 5 лет), тоже помалкивал. Из разговоров Володи просто чувствовалось, что человек он вдумчивый, эрудированный. Но лично мне он казался тогда этаким самовлюблённым снобом. Он был не разлей вода не только с Василием, но ещё и со своим чёрным блокнотом, куда постоянно что-то записывал, причём, не всегда по-русски.

Володя покорил девчонок своими нетрадиционными методами диагностики: он мог определять состояние здоровья человека, сосчитав его пульс, а также высматривая что-то внимательно в глазах, ещё он очень интересовался формой рук своих временных пациентов, папиллярными линиями на их пальцах и многими другими таинственными вещами, о которых обычные доктора не имеют ни малейшего понятия. Девчонки прозвали его Кудесником и бегали по десять раз на дню измерить давление или температуру, проверить пульс и помазать нос зелёнкой.

Володя Григорьев заинтересовал многих, и отнюдь не только милых дам. В нём было что-то такое, что сразу, с первого захода словами и не определишь, но что вызывало к нему невольное уважение и желание узнать его поближе. Но в первый вечер от него не отходил Резников – постоянно уединяясь и без конца о чём-то разговаривая, они напоминали влюблённую парочку. Вечером, пока другие сидели у костра, они отправились в палатку.

Из женской палатки высунулось любопытное личико Наташи Епифановой. Проводив взглядом парней, она обернулась к своим подругам:

– Ах, девочки, какой красавчик! В жизни таких не видела!

Марина неопределённо фыркнула.

– Чего ты там? – недовольно отозвалась Наташа. – Можно подумать, тебе он не нравится.

– Да, не нравится! Какой-то самовлюблённый тип, и глаза у него бесстыжие. Скажет какую-нибудь чушь и ждёт, что все будут восторгаться. Больно надо!

– Ну-ну, то-то ты рядом с ним весь день вертелась! Как раз для того, наверное, чтобы высказать нам теперь свои глубокомысленные наблюдения.

– Да я…

– Да ладно тебе, Марин, не заводись, – урезонила её Лена Кольцевая. – Парень он, конечно, красивый, спорить здесь глупо, а остальное… Тебе ж не замуж за него выходить!

– Что с вами говорить, – подавленно вздохнула Марина и отвернулась. Не станет же она им всем объяснять, что во всём виноват противный Резников, который не отходит от неё ни на минуту, а этот Володя везде с ним. Вот и получается…

Наташа что-то прошептала за её спиной, и девчонки захихикали. Марина закусила губы. Может быть, они смеялись и не над ней, но сама она чуть не плакала от досады и непонимания. Как всегда в такие минуты, вспомнилась Катя. Эх, была бы она сейчас рядом!

Тем временем виновники этой нечаянной бури Володя и Василий скрылись в палатке.

Василий повертелся, устраиваясь поудобней, улёгся на живот и удовлетворённо вздохнул.

– Так зачем ты ушёл? – спросил Володя, продолжая прерванный разговор.

– Так… Сам не знаю. Блажь нашла. Я иногда люблю так вот взять и разом всё перевернуть. Без поводов и причин… Ты же знаешь!

– Да уж знаю тебя! Так ты и из Питера сбежал. Дед до сих пор в себя прийти не может.

– Конечно, можно было бы остаться, но я подумал: придут новенькие, от старых – одни осколки, и всё будет уже по-другому. Да и на меня косо будут посматривать: чего этот остался? Зачем мне это?.. В общем, всё вместе накатилось, и я решил податься в нашу институтскую секцию. Остальные наши ушли кто куда.

– Скучаешь?

– Нет уже. Я сам не ожидал, что так быстро привыкну. Тут даже мало сказать «привык» – кожей прирос. От этих уже никуда не уйду.

– А что, есть куда?

– Это я к слову, чтобы ты понял.

– Понял я одно: ох, и ненадёжный ты пацан! Ладно-ладно, не рычи, не страшно. Расскажи-ка лучше мне про ваших, как говорится, кто есть кто.

– Ну, начнем с Миши… Миша… Ну, Мишу ты видел! Тот, что в гольфах, – Пижон. Очень обидчивый тип. Ты его не задевай.

– Нужен он мне, – отмахнулся Володя.

– А тот, про которого ты спрашивал, ну, который с Маринкой, это Самый Большой Друг Серёга Воскресенский. Я его раньше недолюбливал, а теперь присмотрелся – мировой парень. Он тут за одной из харьковских приударил.

– Заметил. Ну, а этот такой…

– Ослик?

– Вот уж точно Ослик. Полдня за мной ходил. Надоел ужасно.

– Ты зря, он хороший парень.

– А я и не говорю, что плохой. Но пусть он ходил лесом.

– Между прочим, он тоже один из приближённых.

– Слушай, Василий, я тебя прямо не узнаю. Ты говоришь он ней, как о какой-то королеве!

– А она такая и есть!

Наступила маленькая пауза. Но тишина была насыщенной и зовущей – как огонёк в ночи! – на признания. Василий перевернулся на спину, потянулся, рассмеялся блаженной улыбкой и – словно в омут с головой, бросился в откровенный разговор. Володя, который поначалу перебивал его различными вопросами и замечаниями, теперь слушал внимательно, так что Василий даже иногда приостанавливался и взглядывал на него в темноте – не уснул ли? Обычно внешне открытый, но внутренне довольно сдержанный и не привыкший делиться ни с кем, он рассказал Володе всё: о том, что заметил Марину, как только перешёл в новый институт, о Юрке и о своей ревности, о том, что переход из Московской секции в институтскую был связан с ней; о том, что из-за постоянного эскорта не было никакой возможности подступиться, и вот нашёлся выход – Катя, но тут возникли некоторые неожиданные осложнения, которых он не хотел…

– Да. Похоже, здесь ты дал промашку, братец мой. Подруги – это серьёзно, – первый раз за долгое время подал голос Володя.

Василий вздохнул. Высунул голову наружу, набрал полную грудь воздуха и – неожиданно счастливо рассмеялся. Володя, глядя на него задумчиво, как взрослый на ребёнка, невольно улыбнулся в ответ на этот радостный безрассудный смех, но между чёрных его бровей пролегла маленькая складочка, которая появлялась всегда, когда он о чём-то серьёзно задумывался.

– А чем ты сейчас занимаешься? – спросил Василий, делая ударение на слове «ты», переключая интерес Володи на новую тему.

– Мечтаю! – тут же отозвался Володя. – Я сейчас мечтаю о полноценной научной экспедиции. У нас подобралась такая великолепная семёрка сумасшедших энтузиастов – все профессионалы экстра-класса в смежных областях. Это как раз то, что нам необходимо: этнограф, историк, филолог, психолог, ещё один мой коллега-врач, химик-фармацевт. Кстати, хороший специалист в области электроники нам бы тоже не помешал.