С точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis

– Я не в счёт, у меня везде есть свои люди, так что я на особом положении. Я могу прийти и среди ночи, – и он игриво подмигнул девушкам.

– Значит, сейчас вернётся, – заключила Зиночка.

– О, тогда я сматываю удочки.

– А зачем приходил? – крикнули разом обе девушки, но его уже и след простыл.

Да, она была у меня. Для меня это была самая странная и трудная наша встреча за всё время. Помню, узнав её торопливые шаги в коридоре, я вдруг почувствовал волнение, вскочил, встретил её у самых дверей и сразу как обжёгся – у неё было такое измученное, опрокинутое лицо.

– Сергей…

Она подошла близко, заглянула в глаза и прошла вглубь комнаты.

– Как у меня тяжело на душе! Наверное, я нехорошо поступила с Юркой.

– Ты с ним? – спросил я ошалело.

– Ничего-то ты не понимаешь. Вот посуди сам. Я с самого начала знала, что Юрка – это временно. Ну, может, не с самого-самого, ну, в общем, я уже знала и притом твёрдо, а он ещё нет. Все мои придирки в последнее время от того и были, что я знала: пришло время расстаться, пока дело не зашло слишком далеко, пока ещё не слишком больно. Я его жалела. И ревность эту глупую я сама себе нарочно придумала. Я вообще ревновать не умею.

– Ну, знаешь, всякий человек… – осторожно начал я.

– А я не умею, – оборвала она решительно. – Как только меня ставят перед необходимостью ревновать или сомневаться, у меня тут же пропадает всякий интерес. Уже не раз проверено.

Мы сидели рядом, совсем близко, и впервые за всё время это мне мешало сосредоточиться. Всё-таки есть разница, когда приходишь к ней по делу как к товарищу, когда она капризничает и дурачится, как избалованное дитя, или, когда на тренировке, когда у всех у нас – общая усталость, и общая радость, и какая-то приближенность, и открытость. И совсем другое дело, когда она является вот так вот неожиданно, в столь поздний час, с несчастным лицом и своими непонятными запутанными проблемами, которые сама себе создаёт, и почему-то садится так близко, и так странно смотрит… Позже, когда она ушла, я успокаивал себя мыслью о том, что она и в самом деле заболела, наверное, у неё был жар, как это бывает к вечеру с теми, кто днём кажется совсем здоровым. Голос меня не слушался, хотелось откашляться, но я сдерживался, опасаясь спугнуть её. И словно нарочно (кстати или не кстати) мы были совсем одни. Наши гаврики так и не вернулись после собрания, они вообще могли закатиться к Пироговым и устроить роскошные самопроводы. Пока она говорила, я смотрел на её взволнованное близкое лицо и думал: «Зачем ты пришла? Зачем ты мне всё это рассказываешь?» Маринка ответила на мой вопрос так, словно он был произнесён вслух.

– Я хочу, Серёжа, чтобы ты помог мне в одном деле. У меня решено: с Юркой всё кончено, но этот месяц в Крыму меня пугает. И если ещё Мишка приведёт нас на то же место, что и осенью, представляешь, сколько лишних мучений для него и для меня. Тем более, на словах он против всяких объяснений: «О чём говорить, если говорить не о чем», но на деле он будет требовать, не словами, конечно, он будет считать себя оскорбленным. А я ничего не могу объяснить. Ну, хочешь, я тебе ещё одну причину скажу?

– Ну?

– Вот ты меня давно знаешь, да?

«А разве я тебя знаю?» – хотелось мне спросить, но я не смел накалять атмосферу.

– Ну и как? – потребовала она.

– Что «как»?

– Ну, ведь я же тебе нравлюсь?

Я оторопел. Наверное, это было здорово заметно, потому что она даже рассмеялась и поспешила меня успокоить:

– Не пугайся же ты, совсем не в том смысле! Я вообще.

– А, не в том. Не в том – да. Странный даже вопрос – не в том…

– Вот за это скажи спасибо Юрке. Он был необходим мне, чтобы кое-что понять в себе и почувствовать уверенность, ну, когда я это поняла, я его и выбрала.

Она, видимо, уже пришла в себя и вовсю улыбалась, вновь став Маринкой Золотиловой, что создавало дополнительные сложности, потому что я уже не мог понять, говорит ли она серьёзно или дурачит меня. Что значит «она его выбрала», когда я своими глазами видел…

– Видишь, какая я на самом деле… рассудительная. Я всегда всё сначала решаю, а потом делаю. Я иначе не умею. Но мне всегда жалко тех, кто попадается.

«Может, и я попался?»

– Так и с Катей было. Я поняла, что мне нужна именно она и принялась методически добиваться её расположения, отлучила от прежних друзей и приручила к себе. И я в ней не ошиблась. Никто не понимает меня так хорошо, как она. Только вот в последнее время что-то случилось. Не пойму, в чём дело. Раньше мы во всём были с ней согласны. Всё, что я говорила или делала, она принимала с радостью. Теперь, о чём не заговоришь, всё ей не нравится. Везде чудятся какие-то намёки и ущемления её прав. Скоро можно будет только о погоде разговаривать! Иногда я догадываюсь, что ей могло померещиться, а иногда, и так чаще, я даже не понимаю, в чём дело. С другой стороны, в наших ссорах всегда виновата я. Я не могу заставить себя мириться с тем, что у неё может быть своё, отличное от моего мнение, причём по тем вопросам, в которых я заведомо лучше осведомлена. Да и не мнение это вовсе! – воскликнула она с горячностью, словно всё ещё продолжала спор, и даже стукнула меня кулаком по колену. – Ей просто нравится мне противоречить из одного упрямства, она не может как следует возразить, не может обосновать своего мнения, потому что чувствует, что я всё равно права!

– Зазнайка!

– Нет, не говори так. Она часто спорит со мной о тех вещах, которые знает только с моих слов. Просто детская болезнь какая-то на неё напала, вроде ветрянки. Я всем привыкла с ней делиться, и я перед ней беззащитна. Она привыкла пользоваться тем, что я ей даю. А теперь… Разве не обидно?

Она сама засмеялась своей горячности, и я не удержался от улыбки.

– Вот видишь, – сказала она. – С тобой всё по-другому. Ты всё воспринимаешь благожелательно, а в ней – и это только в последнее время – не то какая-то злость, не знаю что. Какое-то раздражение, не на меня, а… Я даже не могу тебе объяснить, как у нас теперь всё происходит. Может, у неё какие-то секреты от меня? Но нет, мы почти всегда вместе, и…

Она замолчала, задумалась, а я напомнил:

– У тебя было какое-то дело относительно Юрки.

– Ах, да! Умница! Слушай, на тебя вся надежда. Раз он сам не догадался – отговори его ехать на сборы. Может, удастся ещё достать путёвку или, может, обменяться с кем-нибудь. Скажи, что в кассе деньги есть.

– Думаешь, он согласится? – спросил я, пристально глядя на неё и имея в виду другое: неужели же она совсем не понимает и не предполагает даже, что мне, именно мне, никак нельзя просить его об этом? А может, она права? Я-то знаю, что между нами нет ничего такого, что могло бы мне помешать исполнить её просьбу и поговорить с Юркой. Какая глупая штука все эти условности и это чужое «общее мнение», которое часто бывает лишь плохо прикрытым желанием обелить себя самих за чей-то счёт.

– Я тебя очень прошу, постарайся. Иначе это испорченный месяц, и на самый худой случай не ехать придётся мне. Я же болею!

С этим она и ушла, лучезарно улыбнувшись мне на прощанье. Вот хитрющая! Как хотите, но последние слова были удочкой для меня, и я попался.

От долгого напряжения у меня заныли все мышцы, и после её ухода я, как зелёный пацан, принялся скакать по комнате и прыгал до тех пор, пока не увидел перед собой лопоухую физиономию Ослика с выпученными глазами и открытым ртом, а позади – мрачноватого Юру и улыбающегося Красовского.

– Брачные танцы, – прокомментировал последний и тоже запрыгал по комнате, передразнивая. Юрка сразу грохнулся на свою кровать.

– Да, брат, – протянул Ослик и тут же сообщил: – А у нас перетасовка. Вот сейчас стоим мы здесь с Юркой, с Лёнькой, с девчонками. Подлетает Васёк, хватает меня и без всяких объяснений тянет в кусты. Я ничего не понимаю, но на всякий случай не сопротивляюсь – кто его знает, вдруг пьяный или ещё чего. Нет, всё в норме. Глаза ясные, шальные только. Говорит: «Паша, ты мне друг?» Ну, друг, а что? «Вот тебе путёвка и поезжай, милый, вместо меня в Баксан. Мне для тебя ничего не жалко». Я говорю: мне для тебя тоже, и сую ему путёвку обратно, а девчонки, те уже во всю кричат: «Васенька, Васенька!» То ли знают его хорошо, то ли за меня волнуются. Я и сам уже начал за себя волноваться, но тут подходит Юрка и говорит: «Давай!» Я теперь думаю, я, наверное, дурак. Надо было брать, пока давали.

– Братва! Пижону из дома посылку прислали, – сообщил Лёня. – Предлагаю совершить налёт.

– Нет, уж тут я не пропущу! – заявил Паша и испарился. Следом ушёл Лёня. Я тоже рванулся к двери.

– Зачем она приходила? – спросил Юрка. Я только уставился на него. – Ведь приходила же, я видел.

– Хотела, чтобы ты вместо Крыма поехал в лагерь, – сказал я и в который раз вынужден был констатировать: «А ведь Таня была права!»

Такова была предыстория, случившаяся незадолго до нашего отъезда и только благодаря ему ставшая предысторией. Потом были экзамены, хлопоты по закупке продуктов, сборы в дорогу. Неделя пролетела, как один миг, но из-за наполненности событиями казалось, что прошёл месяц. Но я ничего не забыл.

Теперь, покончив со всеми необходимыми пояснениями, я снова могу вернуться к тому памятному утру нашего отъезда, когда я, сидя на своём рюкзаке между Пашкой и Василием с интересом наблюдал за разговором двух подруг.

О чём они говорили? Точнее, говорила одна из них – невысокая, стройная, коротко подстриженная, похожая на мальчишку. Одета она была соответственно: узкие брюки, светлая просторная рубашка с распахнутым воротом и повидавшие виды кроссовки. Рассказывая что-то, она забавно жестикулировала, и сама весело смеялась, но её слова и смех тонули в море разнообразных несмолкающих звуков.

Собеседница слушала её не слишком внимательно, о чём свидетельствовал её блуждающий взгляд и рассеянная улыбка, появляющаяся иногда совсем не к месту.

В кружке студентов, напротив девушек и вполоборота к ним сидел худощавый юноша, которого вполне можно было бы назвать симпатичным, если бы не постоянная – резкая и неожиданная – смена выражений лица. Казалось, что внутри у него работал какой-то моторчик, не позволявший находится в покое ни минуты: он то теребил своих и чужих соседей, то бросал какие-то реплики, не интересуясь их дальнейшей судьбой, то громко хохотал, когда ему вздумается. Постороннего человека такое поведение могло бы вывести из себя, но его товарищи в большинстве случаев реагировали весьма благосклонно, лишь иногда слышалось чьё-то возмущённое: «Васька-ирод, перестань!»